В этот раз я ощутила ее борьбу и почувствовала эхо собственной. Она предпочла папу своей семье, стране, собственному народу, миру, в котором росла. Она любила Орму настолько сильно, насколько мог дракон. Именно это во многом вызвало мое сочувствие. Что касается звенящей пустоты внутри нее – это было мне очень знакомо.
– Я думала, что одна испытываю это, мама, – прошептала я занавескам у кровати. – Я думала, что только я, возможно, немного сумасшедшая.
Кровать из перьев перестала пытаться поглотить меня. Казалось, она стала скорее облаком, несущим меня к какому-то яркому откровению: она показала мне существование группы заговорщиков против Ардмагара. Каким бы трудным ни был его характер, как бы Киггз ни презирал меня или Ардмагар ни осуждал, я не могла позволить этим словам копиться во мне.
24
Но кому могла я рассказать?
Киггз злился на меня. Глиссельда станет гадать, откуда я узнала и почему не рассказала раньше. Думаю, я могла бы солгать и сказать, что Орма только что сообщил мне, но от одной лишь мысли об Орме мне становилось нехорошо.
Мне нужно рассказать ему. Я поняла, что он хотел бы знать об этом.
Я встала с первым лучом солнца и села за спинет, обхватив себя руками, пытаясь укрыться от утренней прохлады. Я сыграла аккорд Ормы, не зная, ответит ли он, или уже отправился в неизвестные края.
Котенок ожил.
– Я здесь.
– Это восемьдесят три процента того, что я хотела узнать.
– В чем состоят остальные семнадцать?
– Когда ты уходишь? Мне нужно поговорить с тобой.
За этим последовала пауза, прерываемая постукиванием, словно он собирал свои книги. Если он собирался взять с собой все, то ему повезет, если он отправится в путь хотя бы через неделю.
– Помнишь того новокожего, которого мне навязали? Он все еще здесь.
Псы святых.
– Разве тебя не посчитали неподходящим учителем для него?
– Либо никому нет дела до того, что из-за меня он отклонится от нормы. А это возможно, учитывая какой он бесполезный. Либо они считают, что он поможет мне собраться, что неправда.
Котенок проворчал, а затем мой дядя четко произнес:
– Нет, ты не помогаешь.
Я сочувственно улыбнулась, глядя на глаз котенка.
– В ответ на твой вопрос, – наконец произнес он, – я отправлюсь домой к хирургам через три дня, во время вашего Нового года, после того как все упакую. Я сделаю именно то, чего требует закон. Меня поймали, осудили, и других вариантов нет.
– Мне нужно поговорить с тобой наедине. Я хочу попрощаться, пока ты все еще помнишь меня.
Наступила долгая пауза, и на мгновение я подумала, что он ушел. Я беспокойно постучала по глазу котенка, но наконец он произнес слабым голосом:
– Прошу прощения, смехотворная гортань этого тела сжалась, но, кажется, снова функционирует. Ты придешь завтра в город с остальным двором, чтобы посмотреть Золотые пьесы?
– Не могу. Завтра генеральная репетиция концерта на годовщину Мирного Договора.
– Тогда не знаю, как найти возможность поговорить с тобой. Думаю, здесь я должен громко выругаться.
– Сделай это, – подначивала его я, но в этот раз он действительно ушел.
Я раздумывала над его странными акцентами на слова, пока ухаживала за своей чешуей, одевалась и пила чай. Возможно, я стала свидетелем рождения драконьего сарказма. Жаль, что я не знала, как работает устройство спинета, потому что могла бы записать высказывание для будущих поколений драконов в учебных целях: Дети, это была храбрая попытка, но не очень удачная.
Я попыталась посмеяться, но смех прозвучал пусто. Он уходил. Я не знала, когда, куда и как надолго. Если Орма сбегал от Цензоров, то не мог рисковать оставаться рядом со мной. Он уйдет навсегда. У меня может и не быть возможности попрощаться.
Что-то изменилось за день, который я провела в постели. Коридоры лишились смеха, все занимались своими делами хмуро и беспокойно. Видимо, дракон, свободно летающий возле деревни, никому не пришелся по душе. Пока я направлялась на завтрак, то заметила, что люди забегали в соседние комнаты, старались не встречаться со мной взглядом или желать доброго утра, если сталкивались со мной в коридоре.
Никто же не винил меня? Я нашла Имланна, но не я послала за ним маленький ард. Это решение королевы и совета. Я говорила себе: мне все это только кажется, пока не зашла в северную башню в обеденный зал, и вся комната затихла.
Между Гунтардом и худощавым игроком на сакбуте появилось бы свободное место на скамейке, если они сдвинулись бы на пару сантиметров.
– Простите, – сказала я, но они притворились, что не слышат. – Мне бы хотелось здесь сесть, – продолжила я, но перед ними были, видимо, очень интересные миски с зерновой кашей, и они не смогли оторвать от них взгляда. Я подняла юбки и переступила через скамейку совсем не как леди. Тогда они поспешили убраться подальше. Игрок на свирели посчитал, что его завтрак не такой захватывающий, и оставил его остывать на столе.
Я не смогла поймать даже взгляда слуги. Никто за столом не смотрел на меня. Я не могла этого вынести: эти ребята были если не друзьями, то коллегами и авторами моей триумфальной песни. Это же что-то значило.
– Выкладывайте, – сказала я. – Что я сделала, чтобы заслужить это молчание?
Они косо переглянулись. Их взгляды метались с предмета на предмет. Никто не хотел говорить первым.
Наконец Гунтард спросил:
– Где вы были прошлым вечером?
– В постели, спала, набиралась сил после прошлой бессонной ночи.
– А, да, ваша героическая экспедиция по поиску дракона-бродяги, – сказал тот, что играл на крумхорне, ковыряясь в зубах костью лосося. – Ну, теперь вы дали драконам повод свободно бродить по Горедду, а принцессе Глиссельде – повод нас жалить!
– Жалить? – Все музыканты за столом подняли забинтованные пальцы. Некоторые ими показали грубые жесты. Я пыталась не воспринимать это на свой счет, но это было нелегко.
– Инициатива принцессы по проверке вида, – проворчал Гунтард.
Был один из способов определить саарантраса: серебряная кровь. Глиссельда пыталась найти Имланна, если он действительно прятался при дворе.
Играющий на лютне угрожающе помахал своей рыбной вилкой.
– Посмотрите на нее, она не позволит, чтобы в нее тыкали!
Драконы не краснеют, а бледнеют. Мои красные щеки могли бы развеять все сомнения, но, конечно, нет. Я ответила:
– Я с радостью позволю. Просто я впервые слышу об этом.
– Я же сказал вам, тупицы, – сказал Гунтард, обнимая меня за плечи и внезапно встав на мою защиту. – Неважно, что говорят слухи, наша Фина не дракон!
Все внутри меня оборвалось. Голубая святая Пру. Существовала большая разница между слухом «не хочет, чтобы в нее тыкали, как во всех остальных» и «говорят, она скрывающийся дракон». Я пыталась говорить беззаботно, но получилось немного визгливо:
– Что за слухи?
Никто не знал, кто это начал, но слухи вчера разнеслись по двору, как пожар по летним полям. Я была драконом. Я отправилась не охотиться на дракона, а предупредить его. Я говорила на Мутья. Я обладала незаконными устройствами. Я специально подвергла принца опасности.
Я сидела, пораженная, пытаясь понять, кто распустил сплетни. Киггз мог бы, но я не хотела верить, что он такой злобный. Нет, «не хотела» звучало недостаточно правдиво: для меня это было немыслимо. Я не очень верила в Небеса, но верила в его честь, даже когда он злился. Возможно, особенно когда он злился – он показался мне тем, кто станет сильнее цепляться за принципы в трудный момент.
Но кто тогда?
– Я не дракон, – слабым голосом произнесла я.
– Давайте проверим это прямо сейчас, – сказал Гунтард, хлопая ладонями по столу. – Давай успокоим всех и повеселимся одновременно.
Я отшатнулась, думая, что он намеревается уколоть меня – чем, ложкой для каши? – но он встал и схватил меня за левую руку. Я грубовато отдернула ее. Моя улыбка была острой, как стекло, но я встала, чтобы пойти за ним, надеясь, что он не станет снова меня трогать, если я пойду добровольно. Со всех сторон на нас устремились взгляды.
Мы пересекли жутковато тихий обеденный зал и остановились у стола драконов. Этим утром их там было только двое: болезненно-бледный самец и самка с короткими волосами – простые секретари, которые не отправились на охоту за Имланном, а остались заниматься делами посольства. Они напряженно сидели, пережевывая хлеб и уставившись на Гунтарда, словно он был разговаривающей репой, подкравшейся к ним.
– Простите, саарантраи, – закричал Гунтард, обращаясь ко всей комнате, столам, окнам, слугам и всем остальным. Вы можете узнать свой вид по запаху. Верно?
Саарантраи обменялись осторожными взглядами.
– Суд не учитывает слово саарантраса в определенных вопросах, и это один из таких, – сказал мужчина, тщательно вытирая пальцы о скатерть. – Если надеетесь избежать проверки видов, мы не можем помочь вам.
– Не я. Наша учительница музыки, Серафина. Она пройдет проверку крови, как и все, кто должен, но распространились злобные, полные ненависти слухи, и я хочу пресечь их. – Гунтард приложил руку к груди, а другую поднял в воздух, словно хвастун в пьесе. – Она мой друг, а не какой-то злобный дракон-обманщик! Понюхайте ее и подтвердите это.
Я не могла шевельнуться. Я обхватила себя руками, словно одно это могло не дать мне случайно загореться. Саарантраи пришлось встать и подойти ко мне, чтобы попробовать что-то распознать. Самка понюхала за моим ухом, отведя мои волосы в сторону, как темную занавеску. Самец театрально склонился над моей левой рукой: он все поймет. Я поменяла этим утром повязку на своей ране, которую нанесла сама, но он все равно почует ее. Или, может, от меня исходил аромат чего-то съедобного. Моя кровь была такой же красной, как и у всех гореддийцев.
Я сжала зубы, готовясь к удару. Саарантраи отошли и сели, не проронив ни слова.
– Ну? – сказал Гунтард. Вся комната задержала дыхание.