Вот оно. Я произнесла маленькую молитву.
Заговорила самка:
– Ваша учительница музыки не дракон.
Гунтард начал аплодировать, и, словно камешек, покатившийся с горы, потихоньку к нему присоединились другие, пока меня не накрыла лавина аплодисментов.
Я уставилась на саарантраи. Они не могли не учуять дракона. Они решили, что я ученый, освобожденный от ношения колокольчика, и молчали из уважения к моему предполагаемому исследованию? Возможно.
– Вам всем должно быть стыдно, что верите слухам! – сказал Гунтард. – Серафина всегда была благородной, честной и доброй, хорошим другом и отличным музыкантом…
Самец-саар моргнул, медленно, словно лягушка, поглощающая ужин. Самка незаметно сделала жест, устремленный к небу, но ошибиться было нельзя. Мои сомнения растворились: они учуяли меня. Они солгали. Возможно, они надеялись, что я действительно была нелегальным драконом, просто назло Гунтарду и всем они кивали, соглашаясь со всеми благородными моральными и недраконьими качествами, которыми я обладала.
Никогда еще я так четко не видела пропасти между нашими народами. Саарантраи и пальцем бы не пошевелили ради людей в этой комнате. Возможно, они не выдали бы даже самого Имланна. Сколько драконов встало бы на его сторону, выбирая между подчинением нетерпимости Горедда и нарушением правил?
Гунтард все еще хлопал меня по спине и превозносил мои человеческие достоинства. Я развернулась и направилась прочь из зала, так и не позавтракав. Я представляла, как Гунтард, так и не заметивший моего отсутствия, хлопает по пустому воздуху.
– Хочу, чтобы завтра ты взяла выходной. Посмотри Золотую пьесу, навести семью, пойди выпей, все что угодно. Я разберусь с генеральной репетицией, – сказал Виридиус в своих покоях после репетиции хора. Он диктовал композицию. Его комментарий удивил меня так сильно, что я неудачно ткнула пером в грубую поверхность пергамента, оставив огромную кляксу.
– Я что-то сделала не так, сэр? – спросила я, убирая беспорядок тряпкой.
Он откинулся на своей бархатной подушке и посмотрел из окна на пасмурное небо и заснеженный дворик.
– Как раз наоборот. Ты делаешь лучше все, к чему прикасаешься. Думаю, ты заслужила день отдыха.
– У меня только что был день отдыха. Два, если атака дракона считается отдыхом.
Он пожевал нижнюю губу.
– Совет вынес решение прошлым вечером…
– Инициатива по проверке видов? Гунтард рассказал мне.
Он с интересом взглянул на меня:
– Я подумал, что ты, возможно, не захочешь находиться здесь.
Мои руки вспотели. Я вытерла их об юбки.
– Сэр, если вы говорите о слухах, распространяемых обо мне, начатых неизвестными, уверяю вас…
Он положил вздувшуюся от подагры руку, подобную клешне, на мою и поднял рыжие брови:
– Я замолвлю за тебя доброе словечко, – сказал он. – Знаю, я не самый милый старый булыжник, со мной не всегда легко работать, но ты хорошо справлялась. Если я не так часто об этом говорю, это не значит, что я не замечаю. Ты самое талантливое существо, что мы видели в наших землях с тех пор, как Терциус покинул нас, да трапезничает он за Небесным столом.
– Замолвите за меня словечко почему?
Его губы дрогнули:
– Серафина, я знал твою мать.
Я ахнула.
– Вы ошибаетесь, сэр. – Казалось, в комнате недостаточно воздуха.
– Я слышал, как она выступала в Шато Родольфи в Самсаме, примерно двадцать лет назад, когда я путешествовал с Терциусом – да упокоится он у Небесного очага. Она завораживала. Когда Терциус сказал мне, что она саар, я сначала не поверил.
Виридиус жестом указал на кувшин. Я налила ему кружку воды, но когда я принесла ее, он сказал:
– Нет, нет, это для тебя. Ты стала совсем фиолетовой. Успокойся, дитя. Я знал все это время. И ничего не сказал, верно?
Я кивнула, дрожа. Чашка стучала о мои зубы.
Он лениво бил тростью о пол, пока не решил, что я снова готова слушать.
– Я попросил Линн преподавать в Святой Иде, где в то время работал директором. Она сказала, что не может. Она сама была студенткой, заканчивающей свои исследования. Я спонсировал ее прошение об освобождении от колокольчика, чтобы она могла продолжать свои исследования здесь, не пугая библиотекарей или своих учеников, потому что надеялся – она станет учить. Это казалось идеальным вариантом.
Я поняла, что отчаянно хочу дать ему пощечину, словно он причина моих неприятностей.
– Все не было так идеально.
– Когда я оглядываюсь назад, это не кажется удивительным. Твоя мама действительно могла сойти за человека, она была поразительной. Ее не беспокоили изящество, скромность или другие оттенки глупости. Она была сильной и практичной и не терпела всякой чепухи. Если бы меня интересовали женщины, даже я смог бы полюбить ее. Академически, конечно, как идею, что кто-то может перевернуть весь мир с помощью достаточно длинного рычага. Кто-то бы смог, но не вышло. Закрой рот, милая.
Мое сердце болезненно билось.
– Вы знали, что она саар, а мой отец человек, и никому не сказали?
Он поднялся на ноги и похромал к окну.
– Я даанит. Я не стану критиковать любовные дела других.
– Как ее спонсор, разве вы не должны были отчитаться перед посольством, прежде чем все зашло слишком далеко? – спросила я голосом, полным слез. – Не могли предупредить моего отца, по крайней мере?
– В ретроспективе все кажется таким очевидным, – тихо сказал он, изучая пятно на своей незаправленной льняной рубашке. – В то время я был просто рад за нее.
Я сделала неровный вдох.
– Почему вы сейчас мне об этом говорите? Вы не решили…
– Отказаться от несравненной ассистентки? Ты считаешь меня безумцем, девочка? Почему, как ты думаешь, я предупреждаю тебя о проверке крови? Мы отправим тебя куда-нибудь или найдем надежного человека наверху, который сможет сохранить секрет. Принц…
– Нет, – сказала я слишком поспешно. – Нет необходимости. Моя кровь такая же красная, как и ваша.
Он вздохнул.
– Значит, я взял и рассказал, как восхищаюсь тобой, просто так. Теперь, думаю, ты сможешь свободно лентяйничать с чувством собственной важности!
– Виридиус, нет, – сказала я, ступая к нему и в порыве целуя его лысеющую голову. – Я знаю, что это ваша работа.
– Чертовски верно, – проворчал он. – И я точно ее заслужил.
Я помогла ему забраться обратно на диван от подагры, и он закончил диктовать основную тему и две подтемы композиции, идею того, как они перетекают одна в другую, и необычное музыкальное переложение. Сначала я все записывала машинально: мне понадобилось время, чтобы прийти в себя после откровений Виридиуса о моей матери. Но музыка сначала успокоила, а потом восхитила меня. Внутри я смотрела, открыв рот, словно деревенская девчонка, в первый раз попавшая в собор. Здесь были возносящиеся опоры и окна, колонны и своды, более прозаические структурные элементы, и все это служило одной цели, объяснить и улучшить величественное пространство внутри, такое возвышенное и поразительное место, как архитектура, создавшая его.
– Я подозреваю, что ты не воспринимаешь меня всерьез, – проворчал Виридиус, пока я чистила ручки и готовилась уйти.
– Сэр? – спросила я, расстроившись. Я провела последний час, восхищаясь его творчеством. По моему мнению, это значило «принимать кого-то всерьез».
– Ты новенькая при дворе и, возможно, не понимаешь, как можешь навредить. Уходи, девочка. Нет ничего постыдного в стратегическом отступлении, пока ждешь, когда скандал, этот чертов василиск, обратит свой иссушающий взор на кого-то другого – особенно если тебе в действительности есть что скрывать.
– Я запомню это, – сказала я, сделав книксен.
– Нет, не запомнишь, – пробормотал он, когда я развернулась, чтобы уйти. – Ты слишком похожа на свою мать.
Дневной свет погас невероятно рано, и в этом ему помогло полотно облаков. Снова пойдет снег. После целого дня поручений и заданий у меня остался только урок с принцессой по игре на клавесине. У нее самой сегодня был безумный день. Она была занята долгом, связанным с советом. Пять посланников находили меня на протяжении дня, постоянно прося о переносе урока, пока он не занял время ужина. Когда я подошла к южной светлице, меня перехватил последний посланник. Должно быть, я закатила глаза, потому что он высунул язык перед тем, как поспешить дальше по коридору.
Записку явно продиктовали. В ней было написано:
«Принцесса просит, чтобы вы встретились с ней внизу во второй прачечной. Это срочно. Приходите немедленно».
Я моргнула, глядя на пергамент в смятении. Зачем Глиссельда захотела встретиться в таком темном месте? Может, она боялась, что нас подслушают?
Я отправилась по лестнице для слуг в узкие проходы вниз. Прошла под большим залом и государственными палатами, мимо хранилищ, комнат для слуг и мрачной закрытой главной башни. Миновала душную прачечную, но это была не та – или я так решила из-за отсутствия принцессы Глиссельды. Я спросила прачку, которая направила меня дальше по коридору во тьму.
Я добралась до печи – части отопительной системы под полом для ванной королевы. Трое покрытых грязью мужчин бросали уголь в ее пасть, что неприятно напомнило мне об Имланне.
Мужчины уставились на меня, опершись о лопаты и широко улыбаясь мне беззубыми улыбками.
Я остановилась, в нос ударил тяжелый запах угля. Я правильно шла в прачку? Никто же не захочет носить одежду, постиранную в такой близости от угольного дыма.
Я подумывала попросить работников печи подсказать направление, но в их виде было что-то зловещее. Я смотрела, как они засыпают уголь в печь. И словно не могла отвернуться. Мое лицо обдавало жаром даже с такого расстояния. Их силуэты напоминали темные дыры в неистовом свете пламени. Едкий дым заполнил всю комнату, отчего мои глаза и легкие стало жечь.
Это было похоже на Инфернум – мучения души, отвергнувшей свет Небес. Почему-то вечная боль все еще считалась предпочтительнее отсутствия души. Не уверена, что понимала почему.