— Ну что, дети? — ласково спросил их командор, потрепав по плечу ближайшую к нему Леночку. — Если все усвоили, произведем учебный старт. Вспоминайте, чему вы за ночь научились!
Он сел в командорское кресло и, напрягая мозг в одном с детьми усилии, ощутил единение с кораблем. «Старт!» — приказали кораблю пять объединенных разумов, и двигатели, заворчав, проснулись.
«Отбой!» — радостно произнес вслух Кдорр. Знакомое блаженное состояние переполняло его. Впервые за последние десять лет он снова ощутил свою власть над кораблем. Значит, не зря сидели они с Трыггом в трясине над бездонными могилами товарищей. Значит, не зря, подвергаясь риску быть в клочья разорванными местными аборигенами, подбирались они по ночам к селению, облучая биотрегнером жилища тех семей, в которых суждено было появиться на свет новым эллоитянам. Значит, не зря!
— Готовьтесь, дети! Скоро старт! — сказал он, вставая.
— Доктор! К вам из Москвы приехали! — закричал с улицы женский голос.
Доктор Златкин уронил на пол журнал «Иностранная литература» с жутким фантастическим романом Джона Уиндема «Кукушки Мидвича», который он читал у себя в кабинете, истекая противным холодным потом.
— Нет, этого не может быть! — шепотом сказал он сам себе и, пошатываясь, вышел на крыльцо.
Профессор Роберт Иванович Кубатиев, покряхтывая, выбрался из «козлика». Умаялся бедный! В такой коробушечке, да по русской дороге…
Следом за ним из машины высунулись длинные ноги. Доктору показалось, что это были, так сказать, ноги в чистом виде, отдельные и самостоятельные. Но он ошибся. К ногам была приделана кандидат наук доцент Инна Макоедова. И, хотя доцент была не такая красивая, как ее ноги, доктор Златкин все равно влюбился в нее с первого взгляда.
Доктор подошел и поздоровался с учеными. Профессор деловито пожал ему руку, а Инна с интересом вертела головой. Доцент впервые в своей жизни покинула город, умудряясь даже в студенческие годы медицинской справкой прикрываться от сельхозработ.
Возле сельсовета стоял председательский «уазик», а из-под него торчали сапоги сорок третьего размера. Кандидат наук Инна Макоедова подошла к «уазику» и подергала за сапог. Из-под колес вылез с монтировкой в руке дядя Миша Пантиашвили.
— Вах! — сказал дядя Миша. — Откуда к нам такие длинноногие? Из области, да? Науку приехали делать, да?
— Науку, науку! — сказала длинноногая доцент. — Председатель у себя?
— У себя. Уже ждет вас. Его предупредили из района, что вы едете!
— Тогда — к нему! — решительно сказал профессор Кубатиев и взошел на высокое крыльцо.
На заливном лугу возле речки, свистя лопастями, приземлился пожарный вертолет. Из него выпрыгнул на землю человек, лицо которого было знакомо каждому в этой стране. Придерживая одной рукой кепку, а другой полдюжины свисающих с плеча фотокамер, писатель и журналист Василий Песков отбежал от поднимающегося в воздух вертолета и помахал на прощание летчикам.
— Девочка, как в деревню пройти? — спросил он у пятилетней Анютки, которая пасла в этих краях мамкину козу.
— Вон туда, через лог, дядя Вася! — ответила девочка.
В горнице Теткиных судили доктора. Доктор Златкин сидел в красном углу под портретом Горбачева, во главе покрытого льняной, с красными петухами, скатертью стола и выслушивал упреки, которые бросали ему в глаза родители Вовки, Тани и Леночки.
— Вот уж не ожидал я, доктор, что вы так будете нам воду мутить! — возмущался Макар Лукин, подаваясь на стуле, и Златкин хорошо мог разглядеть большой кулак, которым охотник постукивал по столешнице.
— Да как вы могли мою Леночку, — всхлипывала хозяйка дома, — психической какой-то патологией обозвать?! И это вы-то, человек образованный! Опозорили ребенка перед всей страной!
— Абсолютно недопустимая профанация научных методов! — поддержала Ларису учительница Лыкова. — Абсолютно недопустимая!
— И будьте добры, доктор, сами замять это дело с экспедицией! — подвел итоги глава семьи Теткиных. — Идите к профессору и скажите ему, что все выдумали, что вы — научный авантюрист и прохиндей и что фотографии наших ребят — тоже ваша подделка! Слава богу, что они попрятались, городским на глаза не попадутся!
— Но я же… — начал было возражать доктор Златкин.
— И никаких «я же»! — назидательным тоном оборвала его учительница. — Идите и реабилитируйте себя в наших глазах!
Доктор встал из-за стола, подобрал с табуретки шляпу и шагнул к двери. Но в этот момент дверь открылась и на пороге появился улыбающийся журналист.
— Товарищи, — сказал он. — Я — ведущий передачи «В мире животных». Мне написали, что в ваших краях водятся необыкновенные зверюшки. Вроде крокодильчиков!..
В воздухе повисла гнетущая тишина.
— Наши дорогие папы и мамы! — вдруг сказало голосом Вовки радио на стене. — Мы улетаем к далекой планете Эллое, где живут такие же люди, как и мы. Но мы вернемся!
— Мы все равно вернемся, потому что любим вас! — перебила его Таня.
Леночкин голос в радиоприемнике только плакал.
— Это как это «улетели»? — грозно спросил председатель Фома Акинфыч, наступая на доктора Златкина.
— Да, так прямо по радио объявили, — бормотал доктор. Губы его тряслись.
Профессор Кубатиев поминутно снимал и протирал дорогие очки в черепаховой оправе и взирал на мир неодобрительно, словно ожидая от него подвоха. Инна Макоедова, обсуждавшая в это время с дядей Мишей Пантиашвили и старым пасечником Евсеевичем лечебные свойства прополиса, подошла к профессору и сказала:
— Я видела, как из-за леса ракета взлетала. Подумала, что метеорологическая…
— Да тут на сто верст ни одного метеоролога! — авторитетно заявил председатель. — Это как же получается, дорогие мои колхозники?! К нам люди из самой столицы, а вы своих детей в космос спровадили! Это же нашей науке урон и поругание!
Председатель так страдал за авторитет советской науки и родного колхоза, что даже вспотел в своем солидном, но теплом не по сезону зимнем пиджаке.
— Да как же я товарищу профессору, товарищу доценту и товарищу журналисту в глаза глядеть стану?
— Вах! — сказал в пространство дядя Миша Пантиашвили. — Говорил же я, что они космонавтами вырастут!
— Не смейтесь над родительским горем, Михаил Георгиевич! — выговорила ему Надежда Фоминична. Она еще не успела осознать всю степень постигшего ее сиротства и держалась как подобало, по ее мнению, настоящей учительнице.
— М-м? — произнес профессор Кубатиев, оглядываясь на присутствующих. — Похоже, здесь нам абсолютно ничего не-покажут. Аб-со-лют-но ничего!
— Похоже на то, Роберт Иванович! — откликнулась длинноногая доцент.
Доктор Златкин смотрел на Иннины ноги и на саму Инну с каким-то щемящим чувством.
И тогда над деревенской площадью, над сельсоветом, раздались далекие детские голоса. Все высыпали на крыльцо и задрали головы.
Прямо к ним из завесы белых перистых облаков летели дети. Тяжело взмахивая уставшими крыльями, Вовка, Таня и Леночка опускались к сельсовету.
— Папка, вот я и вернулся! — крикнул Вовка, опускаясь на траву. Чуть поодаль приземлились и девочки.
Песков умудрялся фотографировать их одновременно всеми своими фотокамерами. Взрослые молчали.
— Вах! — первым нарушил молчание дядя Миша Пантиашвили.
— Вах! — эхом откликнулись горожане, которые успели за полдня научиться у него грузинскому языку.
КРУГ ДЛЯ ОБЕЗЬЯНЫРассказ
Вчера я получил по подписке очередной том «Всемирной энциклопедии». На букву «П». Меня поразило, что в этом томе ни слова не было сказано об Эдварде Пирсоне. А ведь лет двадцать назад это имя еще гремело. Как же! Эдвард Пирсон… Горилла Пирсон! У него была масса поклонников, но и врагов тоже было ничуть не меньше. Его книги становились бестселлерами еще до выхода из печати, а личное знакомство с ним открывало любые двери…
И вот — забвение.
Я познакомился с ним незадолго до его гибели. Долгие часы проводили мы с ним в беседах, в спорах. Порой я его ненавидел, порой мне казалось, что я начинаю его понимать. Но в те годы я был еще слишком молод и глуп, чтобы постичь в полной мере ту Идею, которой Пирсон служил всю свою жизнь. Потом я понял. Но неужели я был единственным, кому открылась истина? А если нет — то почему не стоят сейчас на всех перекрестках золотые памятники Горилле Пирсону… извергу Пирсону… спасителю человечества? Почему энциклопедия, самая полная в мире «Всемирная энциклопедия», не сочла нужным уделить ему ни строчки? Или просто они не смогли простить ему той Ошибки? Его Идея была Ошибкой, а Ошибка — Спасением. Не слишком ли это сложно? Но наш мир таков, какой он есть, во многом благодаря Пирсону.
Именно эта мысль заставила меня взяться за перо. Я не писатель и до этого не пробовал свои силы в литературе. Не знаю, что у меня получится: рассказ, эссе, биографический очерк, научная статья… Да, наверное, это и не так важно. Просто слишком мало уже осталось в живых людей, которые лично знали Пирсона. А ведь их нельзя забывать, тех, кто служил лжи ради правды и злу ради добра. Как Эдвард Пирсон…
Летний вечер. Масло. Холст.
Тлеет ржавый свет заката.
Это сумрачный некроз
Неба в пятнах лиловатых.
Рыжей сажей дальний лес
Пересыпал кромку неба,
В чащу Эреба и крепа
Свет ушел из этих мест.
Никнет бурая трава
У дороги кривобокой.
Тень последняя легла
В акварельные потеки…
Горилла Пирсон смял окурок в пепельнице и щелкнул рычажком. Экран телевизора затуманился и погас. «Легко им болтать! — подумал он с неожиданной злобой. — Разводят дебаты, а дело стоит». Он отложил в сторону пульт и вынул из пачки новую сигарету.