— Да, весьма вероятно, — задумчиво протянул он, снова обретя деланно нейтральный тон.
Цензоры и с моей матерью сделали бы то же самое, залезли в голову и украли все теплые воспоминания о моем отце. Жестяная коробка с воспоминаниями у меня в голове болезненно дернулась.
— То, что я от нее отрекся, даже не спасло меня от пристального внимания цензоров, — добавил Орма. — Им неизвестны истинные масштабы моих затруднений, но они догадываются об их существовании, учитывая мою семейную историю. И определенно подозревают, что твоя судьба интересует меня больше, чем дозволено.
— Поэтому и послали Зейд, чтобы проверить, — сказала я, стараясь скрыть горечь в голосе.
Он заерзал, но едва-едва, так что кто-нибудь другой ни за что бы не заметил. За все эти годы Орма так и не выказал ни малейшего раскаяния в том, что подверг меня в детстве смертельной опасности; вот этот мимолетный дискомфорт — самое большее, чего я могла ожидать.
— Я не намереваюсь намекать им на свои затруднения, — сказал он, подавая мне монету. — Делай с ней, что посчитаешь правильным.
— Я отдам ее принцу Люциану Киггсу, хоть и не знаю, что ему делать с твоим расплывчатым предчувствием. Есть идея, как опознать саарантрас Имланна?
— Я бы узнал его, если только он не скрывает свою внешность. Узнал бы по запаху, — сказал Орма. — Саарантрас моего отца был худощав, но он мог провести эти шестнадцать лет, занимаясь физическими упражнениями — или набивая брюхо заварным кремом. Мне неоткуда знать. У него были голубые глаза, что необычно для саара, но не для южанина. Светлые волосы легко покрасить.
— Смог бы Имланн обмануть всех так же легко, как Линн? — спросила я. — Знал ли он придворный этикет, занимался ли музыкой, как его дети? Где он мог бы смешаться с толпой?
— Полагаю, проще всего ему было бы в армии или где-нибудь при дворе — но его остановил бы риск, что я предугадаю такой ход. Он окажется там, где никто не ожидает его найти.
— Если он был на похоронах и видел тебя, а ты его не видел, то он, скорее всего, мог быть…
Псы небесные! Да Орма стоял в самом центре. Я видела его из-за ширмы клироса; с моего угла на него открывался отличный обзор.
Тут он напрягся.
— Не пытайся сама его искать. Он убьет тебя.
— Он не знает о моем существовании.
— Чтобы убить тебя, ему не обязательно знать, что ты — это ты. Достаточно решить, что ты пытаешься помешать ему сделать то, зачем он явился.
— Ясно, — сказала я полушутливо. — В общем, лучше принц Люциан, чем я.
— Да!
Горячность, с какой он произнес это «да», заставила меня отпрянуть. Я не могла ответить; от эмоций сжало горло.
Тут кто-то заколотил в скособоченную дверь. Я отодвинула ее, ожидая увидеть одного из монахов-библиотекарей.
Но там скрючился, громко дыша раскрытым ртом, Базинд — тот самый новоперекинувшийся. Глаза его глядели в разные стороны, вид был все такой же неопрятный. Я отступила, держа перед собой дверь, словно щит. Он пролез в комнату, звеня, будто праздничный венок, огляделся с разинутым ртом и споткнулся о стопку книг на полу.
Орма в мгновение вскочил на ноги.
— Саар Базинд, — сказал он. — Что привело тебя сюда?
Базинд покопался в рубахе, потом в штанах, и наконец нашел письмо, адресованное Орме. Тот проглядел его очень быстро, а потом протянул мне. Поставив дверь на место, я двумя пальцами взяла бумагу и прочла:
Орма: думаю, ты помнишь саара Базинда. В посольстве он оказался бесполезен. Предположительно, отправив его на юг, ардмагар оказал услугу матери Базинда за то, что она сдала мужа-накопителя. Иначе ему не позволили бы здесь появиться. Он нуждается в коррективных уроках человеческого поведения. Учитывая историю твоей семьи и твое собственное умение вписываться в среду, полагаю, ты станешь идеальным учителем.
Удели ему столько времени, сколько сможешь, не забывая, что отказаться ты не вправе. В частности, убеди его не снимать одежду в общественных местах. Да, до этого уже доходило. Все в арде, Эскар.
Орма ни звуком не выразил удивления. Пришлось мне это сделать за нас обоих:
— Даанова сковородка!
— Очевидно, его отослали, чтобы не мешался под ногами при подготовке к прибытию ардмагара, — сказал Орма ровным тоном. — Это не лишено смысла.
— Но ты-то что с ним будешь делать? — Я понизила голос, потому что по другую сторону книжных шкафов мог оказаться кто угодно. — Ты пытаешься не светиться перед учениками. Как же объяснять, что при тебе появился новоперекинувшийся саар?
— Что-нибудь придумаю. — Он осторожно вытащил из рук Базинда книгу и убрал ее на дальнюю полку. — В это время года я могу вполне правдоподобно слечь с пневмонией.
Мне не хотелось уходить, не убедившись, что с ним все хорошо, и особенно не хотелось оставлять его с новоперекинувшимся, но Орма был непреклонен.
— У тебя много других дел, — сказал он, открывая дверь. — Например, встреча с принцем Люцианом Киггсом, если не ошибаюсь.
— Я надеялась, что мы позанимаемся, — ухватилась я за последний предлог.
— Могу дать тебе домашнее задание, — сказал он, возмутительно игнорируя мою тревогу. — Дойди до собора святой Гобнэ и посмотри на новый мегагармониум. Строительство только что закончили; как я понимаю, в его основе лежат любопытные акустические принципы, которые до сих пор в таком огромном инструменте еще никогда не применялись.
Он попытался улыбнуться, чтобы показать, что все хорошо. А потом закрыл дверь прямо у меня перед носом.
10
Я прогулялась в сторону собора, как предложил Орма — возвращаться во дворец пока не было никакого желания. Небо набросило на солнце тонкую белую вуаль; поднялся ветер. Быть может, скоро пойдет снег… До Спекулюса, самой длинной ночи в году, оставалось пять дней. Как говорится: «чем дни длиннее, тем мороз сильнее».
Часы Комонота были видны через всю соборную площадь. Кажется, цифры сменялись по утрам — примерно в то же время, на которое намечалось прибытие ардмагара. Оценив педантичность создателя, я остановилась, чтобы поглядеть, как из дверок на циферблате появляются механические фигурки. Ярко-зеленый дракон и одетая в пурпур королева шагнули вперед, поклонились, по очереди погонялись друг за другом, а потом взмахнули каким-то полотном, которое, по-видимому, изображало соглашение. Раздался скрежет, потом стук, и огромная стрелка переместилась на цифру три.
Три дня. Мне подумалось: интересно, волнуются ли Сыны святого Огдо из-за недостатка времени? Трудно ли организовывать беспорядки? Хватает ли факелов и черных перьев? А фанатичных ораторов?
Я снова повернулась к собору святой Гобнэ, впервые ощутив некоторое любопытство по поводу протеже Виридиуса. Часы у него вышли интересные, не поспоришь.
Еще раньше, чем услышать мегагармониум, я его почувствовала — через подошвы, через саму улицу, даже не как звук, а как вибрацию, как странную давящую тяжесть воздуха. Подойдя ближе к собору, я поняла, что звук тоже был, но идентифицировать его было еще слишком трудно. Я стояла на пороге северного трансепта, положив ладонь на колонну, и чувствовала, как мегагармониум пробирает меня насквозь до самых костей.
Звук был громкий. В тот момент я еще не могла оформить более развернутое мнение.
Стоило открыть дверь в северный трансепт, и музыка едва не выдула меня обратно. Весь собор под завязку был заполнен звуком — каждая трещинка, словно звук был чем-то плотным и совсем не оставлял места воздуху, в котором можно было бы двигаться. Я просто не могла шагнуть внутрь, пока уши не привыкли — хотя случилось это на удивление быстро.
Как только прошел ужас, меня охватил восторг. Даже звуки моей жалкой маленькой флейты заставили все здание гудеть, но они поднимались тоненьким огоньком свечи. А это — это был целый лесной пожар.
Плывя сквозь толщу звука, я добралась до Золотого дома в сердце собора, а потом двинулась в южный трансепт. Теперь мне было видно, что инструмент имел четыре ручные клавиатуры, которые сияли, словно ряды зубов, и одну большую ножную. Выше, вокруг и позади, аккуратными рядами располагались трубы, словно башни этой певческой крепости; инструмент казался причудливым детищем волынки и… и дракона.
На скамье хозяйничал крупный мужчина в черном; ноги его яростно вытанцовывали бассо остинато, а широкие плечи демонстрировали размах рук не меньший, чем у зибуанской каменной обезьяны. Я сама немаленького роста, но мне ни за что бы не удалось вот так тянуться во всех направлениях сразу и ничего не надорвать.
На пюпитре нот не было — конечно, в природе еще не существовало музыки, написанной для этого чудовища. Так значит эта какофония — его собственного сочинения? По-видимому, да. И она была прекрасна — так же, как бывает прекрасна гроза на болотах или бурный поток, если только допустить, что сила природы сама по себе может обладать гениальностью.
Но мое суждение было слишком поспешно. Чем дольше я слушала, тем яснее замечала в музыке структуру. Громкость и неистовость отвлекли меня от самой мелодии — а она была хрупка, почти застенчива. Окружающая ее буря оказалась лишь обманкой.
Он пустил последний аккорд, словно валун с катапульты. Монахи, которые прятались в капеллах поблизости, будто стайка робких мышей, выскочили и шепотом сообщили исполнителю:
— Очень мило. Хорошо, что все работает. Довольно проверок; у нас сейчас будет служба.
— А мошно мне играть на слушпе? — спросил здоровяк с сильным самсамским акцентом, покорно склонив коротко стриженную светловолосую голову.
— Нет-нет-нет, — раздалось в ответ и пошло эхом гулять по трансепту. Плечи музыканта ссутулились; даже со спины было видно, что он убит горем. Я с удивлением почувствовала укол жалости.
Должно быть, это тот самый Ларс, золотой мальчик Виридиуса. Впечатляющий инструмент он соорудил — весь придел заполнил трубами, трубками и мехами. Интересно, кого из святых пришлось выселить, чтобы освободить для него место.