Так, по рисунку Двух Целующихся Рыб, узнаете друг друга.
Так всегда будете узнавать друг друга: и на Лобном месте, и в застенке, и на свободе, и в толпе народа, и в пустыне, и в ненависти, и в любви.
И плыла Золотая Рыба Христа над их головами, и проплывала!
И Иисус стоял, Лик Свой в небо закинув, и улыбался плывущей навеки и мимо Золотой сверкающей Рыбе, и махал Ей рукой.
И шептал: прощай, Моя жизнь, прощай, до свиданья! Будет время, мы встретимся вновь. Будет время, встану босыми стопами на мощную, в золотой крупной чешуе, спину твою, и поплыву по широкой, по синей реке, по соленому синему морю.
И звезды осыпались с небес и горели в волосах, на плащах, на накидках Апостолов; горели меж пальцев их дрожащих; горели в усах и бороде Иисуса; горели на небе и на земле.
И все вокруг было прозрачным, прозрачным, как вода.
И все текло холодной водой, утекало навеки.
ПСАЛОМ ПРОЩАЛЬНЫЙ
Я уже ничего не боюсь в сем Мире, Господи.
Я пережил смерти любимых моих, Господи.
Я пережил боль свою и любовь свою, Господи.
Я ненавидел и отрекался, я плакал и каялся, Господи.
Люди изгнали меня от себя, Господи; и я не виню их.
На все Твоя воля, Господи мой, Боже.
Ты один у меня остался, Господи.
Даже если Тебя отринут от меня, и в глухой склеп заточат меня, и в людское безумное море бросят тонуть меня, и оставят без куска хлеба меня, и скажут мне: вот, разрушили мы храмы Господа Твоего! нет на земле больше Господа Твоего! – я все равно не покину Тебя, Господи.
И, когда умирать буду, губы мои разлепятся и прошепчут: радуйся, Господи, Боже мой.
Радуйся, и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
РАЗДУМЬЯ СЕРАФИМА
ПРО ДИАВОЛА
Есть звезды в небесах, и есть звезды в душе.
Когда вам плохо – закройте глаза и увидьте звезды над вами, звезды вокруг вас, звезды внутри вас; зажгите их в молчании, зажгите их любовью своей.
Когда вы молчите, закрыв глаза, и зажигаете звезды, лампады, святой огонь внутри себя – тогда вы возвращаетесь к себе истинному; тогда вы возвращаетесь к Богу и можете увидеть Бога.
Бог – в вас. Внутри.
А кто же такой диавол?
Вам говорили мы, иереи: диавол соблазняет, и надо на него плюнуть, надо отрицаться сатаны и всех деяний его. И отрицались вы. И плевали вы в него.
А может, вы плевали в себя?
Ведь Денница, сатана, был учеником Господа когда-то; и жил на небесах; и низвергнут был лишь оттого, что себя – Богом возомнил, и выше Бога. Зачем Бог его низвергнул?
Чтобы сатана узнал тоску и печаль; узнал оставленность и горечь. Чтобы он слезы и смерть узнал.
Так, как знает это теперь – каждый человек.
Да, сатана узнал это все; и с тех пор и человек стремится к Богу, стремится стать Богом; и сатана стремится к человеку, хочет стать человеком.
А хотят ли Бог и сатана обняться? Помириться? Хочет ли Бог так обнять и простить сатану, чтобы его – в Себя – вобрать? Чтобы больше не стало сатаны на земле?
…я неправ, Господи. Прости меня, Господи мой, Боже.
Диавол внутри нас; диавол рядом с нами. И потому мы еще держимся, потому не исчезаем с лица земли, что – Бог с нами, среди нас.
И есть! И будет…
Потому еще живы, что – Бог – сатану – обеими руками – от нас – от мира живых – отодвигает! Отталкивает! Улыбаясь… А кровавый пот по лику Его течет…
Господи, в ноги Тебе упасть за это за все – мало; Ты, один Ты – Жизнь, Свет.
А кто же Удерживающий, тот, про которого Павел, Апостол Твой, во Втором послании к Фессалоникийцам сказал? А Дух Святый, Дух Истины, Утешитель, когда придет, в какие сроки? Когда свидетельствовать станет о Тебе?
…уже пришел; всегда рядом.
Не видим. Не слышим.
…вижу Твои сильные, смуглые, добрые руки, что столько досок исстрогали!
А пообедал бы я за Твоим свежеоструганным столом, Господи…
Да я ж за ним, за столом Твоим, каждый день пищу вкушаю.
Каждый мой день – Твоя Тайная Вечеря.
Я лишь сейчас это понял.
Прости, Господь мой, что – поздно; но рано или поздно восходит к солнцу росток из зерна, и рано или поздно мы умираем, и хорошо бы – не в муках, хорошо бы – с улыбкой на устах, с сознанием того, что во славу Твою трудились и не изнемогли. И вот она, смерть – праздник наш.
Праздник – Твой.
Ибо Ты, Ты один показал нам, что смерть есть широкий шаг в свет бессмертия, если ты – веришь.
Если! Ты! Веришь…
ПРО СМЕРТЬ
Господь стал человеком и пришел на землю затем, чтобы человек поднялся, вытянулся выше, протянул руки выше, еще выше, вверх – и улыбнулся, умирая – и стал Богом.
Вот, может быть, это и есть великий смысл смерти.
Смысл того, что все мы умираем.
Мы умираем – и уходим к Богу, и Бог принимает нас, и мы становимся Им, а Он – нами.
Но что же делать нам тут, в мире земном, в мире видимом, пока мы здесь бьемся и воюем, истекаем кровью и ненавидим? Что?!
ПРО ЕРЕСЬ
Есть непреложный канон, и, если глядеть с вершины канона, наработанного веками и тысячелетиями, то я говорю ересь.
Я долго думал, что такое ересь. Опасна она. И самое лучшее – это смирение и терпение.
Самое чистое, самое вечное и любовное – смириться, радостно глядеть на все широко распахнутыми, бесстрашными и к жизни, и к смерти глазами; исполнять все правила, все требы, как они были установлены когда-то, века назад, и как они есть сейчас; молиться, как молились наши отцы, наши деды и прадеды; и покаяться, со слезами покаяться во всех соблазнах и грехах, во всех безумных, пламенных ересях своих.
А человек, не священник, просто – человек, что мыслит свободно и вольно, разве не может подумать свободно, спокойно о свободе и долге своем, о религии и вере своей, о вере чужой, о народах, что никогда не соединятся в мирную семью, где все любят друг друга и любят великих и светлых богов друг друга, а – убить, уничтожить друг друга стремятся, невзирая на то, что Христос на землю приходил и Самим Собою, на Кресте распятым, народам сказал: любите друг друга даже в смерти, в войне и в тоске, ибо любовью одною воскреснете?
Итак, помните про звезды, про огни в душе вашей. Плохо вам – закройте глаза. Огни возожгите в себе. Как свечи вы зажигаете в церкви.
И помолчите. И помолитесь. Тихо. Молча. Голову склонив.
Пусть огни горят внутри вас.
Пусть огни горят внутри тебя, любимая, живая душа моя, вечная, дитятко.
ПРО МОЛИТВЫ И ОБРЯДЫ
Молиться, как молились наши отцы, наши деды и прадеды?
Нет. Так не получится, как они. Они – по-другому молились.
А мы – по-своему уже молимся.
Все меняется. Время меняется. Люди меняются. Обряды тоже меняются, ведь они – живые; и стареют и дряхлеют обряды, ветшают, как старая парча, и штопай не штопай старую ризу, она все равно развалится на куски, не сошьешь, только сожжешь за сараями… или в печке.
Поэтому Церковь – не музей. Церковь – тоже живая.
Но самое драгоценное, чистое – так хранить, сохранять древние, светлые обряды Ее, чтобы во тьму грядущих веков донести, пронести этот древний, чистый, дрожащий свет.
Этот язычок алой, как ягода, лампады.
Это свечу – медовую, жгучую пчелу – у сердца.
Обряды… в святые тряпки обряжаться… ряд блюсти… хранить…
Нет. Не в обрядах Бог мой живет.
Хотя я люблю обряды, и любил их, и любить буду, когда сам, внутри неведомого времени, один, скромный, бедный прихожанин, уже не иерей, уже – просто человек, старик незаметный, буду переступать благословенный церковный порог и молиться, как умею, коряво, торопливо, забывая древние, святые слова, забывая канон, непонятно, неважно кем выдуманный, давно, византийцем сирым, нищим, пьяным от боли и любви, людьми забытым, а всевидящим Богом – обласканным; канон, вольно выпетый из пересохшего, дерзкого птичьего горла…
Молитва – древнее вино. Обряд – старый очаг, а в нем — живой огонь.
Всякий ли батюшка во всякой ли церкви разжигает его?
Не только в церкви, значит, мой Бог живет.
А Бог мой живет на воле; на ветру; в ветвях березовых, с набухшими почками; в стремительно в синь взлетающих птицах, как бы крошках хлебных, в голодное небо подброшенных сильной рукою.
Босой Он идет в полях, и васильки во ржи срывает, и на берегу с рыбаками уху из котла горячую хлебает. Вот где живет мой Возлюбленный, вот где живет Господь мой.
…прости меня, Господи. В церкви — Дух Твой, Тело Твое и Кровь Твоя.
СОН ПРО МИШУ ДОРФА
У меня в детстве был школьный друг, еврей. Однажды я увидел его во сне. Он плыл ко мне, стоя босыми ногами на спине большой, огромной рыбы, рыба плыла во тьме, чуть шевелила хвостом и плавниками, она была похожа на акулу, только добрую. Друг мой, еврей, чуть раскинул руки, удерживая равновесие, стоя шатко на рыбьей скользкой спине. Он подплыл на рыбе ближе, и я увидел: вокруг него сверкали звезды, и на плечах его сверкали звезды, и в глазах его звезды сверкали. Он улыбался. Белые зубы его сияли, как звезды. Он и рыба его, добрая акула, были усыпаны звездами, и звезды мерцали, и звезды мигали мне весело. Синие вихри взвивались. Тьма сгущалась и клубилась. Серебро лилось сверху, раздвигая потоками мрак. Золотом горели ладони друга моего, голо, беззащитно обернутые ко мне.
Мне руки его, ладони, показались двумя маленькими иконками, ко мне протянутыми.
И я вскричал радостно, удивленно:
– Миша, откуда ты? Звезды на тебе!
И он, продолжая тянуть золотые ладони ко мне, ответил мне:
– Серафим, не бойся, я…
И он произнес имя Бога моего.
И у меня отнялась речь. Я не мог во сне ничего сказать. Ничего не мог миг, другой ответить ему.