— Хочешь, я покажу тебе город? — Она явно хваталась за соломинку, и он протянул ей руку:
— Хочу.
Первое впечатление не обмануло. Город и в самом деле был какой-то приземистый, словно, не устояв однажды под ударами подземных стихий, раз и навсегда решил не тянуться вверх и как можно плотнее прижался к земле.
Широкие, залитые вечерним солнцем улицы, прячущие среди темно-зеленых деревьев невысокие, аккуратно выбеленные здания, были немноголюдны. Там и сям светились витрины магазинов, выставляя напоказ пирамиды консервных банок, замысловатые сооружения из пачек плавленного сыра, печенья, шоколадных плиток, штабеля бутылок с яркими этикетками.
Гортанный туркменский говор звучал вперемежку с певучей скороговоркой хорезмийцев, плавной неспешностью русской речи. У подножья вздыбленных плит мемориала беззвучно плескалось пламя. Дул ровный, не по-летнему свежий ветер. По пустынному бульвару прогуливались одинокие парочки. Она подвела его к скамейке возле причудливо изогнувшегося дерева.
— Оригинальная, правда?
Он кивнул, хотя ничего особенного в скамейке не было: скамья как скамья.
— Я тут часто сижу по вечерам.
— Одна? — жестко спросил он. Она посмотрела ему в глаза то ли удивленно, то ли осуждающе, он не отвел взгляда, ощущая, как кровь толчками приливает к лицу, «Ну и скот же ты! — подумал он с досадой и раскаяньем. — Кто же задает такие вопросы?»
— Одна.
«Неправда! — взорвалось в нем. — Кому нужна эта ложь?! Тебе? Мне? Скажи, наконец, правду! Пусть горькую, пусть не оставляющую надежд, — скажи! Нельзя так дальше!»
Но он промолчал и послушно опустился рядом с ней на злополучную скамейку.
Густели сумерки.
МОСКВА. НОЯБРЬ 1975 ГОДА
— У тебя есть родственники в Москве? — спросила она за завтраком.
— Тетка. На Рязанском проспекте живет.
— Ты был у нее?
— В этот приезд нет.
— Поедешь?
— Не мешало бы.
— Тогда предоставь все мне.
— Что «все»?
— Общее руководство.
— Изволь… Но…
— Никаких «но». Полное повиновение.
— Договорились.
— Значит, так. Сейчас едем на Красную площадь. Оттуда на Рязанский проспект. Все остальное — потом. Согласен?
— Где логика? Берешься командовать, а сама спрашиваешь, согласен ли.
— Дорогой мой, — она допила кефир и аккуратно промокнула губы салфеткой. — Я ведь все-таки женщина. Логика и женщина — понятия несовместимые. Так что будь великодушен.
— Постараюсь.
К Мавзолею выстроилась длинная, в несколько рядов очередь. Народу было так много, что он умудрился потерять ее в толпе и уже начал беспокоиться, но тут она объявилась неподалеку, оживленно разговаривающая с каким-то мужчиной в сером плаще. «С тобой не заскучаешь!» — отметил он раздраженно, а еще минуту спустя разозлился уже не на шутку: по-лошадиному скаля зубами, к беседующим присоединился тот самый тип с бакенбардами, которого он приметил еще в баре пансионата «Березки».
«Только тебя еще тут не хватало! — Он резко отвернулся и стал разглядывать храм Василия Блаженного, словно видел его впервые. — И что они липнут к ней, как мухи к меду? А я что?» Он вконец запутался и не знал, как вести себя дальше.
— Пойдем?
Голос ее прозвучал как-то уж слишком спокойно.
— Что это за типы?
— Ты о ком?
— Не прикидывайся!
— Ого!
Он почувствовал, что вот-вот сорвется. Поняла это и она.
— Тот, длиннолицый, — книголюб из Ташауза. Наш земляк.
— Твой земляк! — свирепо отмежевался он.
— Ну, мой. А второго я не знаю. Просто стоял рядом, ну и заговорил…
— О чем?
— Ради бога! Его интересовал всего лишь адрес магазина «Чай-кофе». Пойдем. И учти, я страшно замерзла.
— Так тебе и надо! — буркнул он, успокаиваясь. — Будешь знать, как болтать со всякими…
— Теперь буду, — покорно вздохнула она и зябко передернула плечами. — Пойдем, а?
Через полчаса они высадились из такси у многоэтажки на Рязанском проспекте. Тетка обрадовалась его приезду, захлопотала, засуетилась — маленькая седая старушка, неприметно и тихо доживавшая свой век в огромном и шумном городе.
— Только не затевайте ничего, — предупредил он. — Мы на несколько минут.
— Да как же так?! — ужаснулась старушка. — В кои-то веки появляешься и — на тебе! Нет уж, милый, никуда я вас не отпущу. Посидим, чайку попьем. Отогреетесь с холоду… Да что же это я — все с тобой, да с тобой, а про гостью и позабыла совсем! Раздевайтесь, голубушка. Давайте-ка я за вами поухаживаю. Племянничек мой ни за что не догадается. В азиях вырос. Дикарь. Шлепанцы хоть подай, увалень! Да не те — красные, они потеплее.
Продолжая говорить без умолку, она проводила их в комнату с единственным заставленным цветами окном, перегороженную старинной с полинялыми драконами шелковой ширмой, за которой, видимо, стояла кровать, усадила на древний диван, недовольно отозвавшийся басовитым ворчаньем пружин, сменила скатерть на столе и кинулась в кухню: «Я на минутку, не скучайте, телевизор посмотрите пока что!..»
Телевизор тоже был старый, как и все в этой комнате, «КВН» с линзой перед крохотным экраном, и он вдруг подумал, что совершил непоправимую глупость, приведя ее сюда с собой в это уютное, по-старушечьи опрятное и все-таки безнадежно тоскливое обиталище.
С теткой он никогда не был особенно близок, но она осталась единственной родственницей по материнской линии, и он считал своим долгом навещать ее всякий раз, когда приезжал в Москву.
— Знаешь, а мне здесь нравится!
— В самом деле? Что же именно?
— Все. — Она обвела комнату взглядом. — Такое не каждый день увидишь.
«Умница ты моя!» — подумал он с благодарностью.
— Что, по-твоему, вон в той плоской коробочке?
— Посмотрим. — Он встал с дивана и подошел к шкафу. — В этой?
— Да. Только неудобно, наверное.
— А что тут такого? — Он улыбнулся. — Мне простительно: в азиях вырос.
Плоская, с портсигар величиной коробка оказалась миниатюрной шахматной доской из какого-то тяжелого материала. Из нижней ее части выдвигалась тонкая планка-ящичек, и в нем — каждая в своем углублении — хранились резные фигурки.
— Слоновая кость, — определила она. — Индия. Примерно десятый век.
— Ты думаешь?
Она пожала плечами.
— Эксперты, конечно, определят точнее.
— Послушай, откуда ты все знаешь?
— Когда-то увлекалась историей искусства. Сыграем?
— Самое время. Представляю, какие будут у хозяйки глаза.
— Ее нет дома.
— Где же она?
— По-моему, пошла в гастроном.
Ни слова не говоря он вышел из комнаты и минуту спустя вернулся, смущенно почесывая переносицу.
— Фантастика. Ее действительно нет. Даже выходную дверь на ключ заперла. Боится, что удерем… Но ты-то откуда знаешь?
Она продолжала невозмутимо расставлять фигурки на шахматной доске.
— Во-первых, я слышала, как щелкнул дверной замок.
— Предположим.
— Во-вторых, на кухне давно кипит чайник: слышно, как стучит крышка.
Он прислушался.
— Верно. А насчет гастронома?
— Ну, это совсем просто. Видишь гвоздик возле двери? Когда мы вошли сюда, на нем висела пустая авоська. Теперь ее нет.
— Может, заодно скажешь, когда она вернется?
— Авоська?
— Ну, пусть авоська.
— Минут через пятнадцать.
— Разыгрываешь?
Она улыбнулась и покачала головой.
— Вспомни, как мы сюда добирались.
— На такси.
— Похвальная наблюдательность. Так вот, ближайший гастроном, по-моему, находится возле троллейбусной остановки, там, где мы разворачивались, чтобы подъехать к дому. Начинай. Твои белые.
— Нечестно, — запротестовал он, поворачивая доску. — Не по-рыцарски.
— Ладно. Только потом не говори, что и проиграл из чисто рыцарских соображений.
Возвратившаяся из гастронома тетушка застала их за третьей партией, которую он, как и две предыдущие, безнадежно проигрывал. Положив своего короля на бок, — ничего другого не оставалось, — он решительно поднялся из-за стола.
— Пойду потороплю, а не то мы тут, до вечера застрянем.
На кухне, колдуя над сковородой, тетушка осторожно поинтересовалась его спутницей.
— Просто знакомая, — ответил он, чувствуя, что краснеет.
— Жаль, — вздохнула тетушка. — А я уж было обрадовалась, наконец-то невеста. Красивая женщина. И умная, видать.
— Пожалуй, даже слишком, — буркнул он, нарезая хлеб. Старушка взглянула на него, но ничего не сказала.
В Москве моросил дождь. Чавкал под ногами тающий снег. Автобусы разбрызгивали по сторонам грязно-серую кашицу. Пахло бензиновой гарью и мокрым асфальтом.
В первом попавшемся магазине он купил первое, что подвернулось под руку — темно-синий с поросячьим хвостиком на макушке берет, — и тут же, возле прилавка, натянул на слипшиеся холодными прядями волосы.
— Смешон?
Она отрицательно качнула головой.
— Тебе идет. А главное — не простудишься.
— Поживем, увидим, — ляпнул он ни к селу ни к городу. Она взглянула на него сбоку и улыбнулась каким-то своим, одной ей известным и понятным мыслям.
— Какая у нас программа?
— Было многое, — она посмотрела на часы, — дождь все спутал.
— Дождь, он такой.
— Что?
— Я говорю, давай переждем где-нибудь.
— Где, например?
— Например, в кафе. Честно говоря, я бы не отказался чего-нибудь выпить.
Она улыбнулась.
— Мы бы не отказались.
— Именно это я и хотел сказать. Прости. Проклятое косноязычие. Вечно меня надо редактировать.
— Опять за свое?
— Опять, — сокрушенно кивнул он, хотел что-то добавить, но она решительно взяла его под руку. — Едем. Я знаю, куда нам нужно.
Утром в гостинице между ними пробежала серая кошка. Именно серая, а не черпая.
— Ты весь какой-то несобранный, угластый, колючий.
— Куча старого хлама, — ехидно подсказал он.
— Не болтай. Просто тебя надо редактировать.
— Ну вот и займись, — рассердился о