Наконец она открывается.
Алекс смотрит на меня, и на его лице ничего не отражается, пока он ждет, что я скажу. Я смотрю мимо него на брюнетку в его постели, которая прячется под одеялом. Я бы мог подумать, что это Айви… ворвался бы в комнату и сбросил с нее эти одеяла, если бы сначала пришел сюда.
Блядь, что со мной происходит?
Я снова смотрю на Алекса, мои губы сжимаются в тонкую линию, когда я извергаюсь перед ним.
— Какого хрена тебе нужно? — требую я, повторяя во второй раз, когда он не отвечает. — Какого хрена тебе нужно, Алекс?
У него хватает наглости выглядеть смущенным.
— С чего бы мне чего-то хотеть, Эйдан?
— Ты в моем доме, не сказал мне ни слова с тех пор, как приехал, и все же пристаешь к моей ассистентке…
— В чем, собственно, проблема? — резко перебивает он.
— Почему? — снова требую я.
— Что почему? — парирует он, ухмыляясь мне. Чертов наглец. — Почему я здесь или почему она? Будь конкретнее.
Нахальный ублюдок.
— Держись от нее подальше, — говорю я ему, переходя сразу к делу. — Держись, блядь, подальше от Айви Монткальм, Алекс. Она не игрушка, с которой можно играть, когда ты скучаешь и возбужден…
— Я не скучаю и не возбужден…
— Она не твоя забота.
— Ты бы предпочел, чтобы она бродила здесь одна, Эйдан? Ты хочешь изолировать ее, держать взаперти в ее апартаментах, где, как ты знаешь, она находится все это чертово время? Тебе, конечно, насрать, что она в этой ужасной лачуге, тебе насрать, что по ту сторону этой двери ее почти каждую ночь окружают незнакомые люди, и что ей от этого может быть неуютно...
— Не притворяйся, что тебе есть дело до ее гребаного комфорта. Я вижу это дерьмо насквозь…
— О, правда?
— Она не очередная ассистентка, которую ты можешь заманить в свое любовное гнездышко, Алекс. Эта не твое гребаное дело…
— Да пошел ты, и я не собираюсь останавливаться, так что пошел ты, Эйдан! Кстати, я не буду обращаться с ней так, как с той девчонкой только после того, как ты ее, блядь, уволил. Не начинай кидать дерьмо мне в лицо, как будто я сделал что-то плохое. Ты не можешь снова сказать мне отвалить, как будто я слабый пятнадцатилетний подросток…
— Маленький неблагодарный засранец…
— Я неблагодарный?! — Глаза Алекса расширяются, прежде чем гнев заливает его лицо. — О, черт возьми, забыть — это, должно быть, такая роскошь, да? Забыть, каким гребаным ублюдком ты был по отношению к нам, забыть, блядь, кровавую бойню, которую ты оставил после себя, сердца, которые ты уничтожил и которые пытался в конечном счете залечить своими гребаными деньгами, и я должен быть благодарен за все это?!
Прошлое нахлынуло на меня, когда я вспомнил, как бросил Рут… бросил Алекса. Я помню все это, но не то, как просил прощения. Чувство вины душит меня, но мой темперамент слишком силен, чтобы сдержаться. Я прищуриваюсь, глядя на него.
— Если ты так себя чувствуешь, Алекс, никто не заставляет тебя здесь...
— Меня бы здесь не было! Зачем мне смотреть, как тебя снова выворачивает наизнанку?
— Так уходи.
— Да, знаешь, я мог бы в начале...
— Если ты так несчастен, Алекс, тогда уходи.
Он стискивает зубы, указывая на меня пальцем, и огрызается:
— Веришь или нет, придурок, я не собираюсь торчать в этом гребаном месте ради тебя! Я делаю это ради нее…
— Кем она была для меня? — обрываю я, не в силах больше сдерживаться, и шагаю ближе к нему с умоляющим взглядом. — Скажи мне это, Алекс…
— Я ни хрена тебе не скажу, — парирует он, не уступая моей ярости.
Дверь захлопывается у меня перед носом, и он запирает ее… черт возьми, запирает, как будто хочет меня соблазнить. Хочет, чтобы я вышиб эту чертову дверь, чтобы доказать его точку зрения — доказать, что я выворачиваюсь наизнанку — и, черт возьми, я бы так и сделал.
Как я делал в городе.
Как делал до того, как приехал сюда.
Я не успеваю сделать и двух шагов, как в ярости ударяю кулаком по ближайшей стене. Боль пронзает мою руку, заставляя голову на несколько восхитительных мгновений опуститься на плечи, но даже это не избавляет меня от боли.
Я тупо смотрю на дыру, которую оставляю после себя, и прижимаюсь к ней лбом, тяжело дыша. Меня переполняет безмерное сожаление. Я не должен был этого делать. Зачем я это сделал?
Эта женщина прорывается сквозь барьеры, сквозь стены, воздвигнутые апатией. Мне так больно, и это чувство настолько чуждо, что оставляет после себя острую боль. Я не знаю, что со мной не так. Почему у меня такое чувство, будто моя грудь сжимается сама по себе. Почему во мне столько боли — годы, и годы, и годы. Я не знаю, как во всем этом разобраться. Не знаю, как все это заглушить. Все, что я знаю, это то, что это чувство — эта боль — появилось в тот самый момент, когда голубоглазый дьявол вошел в мою жизнь.
Рут.
Мне нужна Рут.
Мне нужен кто-нибудь.
Я добираюсь до своей комнаты и падаю на простыни. И проваливаюсь в беспокойный сон.
Мне снятся кресла в самолете, красные волосы и голубые глаза.
Мне снится безжизненное лицо Рут. Я стоял один у ее могилы и шептал ей на прощание, шептал, что не помнил ее в конце и что хотел бы помнить.
Мне снится, как я нажимаю на педаль газа, пытаясь убежать от самого себя.
Мне снится этот богом забытый дом, зная, что я купил его не просто так — я купил его с определенной целью.
Когда я просыпаюсь, то снова оказываюсь в своей тюрьме пустых ощущений, снова не чувствую ничего — и я никогда не ценил пустоту так, как сейчас.
13
Айви
Работа не становится легче, и надежда на то, что Уэст приревновал к Алексу из-за того, что тот мог оказаться в моей комнате, кажется все более абсурдной, потому что… ну, сейчас Эйдану, похоже, на меня наплевать.
На следующий день он просто… пуст.
Но я не куплюсь на эту пустую оболочку. Это все видимость. И я пытаюсь разглядеть сквозь нее.
Я изучаю его, думая, что Эйдан этого не замечает. Наблюдаю, как он стискивает зубы от дискомфорта каждый раз, когда что-то записывает, и слежу за движением его руки. У меня перехватывает дыхание, когда замечаю темно-красные синяки на костяшках его пальцев. Кожа на них повреждена, и между порезами запеклась кровь.
— Что случилось с твоей рукой? — встревоженно спрашиваю я.
— Ничего, — отвечает он ровным голосом.
— Не похоже, что ничего.
Он перестает писать и смотрит на меня. Его глаза такие темные, такие обнаженные, что я застываю на месте, просто глядя в них.
— Ты должен обработать их, — тихо говорю. Что же со мной не так, что я в ужасе от его ярости, но все же не могу проглотить свои слова? — Это может привести к воспалению.
Я слишком часто видела это на примере Дерека, когда он в ярости разбивал кулаками стены, черепа или что-то еще, что оказывалось перед ним. Процесс исцеления не всегда был легким.
Эйдан абсолютно ничего не говорит в ответ.
Этим утром его стены были очень высокими и непробиваемыми.
И все же, есть стены или их нет, я обеспокоена.
Во время обеденного перерыва я спрашиваю Тильду, где хранится аптечка первой помощи. Подумать только, она не думает, что у Эйдана есть что-то подобное. У него есть миллиард долларов, но нет аптечки первой помощи, потому что в этом нет смысла. И хотя знаю, что у меня она есть, несмотря на всю мою бедность, но я ни за что на свете не смогу достать ее из все еще переполненного чемодана. Поэтому думаю, что смогу промыть его раны на месте и следить за ним в ближайшие дни.
Я ставлю миску на стол рядом с Уэстом. Он медленно переводит взгляд с миски на меня. Я не утруждаю себя объяснением своих намерений. Просто наклоняюсь и беру его за руку. Эйдан ведет себя так, словно я обожгла его, и отдергивает руку, хмурясь еще сильнее.
— Просто хочу промыть, — объясняю я.
Он настороженно смотрит на меня. Можете в это поверить? Я сухо смотрю на него.
— Это миска с теплой водой и чистая салфетка, мистер Уэст. — Можно подумать, я собираюсь тайно заставить его проглотить яд, судя по тому, как тот себя ведет.
— Я не хочу ничего промывать, — возражает он.
— Неисправимый, — упрямо отвечаю я. — Я промою.
— Почему? — спрашивает он, пристально глядя на меня.
— Я ваш личный помощник… и формально, и неформально. Это часть моих обязанностей.
Уэст все еще бросает на меня подозрительные взгляды, когда я снова тянусь к нему. На этот раз он не сопротивляется, когда беру его за руку, но остается настороженным. Потом придвигаю свой стул поближе к нему и сажусь. Я держу его за руку несколько мгновений, пока макаю салфетку в миску. Его кожа теплая, шершавая, все еще в мозолях. Я стараюсь не выглядеть идиоткой и закрываю глаза, чтобы насладиться ощущением его прикосновения. Нет, это слишком странно, а у меня и так достаточно препятствий, которые нужно преодолеть с этим парнем; быть настолько жуткой было бы уже слишком.
Засохшая кровь отходит, когда осторожно провожу по нему тряпкой. Я делаю это снова и снова, позволяя горячей воде впитываться в его кожу. Он постепенно расслабляется в кресле, его взгляд прикован ко мне, пока я мою костяшки его пальцев.
— Что случилось? — снова спрашиваю я.
К моему удивлению, он отвечает:
— Я ударил кулаком по стене рядом с комнатой Алекса.
Я останавливаюсь и смотрю на него широко раскрытыми глазами.
— Зачем ты это сделал?
Выражение его лица по-прежнему суровое, но глаза уже не такие.
— Я был зол.
Мое сердце сжимается.
— На него?
Он смотрит на свои костяшки.
— В основном на себя.
Мне интересно, что произошло, но у меня такое чувство, что он не скажет, даже если я спрошу.
И все же я собираюсь спросить.
— Что же тебя так разозлило?
Он задумчиво проводит зубами по нижней губе.
— В наши дни для этого многого не нужно.
Хороший способ уйти от ответа.