Он все еще держал меня за руку. Я нежно высвободилась и позволила ему отвести меня домой.
29
Небо только начинало темнеть, когда наша карета въехала на Каменный двор. Принцесса Глиссельда ждала нас там. Она все суетилась вокруг меня и надоедала Киггзу из-за того, что он снова позволил мне попасть в беду, словно защита меня должна быть его приоритетом в то время, как весь город схватился за оружие. Киггз улыбнулся ее хлопотам. Глиссельда уверенно встала между нами, взяв каждого под руку, болтая, что было в ее характере. Я пожаловалась на полное изнеможение и покинула наше маленькое трио при первой возможности.
Я чувствовала себя измотанной, хотя еще не было пяти часов. Я добралась до своей комнаты и упала на стул, позволив сумке рухнуть на пол между моими ногами.
Я не могла продолжать жить в такой близости от Киггза, если всегда будет так больно. Я останусь на годовщину Мирного Договора, завтра вечером, а потом передам Виридиусу заявление об увольнении. Может, и нет. Я просто исчезну, сбегу в Бластейн, или Порфири, или Сегош, один из крупных городов, где смогу смешаться с толпой, и меня больше никогда не увидят.
Мое левое запястье чесалось под повязкой. Я просто хочу посмотреть на заросшую рану под чешуей, сказала я себе. Посмотреть, как она заживает. Я начала разматывать повязку, потянула за нее зубами, когда стало трудно развязывать.
На месте чешуи показалась засохшая корочка. Она злобно сидела среди гладких серебряных чешуек с каждой стороны от нее. Я пробежала по ней пальцем: она казалась твердой и болезненной. По сравнению с этой жирной черной корочкой чешуя не была такой уродливой. Именно я сумела превратить мое врожденное уродство во что-то еще худшее. Я ненавидела эту корочку. Я подняла край, а потом мне пришлось отвернуться и сжать зубы, содрогаясь от отвращения.
И все же я не собиралась останавливаться, пока снова не сделаю дыру в себе.
Сумка у моих ног раскрылась. Должно быть, я толкнула ее. Из нее выпала длинная изящная шкатулка и письмо, которое лишь этим утром – казалось, это было так давно – сестры передали мне от отца. Я забыла о запястье на какое-то время и взяла коробку. Сердце болезненно билось. Коробка была как раз подходящего размера и формы, чтобы в ней поместился определенный музыкальный инструмент. Я не была уверена, что смогу вынести удар, если это не так.
Я схватила письмо и первым открыла его.
Дочка!
Подозреваю, что ты мало что будешь помнить из нашего разговора прошлой ночью, что к лучшему. Я боюсь, что бормотал глупые вещи. Однако я обязан сказать тебе хотя бы это. У твоей мамы была не одна флейта, или я бы не вынес того, что одну из них сломал. Я все еще жалею об этом, и не в последнюю очередь из-за твоего взгляда тогда. В нашем доме чудовищем был я, а не ты.
Что было, то было. Я смирился с прошлым и будущим. Делай то, что считаешь нужным, и не бойся.
Со всей любовью, хорошо это или плохо.
Трясущимися руками я открыла деревянную шкатулку. Внутри, завернутая в длинный отрез темно-оранжевой ткани, лежала флейта из полированного эбенового дерева, инкрустированная серебром и перламутром. Я затаила дыхание. Я сразу же поняла, что она принадлежала ей.
Я приложила ее к губам и сыграла гамму, гладкую, как поверхность воды. Обе мои кисти болезненно гудели, пока пальцы двигались. Я взяла темно-оранжевый лоскут и завязала вокруг чешуйчатого левого запястья. Он был подарком обоих родителей. Пусть напоминает мне, что я не одна, и защищает от самой себя.
Я встала с новыми силами и направилась к двери. Нужно было еще кое-что закончить, и только я могла это сделать.
Комонот был достаточно важной персоной, ему предоставили покои в королевском крыле – самой роскошной и охраняемой части дворца. Когда я приблизилась к посту стражи, мой желудок взволнованно затрепыхался. У меня не было ни четкого плана, как обмануть стражу в этот раз, ни лжи, которую я могла бы рассказать им. Я попрошу позволить мне увидеть Ардмагара и посмотрю, что произойдет.
Я чуть не отказалась от плана, когда узнала Майки-Рыбу, одного из стражников, которых я встречала раньше, но сжала свое обмотанное оранжевой тканью запястье и все-таки подошла к нему.
– Мне нужно поговорить с Ардмагаром, – сказала я. – Как мне это сделать?
Майки-Рыба даже улыбнулся мне.
– Следуйте за мной, учительница музыки, – сказал он, открывая тяжелые двойные двери для меня и кивая своим товарищам.
Он отвел меня в закрытую для посещения зону проживания. Яркие гобелены и портреты украшали стены, в коридоре были расставлены мраморные статуи и пьедесталы, на которых покоились изысканный фарфор и хрупкое дутое стекло. Королева славилась своей любовью к искусству, видимо, здесь она его и хранила. Я едва смела вдохнуть, чтобы не сбить что-нибудь.
– Вот его покои, – сказал Майки, поворачиваясь, чтобы уйти. – Будьте осторожны. Принцесса Дион говорила, что старый саар заигрывал с ней.
Я поняла, что в это ужасно легко поверить. Я смотрела, как стражник удаляется, и отметила, что он не повернул обратно к своему посту, а направился глубже, в эту часть дворца. Ему сказали впустить меня, и он пошел отрапортовать, что я прибыла. Ну, не стану оспаривать свое везение. Я постучала в дверь Комонота.
Слуга Ардмагара – человек, выбранный для него среди дворцовых пажей, – сразу же открыл дверь, состроив интересную гримасу при виде меня. Очевидно, ждали кого-то другого.
– Это мой ужин? Приноси, – сказал Ардмагар из другой комнаты.
– Это какая-то женщина, Ваше Превосходительство! – закричал мальчик, когда я прошла мимо него в комнату, по-видимому кабинет. Слуга, как терьер, гавкал у моих ног. – Вы не можете входить без разрешения Ардмагара!
Комонот сидел и делал записи за широким столом. Он встал при виде меня и смотрел пронзительно, потеряв дар речи. Я сделала реверанс:
– Простите меня, сэр, но я не закончила разговор с вами немногим ранее, когда нас так грубо прервал неудавшийся убийца.
Он проницательно сощурился:
– Это касается той теории насчет группы заговорщиков?
– Вы не обратили внимания на сообщение из-за отвращения к посланнику.
– Сядь, Серафина, – сказал он, указывая на обитый стул с резной спинкой и вышитой элегантной неправдоподобной листвой. Его покои выполнены были из бархатной парчи и насыщенного темного дуба. На потолке большие вырезанные шишки выступали из центра кессонов словно чешуйчатые пальцы великана. Это крыло дворца сохранило более изысканный вариант декора, чем мое.
У Ардмагара было достаточно времени на то, чтобы протрезветь после нашего разговора в библиотеке епископа, и теперь он устремил на меня такой же проницательный взгляд, как до этого Орма. Он сел напротив меня, задумчиво проводя языком по зубам.
– Должно быть, ты считаешь меня суеверным дураком, – сказал он, убирая руки в огромные рукава вышитого гупелянда.
Мне нужно было больше информации, прежде чем я могла ответить. Возможно, так и было.
– Признаюсь, – сказал он, – таким я и был. Ты – то, чего быть не должно. Драконам сложно мириться с чем-то противоречащим факту.
Я чуть не рассмеялась.
– Как могу я противоречить факту? Я нахожусь прямо здесь.
– Если бы ты была призраком, заявляющим о том же, поверил бы я тебе? Или скорее посчитал бы симптомом собственного безумия? В соборе ты показала мне, что состоишь из субстанции. Я бы хотел понять природу этой субстанции.
– Ладно, – сказала я немного встревоженно.
– Ты существуешь сразу в обоих мирах. Если у тебя есть материнские воспоминания, ты ощущала, каково быть драконом, по сравнению с тем, каково быть саарантрасом, и снова по сравнению с человеком – или почти.
С этим я была готова справиться.
– Да, я испытала это на себе.
Он наклонился вперед.
– И что ты думаешь, каково быть драконом?
– Мне… мне, честно говоря, это неприятно. И это сбивает с толку.
– Неужели? Возможно, это не так уж неожиданно. Разница большая.
– Я устала от постоянных вычислений вектора ветра и вони всего мира.
Он сложил толстые пальцы домиком и внимательно посмотрел на меня.
– Но, возможно, ты понимаешь хоть немного, насколько непривычен этот облик нам. Окружающий мир кажется другим. Мы легко теряемся и внутри себя, и снаружи. Если саарантрас реагирует не как дракон, тогда кто я в действительности?
– Люблю ли я тебя? – спросил он. – Мне пришло в голову, что возможный мотив защитить тебя – любовь. Только я вот не уверен, каково это чувство. Я не знаю, как измерить его.
– Вы меня не любите, – прямо ответила я.
– Но, может, на мгновение любил? Нет?
– Нет.
Он полностью вытащил руку из рукава. Она появилась из воротника гупелянда и почесала его обвисший подбородок. Я уставилась, пораженная таким маневром. Он сказал:
– Любовь требует экстремальной корректировки. Это то эмоциональное состояние, насчет которого мы больше всего настраиваем наших учеников. Оно представляет настоящую опасность саару, потому что, видишь ли, наши ученые, влюбившись, не хотят возвращаться. Они больше не хотят быть драконами.
– Как моя мать, – сказала я, сложив скрещенные руки на груди.
– Именно! – воскликнул он, не понимая, что я могу обидеться на его тон. – Мое государство запретило любую гиперэмоциональность, и особенно любовь, и мы поступили правильно. Но, будучи здесь, будучи этим, мне любопытно испытать все, сразу же. Они очистят мой разум, когда я вернусь домой – я не потеряюсь в чувствах, – но я хочу измерить эту опасность, уставиться прямо в страшную пасть любви, пережить смертельный удар и найти лучший способ лечить тех, кто страдает от этой болезни.
Я чуть не рассмеялась. Учитывая, сколько боли я пережила из-за Киггза, я не могла оспорить слова «страшные» или «болезнь», но также я не могла позволить ему решить, что одобряю его план.