Я знаю, о чем речь. Я не могу спать, думая об этом. Скорее всего, я инфицирована.
Я вытаскиваю записи и переворачиваю их. Они были сделаны одним из квигутлов моего отца. Они помогают мне помнить, но ничто не помогает мне забыть.
– Человечество может быть нашим учителем, – кричит Ардмагар. – Смысл мира в обмене знаниями. Мои реформы – запрет вендетты и хранения сокровищ, например – навеяны человеческой философией. Если такая философия логична, этична и измерима, мы можем сделать ее своей.
Но позвольте предостеречь вас, всех вас, от новокожего во время его первой поездки на юг до почтенного учителя, который залетел в макрооблако по невнимательности: в человечестве таится опасность. Не теряйте себя, не позволяйте мозгам размякнуть. Соблазненные химической интоксикацией эмоций, драконы забывают, кто они.
Ардмагар не прав насчет этого. Я не забывала, до трех значащих разрядов, даже когда желала этого. И вот я сижу здесь и не забываю Клода.
– К эмоциям можно пристраститься! – кричит Ардмагар. – У них нет значения, они антитеза разуму. Они близки к отсутствию логики, недраконьей морали.
– Они близки к искусству, – бормочу я.
Он слышит эхо моего голоса, акустика Главного Гнезда совершенствовалась на протяжении тысячелетия, чтобы всех было слышно.
– Кто высказался вне арда?
Я поднимаю голову под углом 40 градусов, нарушая подчинительную позу. Все таращатся на меня.
– Я сказала, Ардмагар, что эмоции помогают людям в искусстве.
– Искусство, – он смотрит на меня взглядом хищника, оценивая мою скорость и средства защиты, – искусство сияет перед нами несобранными сокровищами. Я это понимаю, молодежь. Но мы изучаем искусство. Мы пролетаем над ним в каждом направлении, на разумном безопасном расстоянии. Когда-нибудь мы поймем его силу. Мы всё возведем в ард. Мы сможем выращивать его и понимать, почему ему стоит вылупляться. Но не соблазняйся путем полета человека. Разве мгновение дыхания искусства стоит жизни, порабощенной зловонными водами мясистого мозга?
Я опускаю голову, подавляя инстинкт. Для человека это был бы гнев. Я его ощущала. В мозгу дракона он преломляется в «гори или беги». Зачем я высказалась? Он изучит мои слова и решит, что я миазматична. Цензоры придут ночью. Меня отправят на эксцизию. Они вырежут неизмеримое прямо из меня.
Это вернет мои нейроны в ард. Я хотела забыть. Вот почему я вернулась домой. Я хочу этого и не хочу.
Никто не может лететь сразу в двух направлениях. Я не могу жить среди тех, кто считает меня сломанной.
Я просматриваю текст в блоке записей. И добавляю: «Любовь не болезнь».
Я открыла глаза и сразу же закрыла их, когда увидела, что надо мной склонился Киггз. Он казался озабоченным, его рука лежала на моей голове. Псы святых, я упала в обморок под грузом этого воспоминания. Почему я не могла упасть вниз головой через парапет и спасти себя от этого ужаса, когда я, проснувшись, вижу, что все таращатся на меня?
– Она приходит в себя, – сказал он. – Фина, ты меня слышишь?
– Здесь душно, – высказался наш лучший трубач. – Мы играли три часа. С ней действительно все в порядке?
– Это вина ублюдка Виридиуса. Он взваливает всю работу на нее! – Это, похоже, был Гунтард.
Рука, лежащая на моей голове, напряглась при слове «ублюдок». Мои глаза открылись как раз вовремя, чтобы уловить раздражение на лице Киггза. Его лицо смягчилось, когда он увидел, что я очнулась.
Он помог мне подняться. Я покачнулась от головокружения – земля была так далеко! – пока я не понимала, что по-прежнему в галерее, смотрела на почти опустевший зал. Последние несколько сановников выходили из зала, пытаясь притворяться, что не смотрят на меня.
– Что произошло? – прохрипела я. Горло как будто было покрыто наждачной бумагой.
– Ты потеряла сознание, – сказал Гунтард. – Мы подумали, что ты перегрелась, но не знали, как помочь, не нарушая приличий. Мы сняли твои туфли – прости, пожалуйста, – и только собирались закатать твои рукава…
Я отвернулась, хватаясь за перила, чтобы руки не тряслись.
– …Но принц Люсиан предложил нам обмахивать тебя. Твоя лютня сломалась.
– Спасибо, Гунтард, – сказала я, избегая его взгляда, и потянулась к своим туфлям.
Мои музыканты услужливо топтались рядом, не зная, что мне нужно. Я отмахнулась, и они чуть ли не раздавили друг друга, ломанувшись на обед. Киггз развернул стул задом наперед и сел, положив подбородок на руки, сложенные на спинке. Он наблюдал за мной. Сегодня на нем был другой камзол, красивее, красный с золотыми галунами. Простая лента на его руке казалась из-за всего этого еще более скорбной.
– Разве вам не нужно быть в каком-нибудь официальном месте? – беззаботно спросила я, застегивая туфли. Я пыталась казаться забавной, но боялась, что он услышит каприз в моем голосе.
Он поднял брови:
– На самом деле нужно. Но еще я ответственен за безопасность, а здесь поднялась суматоха, когда ты упала. Сельда пообещала охранять мою тарелку. Я проведу тебя вниз, если хочешь.
– Я не хочу есть. – Меня не тошнило, спасибо всем святым. Я села и потерла глаза, моя голова все еще болела. – Вы получили мою записку? – спросила я.
Он выпрямился.
– Да, спасибо. Кажется, что твои вчерашние попытки были такими же пустыми, как и мои. У меня не получилось поговорить с Эскар. Она отправилась в форт Дьюкомб с остальными членами посольства, чтобы дождаться прибытия Ардмагара.
Я спросила:
– Знает ли посольство об истории рыцарей?
Люсиан надул щеки и выдохнул.
– Бабушка встретилась с послом Фульдой до его отъезда и рассказала о «слухах».
– Слухах? – спросила я в потрясении. – Она не верит в то, что сэр Карал видел дракона?
Киггз раздраженно покачал головой:
– Мне больно об этом говорить, но она не хочет верить в то, что драконы посмели нарушить Мирный Договор. Все ее правление держится на одной идее: мы можем доверять драконам. И она отказывается рассматривать возможность того, что неизвестный дракон без разрешения спокойно летает по нашей территории и, более того, что убийство дяди Руфуса связано с ними – без кучи неопровержимых доказательств.
– Монета Ормы… – начала я.
– Ни в чем ее не убедила, – сказал он, барабаня пальцами по спинке стула. Его ногти были короткими, как будто он грыз их – неожиданная привычка для капитана стражи. Принц задумчиво прищурился: – И твой учитель не смог описать саарантраса Имланна?
– Голубые глаза, светлые волосы, – сказала я. – Это описание подходит двум третям придворных Ниниса.
– Оно подходит всем нинийцам, включая рыжих и половину высокогорного Самсама, – ответил принц. – Но нет причин думать, что он при дворе, так? Где, по мнению Ормы, он может быть?
– Он, конечно, понятия не имеет. Орма знает только, что Имланн присутствовал на похоронах.
Киггз помахал пальцем перед моим лицом.
– Мы с Сельдой это обговорили. Мы думаем, что твоя идея пойти навестить сэра Джеймса и рыцарей…
Шум внизу прервал его. Группа дворцовой стражи вошла в зал. Они встали по стойке смирно при виде Киггза в галерее.
– Капитан! Королева очень недовольна тем, что вы игнорируете вежливое обращение к нашим…
– Я скоро приду, – сказал Киггз, поднимаясь. Люсиан повернулся ко мне, прося прощения. – Мы не закончили. Оставьте мне четвертый танец на балу.
Я отсчитала порядок танцев.
– Павана?
– Идеально. Тогда и поговорим. – Он поднял руку, словно хотел по-солдатски хлопнуть меня по плечу, но потом ловко заменил жест вежливым поклоном. И отправился на обед с Ардмагаром.
Я сидела там еще несколько мгновений, в моих мыслях царила неразбериха. Я приняла приглашение на танец. Я не умела танцевать, по мнению любого. Кроме того, не мне полагалось танцевать с принцем, любым, даже тем, кто, казалось, забывал о разнице социальных статусов. Кто, как казалось, необъяснимым образом считал меня человеком, достойным доверия.
Я прижала лоб к холодной каменной балюстраде. Он считал меня нормальной, и из-за этого я чувствовала себя нормальной, а это было жестоко. Я бы могла развеять эту иллюзию за мгновение, подняв рукав. Зачем жить в страхе, что однажды он посчитает меня отвратительной, если я могу помочь этому случиться прямо сейчас? Я сунула руку под завязки левого рукава, чувствуя холодные пластины, острые зубчатые края, мое физическое уродство. Ненавидя его.
Почему воспоминание нахлынуло на меня так внезапно? Было ли это еще одно воспоминание-жемчужина, как то, что спровоцировал Орма, представ передо мной в своем естественном облике? Остались ли еще такие? Была ли моя голова полна хвороста, который только и ждал искры?
Я встала, дрожа, и материнские слова вернулись ко мне: «Я не могу жить среди тех, кто считает меня сломанной». Меня раздражала ее надменность и удачливость.
– Дело в том, мама, что ты не была сломанной, – пробормотала я, словно она стояла прямо рядом со мной. – А я – да. И это ты сделала меня такой.
В моей голове шкатулка дернулась, как нечто живое.
16
Я вернулась в свою комнату для отдыха, убедившись, что проснусь вовремя, чтобы переодеться в официальный гупелянд. Он был каштанового цвета с черной вышивкой. Я добавила в знак уважения к принцу Руфусу белый пояс и постаралась сделать красивую прическу, потому что комментарии Глиссельды меня смутили. Я переделывала ее много раз, но все равно осталась недовольна результатом. В конце концов я в раздражении распустила волосы и надела красивые сережки, как извинение перед теми, кому было не все равно. Помимо серьги, которую мне дал Орма, у меня было немного украшений. Я подумывала украсить ей волосы – она стала бы интересным дополнением, и никто из людей не узнал бы ее – а саарантрас мог бы понять, что ее изготовил квигутл. Поэтому я оставила ее в комнате.
Мы готовили этот приветственный концерт больше месяца, но сам размах действия все еще поражал меня. Возможно, все казалось более впечатляющим в свете сотен свечей, или ликующая аудитория придала выступлению определенный