Ее брови подскочили.
– Ты пригласила танцоров пигегирии? Сегодня? – Она откинула голову и рассмеялась. – Что бы еще о тебе ни говорили, ты все делаешь по-своему, с освежающим уверенным упрямством. Мне это нравится!
Она удалилась в цветастую толпу, оставив меня раздумывать над этим комплиментом. Говоря о пигегирии, я же еще не видела труппу. Я поискала:
– Где вы?
– Маленький зал приемов. Нас слишком много для вашей крошечной гримерной.
– Оставайтесь там. Я иду к вам навстречу.
Я проскользнула в коридор и обнаружила двойные двери маленького зала достаточно легко. Я засомневалась, положив руки на медные ручки дверей. Абдо так отличался от всех, с кем я встречалась, – его разум работал подобно моему или разуму Джаннулы, поэтому я немного беспокоилась перед встречей. Как только я увижу его, он останется в моей жизни навсегда, плохо это или хорошо.
Я сделала глубокий вдох и открыла двери.
Меня встретили улюлюканье и взрывные барабаны.
Труппа танцевала, круг в круге, каждый вращался в противоположном направлении. Мгновение я ни на чем не могла сосредоточиться: размытые пятна шарфов, сияющие вуали, коричневые руки и звенящие нити монеток.
Круги открылись, танцоры отошли, вращаясь, по касательной, представив моему взору Абдо в центре круга, в ярко-зеленой тунике и штанах. Он был бос, его руки двигались, словно волны. Остальные танцевали на расстоянии, цепочки и шарфики с кольцами бренчали. Он крутился, широко раскинув руки, бахрома на его поясе образовала в центре ореол.
В первый раз я поняла смысл танца. Я так привыкла, что музыка – способ выражения эмоций, но вот он говорил со мной не разумом, а телом: я чувствую эту музыку в самой моей крови. Вот что значит быть мной, прямо здесь, прямо сейчас, твердая плоть, эфирный воздух, вечное движение. Я это чувствую, и это правдивее правды.
Казалось, Небеса вращались вместе с ним, солнце и луна, само время. Он крутился так быстро, словно застыл на месте. Я могла бы поклясться, что ощутила запах роз.
Со взрывом барабанов он застыл, словно статуя. Я не знала, аплодируют ли порфирийцы, но я прошла вперед и захлопала. Это рассеяло чары. Танцоры улыбнулись и разбили строй, болтая между собой. Я приблизилась к Абдо, который ждал меня со светящимися глазами.
– Это было прекрасно, – сказала я. – Думаю, зрители полюбят вас, хотят они того или нет.
Он улыбнулся.
– Я поставила ваш номер чуть позже в программе, когда людям понадобится нечто такое, чтобы проснуться. Для выступающих есть еда и вода в маленькой комнате к…
– Мадамина! – закричал пожилой мужчина. Мне понадобилось мгновение, чтобы узнать его: это он хотел встретиться со мной после похорон принца Руфуса. Теперь он был одет в шелка. Я решила, что он дедушка, которого упоминал Абдо. – Простите! – сказал он. – Вы приходить сюда, пытаться говорить с Абдо, но он сам говорить не может без помощи. Простите.
– Он… что? – Я не была уверена, что поняла правильно.
Я взглянула на Абдо, который казался раздраженным. Он сделал несколько жестов руками, и пожилой мужчина нетерпеливо ответил жестами. Он… глухой? Если так, то как мог он говорить в саду на таком беглом гореддийском? Наконец он убедил пожилого мужчину уйти, что я посчитала поразительным. Ему было десять, может одиннадцать, но старик относился к нему почтительно.
Как и все танцоры. Он был лидером труппы.
Абдо улыбнулся мне, словно извиняясь, и я услышала его голос в своей голове: «Громоглас и мисс Суетливость. Я знаю, что делать. Я не подведу вас».
«Ты не можешь говорить?» – подумала я в ответ, не желая произносить очевидное.
Он одарил меня печальной легкой улыбкой, откинул голову и открыл рот как можно шире. Его язык, десны, нёбо, все, насколько я видела его горло, сияло серебряной драконьей чешуей.
Ночь длилась вечно и одновременно прошла вспышкой смерча. Киггз расставил охрану повсюду, во всех свободных местах. Несколько из них в штатском периодически нападали на буфетный столик, а другие на сцене пугали моих музыкантов. Королевские кузены и я замечали друг друга, наблюдая за Ардмагаром. Глиссельда танцевала с ним три раза или просто находилась рядом. Дама Окра вовлекла его в легкую беседу рядом со столом закусок. Я стояла за кулисами на сцене, осматривая толпу через щель. Никто не делал ничего подозрительного – ну, принцесса Дион много улыбалась, что было необычно, и сплетничала с леди Коронги, что не было необычно. Граф Апсига танцевал со всеми леди в комнате. Казалось, он вообще не уставал.
Виридиус сидел в инвалидном кресле, и несколько молодых людей постоянно подносили ему вино и сыр. Столько роскошной еды сделает его вспыльчивым и недееспособным на неделю. Я не понимала, почему он считал, что оно того стоит.
Симфонический оркестр удалился со сцены в то время, как Ларс и Гунтард вынесли клавесин для выступления принцессы Глиссельды. Внезапно она оказалась рядом со мной за кулисами, хихикая и хватая меня за руку.
– Я не могу это сделать, Фина!
– Дышите, – сказала я, беря ее за руки, чтобы успокоить. – Не спешите с арпеджио. Пусть павана звучит благородно. Все будет замечательно.
Она поцеловала меня в щеку и вышла в свет, где внезапно превратилась из визжащей маленькой девочки в полную достоинства молодую женщину. Ее платье было голубого цвета Небес, ее золотые волосы напоминали солнце. Она не теряла самообладания, подняла руку, приветствуя зрителей, гордо вскинула подбородок. Я моргнула, но мне бы не стоило удивляться такому спокойному властному поведению. Она все еще училась, но основы как будто давались ей естественным образом.
Музыкальные способности, с другой стороны… ну. Она была поразительно посредственной, но это не имело значения. Глиссельда придала выступлению силу просто самообладанием и властностью и поставила Виридиуса на место. Я наблюдала за ним из-за кулис. Его челюсть отпала. Это, по многим причинам, было приятно.
Я также присматривала за Комонотом, так как, казалось, никто этого не делал. Даму Окра отвлекла ее самая нелюбимая особа, леди Коронги, и та глядела на нее с подозрением. Киггз, слева, тепло улыбался, глядя на выступление кузины. Я почувствовала укол ревности и обратила взгляд в другую сторону. Ардмагар, за которым я якобы наблюдала, стоял позади других с принцессой Дион, молча наблюдая за выступлением с бокалом в руке, приобняв принцессу за талию другой рукой.
Казалось, она не против, но… ух.
Я поразилась отвращению, которое испытала. Я из всех людей не должна испытывать неприязнь при мысли об отношениях человека с саарантрасом. Нет, конечно же, причиной моей антипатии были зловредные люди, вовлеченные в это, и тот факт, что я представила Ардмагара раздетым. Мне нужно очистить разум.
Глиссельда завершила выступление под громогласные аплодисменты. Я ожидала, что она сразу же сбежит со сцены, но нет. Она ступила вперед, подняла руку, призывая к тишине, и затем сказала:
– Спасибо вам за щедрые овации. Но, надеюсь, что вы сохранили еще немного для человека, который больше всего этого заслуживает, моей учительницы музыки Серафины Домбег!
Снова раздались аплодисменты. Принцесса пригласила на сцену, но я испугалась. Она подошла, схватила меня за руку и вытащила вперед. Я сделала реверанс перед морем лиц, совсем смутившись. Я подняла взгляд и увидела Киггза. Он помахал мне. Я постаралась улыбнуться в ответ, но думаю, у меня не получилось.
Глиссельда попросила толпу замолчать.
– Надеюсь, мисс Домбег простит меня за нарушение ее аккуратно составленного расписания, но вы все заслуживаете отличной музыки в награду за то, что слушали мое жалкое выступление – выступление самой Серафины. И, пожалуйста, поддержите мою петицию королеве, чтобы Фина стала придворным композитором, равным Виридиусу. Она слишком хороша, чтобы быть просто его ассистенткой!
Я ожидала, что старик поморщится, но он откинул голову и рассмеялся. Зрители еще немного аплодировали, и я воспользовалась возможностью сказать Глиссельде:
– Я не принесла никакого инструмента.
– Ну, прямо позади нас стоит клавесин, глупышка, – прошептала она. – И я сознаюсь. Я взяла на себя смелость принести твою флейту и лютню. Выбирай.
Она принесла флейту моей матери. Я ощутила укол грусти, увидев ее. Я хотела сыграть на ней, но почему-то она казалась слишком личной. На лютне, давнем подарке Ормы, будет легче всего играть, держа гриф правой рукой. Так я и решила. Гунтард принес инструмент и медиатор. Ларс – стул. Я держала инструмент в форме дыни на коленях, проверяя настройку всех одиннадцати струн, они звучали хорошо. Я взглянула на зрителей, пока занималась этим. Киггз наблюдал за мной. Глиссельда присоединилась к нему, он ее приобнял. Никто не следил за Ардмагаром. Я потянулась мысленно к Ларсу и послала его в том направлении. Как только я убедилась, что он пробрался через толпу, я закрыла глаза и начала играть.
Я не собиралась исполнять что-то определенное. Я, согласно подходу зибу к игре на лютне, импровизации, поиску формы в звуке, словно нахождении картинок в облаках, а потом наполнению их объемом, начала. Мои мысли постоянно возвращались к Киггзу, стоящему рядом с Глиссельдой, океану людей между нами, и это придавало моей музыке-облаку форму, которая мне не понравилась. Она была печальной и замкнутой в себе. Но пока я играла, появилась другая форма. Океан все еще оставался на месте, но моя музыка стала мостом, кораблем, маяком. Она связала меня со всеми здесь, держала нас в своих руках, несла в лучшее место. Она изменялась (рябь на море) и снова изменялась (полет чаек) и стала формой, которая мне нравилась (меловой утес, обдуваемый ветрами маяк). Я могла различить и другую мелодию, мелодию моей матери, прямо под поверхностью. Я исполняла застенчивую музыку, загадочную вариацию, упомянув ее мелодию, но не обозначив ее. Я использовала ее песню, кружила вокруг нее, легко коснулась, перед тем как снова проскочить мимо. Она снова и снова привлекала меня к своей орбите, пока я не отдала ей должное. Я сыграла ее мелодию от начала до конца и пропела текст моего отца, и на одно сияющее мгновение мы втроем оказались вместе: