– Мне очень жаль, – сказала я. – Это моя вина. Я все испортила. Я…
– Нет, – спокойно сказал Орма. – Мне нужно было выпроводить тебя из комнаты.
– Я подумала, что ты хотел представить меня ему, как было с Эскар!
– Нет, я задержал тебя, потому что я… потому что хотел, чтобы ты была здесь. Думал, это поможет. – Его глаза расширились, когда он ужаснулся самому себе. – Они правы. Я эмоционально запятнан, и нет спасения.
Я так сильно хотела коснуться его плеча или взять за руку, чтобы он знал, что не один в этом мире, но я не могла этого сделать. Орма отмахнется от меня, как от москита.
Но он взял меня за локоть и хотел, чтобы я осталась. Я боролась со слезами.
– Так ты отправишься домой?
Он посмотрел на меня, словно у меня отвалилась голова.
– В Танамут? Никогда. Дело не просто в удалении «эмоционального мусора», не в моем случае. Рак слишком глубоко. Они удалят все воспоминания о Линн. Все воспоминания о тебе.
– Но ты будешь жить. Magna culpa значит, что, если они найдут тебя, смогут безнаказанно убить на месте. – Папа бы поразился тому, сколько раз за сегодняшний день я изображала юриста.
Он поднял брови.
– Если Имланн смог жить на юге на протяжении шестнадцати лет, думаю, и я смогу продержаться несколько. – Он повернулся, чтобы уйти, а потом передумал. Он снял сережку и передал мне. – Тебе она все еще может понадобиться.
– Пожалуйста, Орма, я уже втянула тебе в такие проблемы…
– В большие я уже не попаду. Возьми. – Он все еще грозно смотрел на меня, пока я не повесила сережку обратно на шнурок. – Ты все, что осталось от Линн. Ее собственный народ даже не произносит ее имени. Я… я хочу, чтобы ты продолжала жить.
Я не могла говорить. Он ранил меня в самое сердце.
Как и всегда, он не попрощался. Вся тяжесть самой длинной ночи года свалилась на меня сейчас, и долгое время я стояла, уставившись в пустоту.
23
Я не спала всю ночь. Шатаясь, я подошла к кровати.
Обычно я не могу спать днем, но сейчас просто не хотела бодрствовать. Бодрствование не было приятным времяпровождением. Мне было больно, и когда я не беспокоилась о дяде, я не могла перестать думать о Люсиане Киггзе.
Негодующий стук в дверь разбудил меня днем. Я заснула в одежде, поэтому скатилась с кровати и, шатаясь, направилась к двери, едва открыв глаза. Сияющее существо, жемчужное и переливчатое, важно пронеслось мимо меня: принцесса Глиссельда. Человеком, что нежно провел меня к стулу, была Милли.
– Что ты сделала с Люсианом? – закричала Глиссельда, нависая надо мной, уперев руки в бока.
Я никак не могла окончательно проснуться. Я уставилась на нее, не понимая. И что можно было сказать? Что я спасла его жизнь и заставила его ненавидеть меня, и все за один раз? Что я испытывала чувства, которые не должна была, и мне жаль?
– Совет закрыл заседание, – сказала она, расхаживая по комнате, к камину и обратно. – Люсиан рассказал всем нам о встрече с бродягой, о твоей храбрости, убедившей дракона не убивать вас. Вы как пара героев-следователей.
– Что совет решил? – прохрипела я, растирая глаз ребром ладони.
– Мы посылаем группу драконов – маленький ард, как мы его называем, – в деревню под предводительством Эскар. – Он поиграла длинной нитью жемчуга, завязывая ее большим узлом. – Они должны будут оставаться в обличии саарантраи, если только не возникнет чрезвычайных ситуаций. Они начнут с гнездовья грачей как места, где, согласно их информации, Имланн недавно побывал, и попытаются вывести его оттуда.
– Но, видишь ли, что смущает меня. – Она нахмурилась и помахала узлом ожерелья передо мной. – Ты так помогла и столько знала, можно было подумать, что Люсиан будет петь тебе хвалебные оды до Небесного купола. Но нет. Я знаю, что он арестовал тебя по незначительной причине. Он злится на тебя, очевидно же, но не говорит почему. Он заперся в звериной башне. Как мне быть посредником, если я не знаю, в чем дело? Нельзя, чтобы вы ссорились!
Должно быть, я немного покачнулась, потому что Глиссельда рявкнула:
– Милли! Приготовь чай этой бедной девушке!
Чай помог, хотя от него у меня заслезились глаза.
– Глаза слезятся, – сказала я, просто чтобы объясниться.
– Все нормально, – сказала Глиссельда. – Я бы тоже плакала, если бы Люсиан так на меня злился.
Я не знала, что ей ответить. Раньше со мной такого не случалось: я всегда знала, что можно сказать, а что нет, и хотя мне не нравилось лгать, ложь никогда не казалось такой ношей. Я постаралась вспомнить свои правила: чем проще, тем лучше.
– Он злится, потому что я солгала ему.
– Люсиан может быть к такому очень чувствителен, – мудро заметила Глиссельда. – Зачем ты соврала?
Я уставилась на нее, словно она спросила, зачем я дышу. Я не могла сказать ей, что ложь – это то, что делало меня тем, кто я есть. Или что мне хотелось успокоить Киггза, убедить его, что я человек. Я отчаянно желала, чтобы он не боялся меня, потому что знала – там, посреди порывов снега и пепла, я…
Я даже не могла подумать об этом слове, когда его невеста стояла прямо здесь, и это было еще одной ложью. Этому не было конца.
– Мы… мы были так испуганы, встретившись с Имланном, – промямлила я. – Я говорила, не думая, пытаясь успокоить его. Если честно, в тот момент я даже забыла, что у меня есть…
– Я вижу, что ты искренна. Просто скажи это ему, и все будет хорошо.
Конечно, я уже сказала ему об этом так или иначе, и все стало только хуже. Принцесса Глиссельда ступила к двери, а Милли тенью двинулась за ней.
– У вас состоится встреча, и вы помиритесь. Я все устрою.
Я поднялась и сделала реверанс. Она добавила:
– Тебе стоит знать: графа Джозефа вчера весь вечер не было во дворце. Люсиан упомянул о твоих подозрениях, и я заставила его опросить окружающих. Апсига утверждает, что навещал в городе свою любовницу, но не стал называть ее имени. – Казалось, она извиняется. – Я рассказала ему о вашей экспедиции на балу. Он хотел знать, почему Люсиан говорил с тобой. Возможно, это было неправильно.
– Но, – добавила она, снова просветлев. – Теперь мы за ним следим.
Девушки ушли, но Глиссельда остановилась в дверях, подняв палец, словно браня меня.
– Нельзя, чтобы ты и Люсиан враждовали! Вы нужны мне!
Я, спотыкаясь, направилась в другую комнату и снова упала на кровать, когда Глиссельда ушла, жалея, что я не разделяю ее оптимизма. Знала бы она, что я хранила в сердце невысказанным.
Я проснулась в полночь в панике, потому что что-то горело.
Я села прямо или, по крайней мере, постаралась: трясина моего перьевого матраса тянула меня назад, словно монстр пытался поглотить меня. Я была покрыта потом. Занавески у кровати слегка раскачивались, подсвеченные укрощенным огнем камина. Мне приснился сон? Я не могла вспомнить его и знала, что огонь… все еще горел. Я почти могла ощущать дым: я чувствовала его жар внутри моей головы. Что-то происходило с садом гротесков?
Псы святых. Я бы посчитала, что схожу с ума, если бы это не происходило в моей голове постоянно.
Я снова упала на кровать, закрыла глаза и зашла в свой сад. Вдалеке виднелся дым. Я бежала, пока не добралась до края болот Пандовди. К счастью, сам Пандовди был под водой, спал, и я смогла пробраться мимо него. Среди моих гротесков он был меньше всего похож на человека. Подобное слизню, барахтающееся существо. Он наполнял меня жалостью и страхом, но являлся таким же родным, как и Ларс.
В сердце болот на корточках сидел Фруктовая Летучая Мышь, и он горел.
Или не совсем: пламя исходило из коробки памяти, которую он держал, закрыв своим телом. Он снова всхлипнул, и это вывело меня из оцепенения. Я бросилась к нему, схватила шкатулку, обжигая пальцы, и кинула ее в черную воду. Она зашипела, выпустив облако мерзкого пара. Я встала на колени перед Фруктовой Летучей Мышью – он был просто ребенком! – и посмотрела на его голый живот, внутреннюю часть рук, лицо. На нем не было заметных волдырей, но его кожа была такой темной, что я не могла быть уверена, что замечу ожоги. Я воскликнула:
– Ты ранен?
– Нет, – ответил он, кончиками пальцев проверяя свое тело.
Камни святого Маша, он со мной разговаривал. Борясь со страхом, я сказала:
– Что ты делал? Пытался открыть мою коробку тайн?
Он ответил:
– Коробка загорелась.
– Потому что ты пытался заглянуть в нее!
– Никогда, мадамина. – Он скрестил большие пальцы, сложив руки в птичку, порфирийский жест мольбы. – Я знаю, что ваше, а что мое. Она загорелась прошлой ночью. Я закрыл ее собой, чтобы она не навредила тебе. Я правильно сделал?
Я резко повернулась к воде: жестяная коробка плавала на поверхности, но огонь не потух. Я начинала ощущать боль от пламени, теперь, когда Фруктовая Летучая Мышь не закрывал ее своим телом.
Я догадалась, что она загорелась, когда Имланн приземлился на заснеженное поле, как тогда, как ее затопило при виде Комонота. Мне ужасно повезло, что Фруктовая Летучая Мышь прыгнул на нее в тот момент. Если бы на меня нахлынуло видение, пока Имланн разбирался с нами, горела бы не только воображаемая коробка.
Я повернулась обратно к мальчику. Белки его глаз ярко выделялись на фоне темного лица.
– Как тебя зовут? Твое настоящее имя, – спросила я.
– Абдо, – сказал он. Имя зацепило какую-ту струну дежавю, но я не смогла вспомнить.
– И где ты, Абдо?
– Я в таверне, с моей семьей. Из-за того что я держал коробку, у меня разболелась голова. Я пролежал в кровати весь день. Мой дедушка очень волнуется, но теперь я смогу заснуть и облегчить его ношу.
Горящая коробка причиняла ему боль, но он держал ее больше дня.
– Как ты понял, что нужно помочь? – спросила я.
– В мире есть две священные причины, – сказал он, поднимая мизинец и безымянный палец. – Удача и необходимость. Мне повезло, что я был там, когда был нужен тебе.
Он оказался маленьким философом. Возможно, в его стране все были такими. Я открыла рот, чтобы расспросить его подробнее, но он взял в руки мое лицо и посмотрел на меня честными глазами.