— Сию минуту, — ответила официантка, сноровисто убирая со стола пустые тарелки.
— Может, хватит? — теперь она говорила по-русски, и он пропустил ее слова мимо ушей.
— А со мной рассчитайтесь, золотко, — субъект достал кожаный, с монограммой бумажник, выложил на скатерть две трешки и забренчал в кармане мелочью.
Официантка заглянула в блокнот.
— Шесть девяносто.
— Шесть сорок, любезная, — сварливо поправил субъект. — Хотел ведь полтинник на чай дать, а теперь перебьешься.
И он демонстративно кинул на стол пару двугривенников. Официантка залилась краской, но промолчала.
Субъект не спеша разложил по карманам сигареты и бумажник и поднялся.
— Веселого времяпрепровожденьица вам.
— До свидания, — сказала она.
Он промолчал.
Он молчал до тех пор, пока не вернулась официантка с бутылкой «Рислинга».
— Здесь будете пить или с собой возьмете?
— Здесь. Откупорьте, пожалуйста.
Халида пристально взглянула на него, но ничего не сказала. Официантка налила вино в фужеры и отошла к другому столику.
— Ну что ты на меня смотришь? — не выдержал он. — Первый раз видишь?
Она покачала головой.
— Сейчас ты, наверное, похож на моего отца.
— Такой же старый? — брякнул он, не подумав, и прикусил язык. Она сделала вид, что не расслышала.
— Он был ужасно упрямый. Мама рассказывала, что когда они решили пожениться, он настоял на том, чтобы свадьбу сыграли на Полтавщине. Как она ни отговаривала — ни в какую. Он туркмен, она украинка. Да к тому же первая красавица на селе. После свадьбы заманили его хлопцы на гумно и поколотили как следует. Неделю отлеживался.
— Это ты к чему?
— А к тому, что мне тебя сейчас ужасно поколотить хочется.
— За чем же остановка? — усмехнулся он. — Начинай.
— Прямо здесь? — ужаснулась она.
— А почему бы и нет? Самое место. Глядишь, и в милицию угодим.
— Этого еще недоставало!
Они взглянули друг на друга и весело рассмеялись.
И за окном перестал сеять снег, и выглянуло солнце, и она глядела на него ясными, как весеннее небо, глазами, и глаза ее беззвучно смеялись.
А потом они отправились вдвоем бродить по Москве. И была Третьяковка, ВДНХ, ажиотаж и несусветная толчея магазинов, и в самом конце дня — золотистая от опавшей листвы скамейка в Александровском саду.
В газетном киоске, куда он подошел купить сигареты, ему попался на глаза последний номер «Звезды Востока». Он пробежал оглавление и выложил на прилавок полтинник.
— Пирожки с мясом! Горячие пирожки! — надрывалась неподалеку лотошница в белом переднике поверх стеганой безрукавки.
— С зайчатиной? — деловито осведомился он, сворачивая кулек из газеты.
— С чем? — опешила стеганка.
— С зайчатиной. Меншиков такими торговал. Слыхивали, небось? Алексашка.
— Не знаю, чем Сашка торгует, а наши пирожки с говядиной.
— Так уж к с говядиной?
Стеганка смерила его уничтожающим презрительным взглядом.
— Не нравится — не берите.
— А попробовать можно? — не унимался он.
— Не морочь голову. Ишь, чего захотел. А еще в очках.
Лотошница принялась собирать свое хозяйство, явно намереваясь улизнуть подобру-поздорову.
— Ладно уж, — миролюбиво сказал он. — Не серчайте, чего там. Давайте шесть штук.
Мировая не получилась. Стеганка сложила в кулек пирожки, отсчитала сдачу и удалилась с видом оскорбленной добродетели, толкая перед собой тележку.
— Ну и народ пошел! — он возмущенно пожал плечами. — Слова никому не скажи.
— О чем это вы? — поинтересовалась она, доставая из кулька пирожок. — Такая оживленная беседа.
— О том о сем. Об Александре Меншикове, например.
— Ну и как?
— Фиаско. Толстой у общепитовцев не в почете.
— А «Звезда Востока»?
— Не спросил. Узнать?
— Не стоит.
— По-моему, тоже не стоит.
Она положила журнал на колени и стала перелистывать свободной рукой.
— В горле пересохло, — сообщил он. — Схожу за лимонадом.
Она кивнула, не поднимая головы.
Вернувшись с бутылкой и двумя бумажными стаканчиками, он встретил ее настороженно-внимательный взгляд.
— Что-то случилось?
— Тут твои стихи.
— А что в этом плохого?
— Ничего. Мог бы сказать раньше.
— Я их сам только что увидел.
— Я не о том. Мог сказать, что пишешь стихи.
— Милая! Не далее, как вчера, я пичкал тебя ими до одурения!
— Но ты не сказал, что они твои!
— Прости.
Он налил лимонад в стаканчик и протянул ей. Она поблагодарила кивком головы, отпила немного и поставила стакан на скамейку.
— По-моему, стихи хорошие.
— По-моему — тоже.
— Тебе уже говорили, что ты хвастун?
— Тысячу раз. — Он сокрушенно вздохнул. — А с меня как с гуся вода. Общество книголюбов чему угодно научит.
— Скажи, ты уверен, что ВОК действительно нужно книголюбам?
— Конечно. А почему ты спрашиваешь?
— Хочу услышать мнение профессионала.
— Себя ты к ним не относишь?
— Разумеется, нет. — Она посмотрела на него, удивленно вскинув брови. — Я ведь новичок в этом деле. Без году неделя, как пришла в общество. Ты разве не знаешь?
— Нет.
Она улыбнулась.
— Ничего-то ты обо мне не знаешь.
— Узнаю, — заверил он. — Все еще впереди.
— Допустим. Ну и все-таки, какая от нас сегодня польза для книголюбов?
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, хотя бы книги. Их сегодня приобрести не легче, чем «Коперник».
— А что это такое?
— Польская жилая комната.
— Мебель, стало быть?
— Гарнитур.
— Понятно. Так вот: тем, кому книги нужны для мебели, ВОК, очевидно, помогать не станет.
— Ну, а другим?
— Тем, кому книга действительно необходима, — да. В этом и заключается одна из задач общества. Книготоргу безразлично, к кому попадет книга. Им нужен план.
— А вам?
— Нам важно, чтобы книгу читали, а не выставляли напоказ в полированных шкафах.
— Далась же тебе эта мебель! Разве в ней дело?
— Нет, конечно. Дело в отношении к книге.
— Тебе не кажется, что вы беретесь не за свое дело? Есть правила советской торговли.
— Торговля торговле рознь! — возразил он. — А книгами вообще торговать не следует.
— Вот как?
— Да. Их надо распространять. Причем строго дифференцированно.
— Художественную литературу — тоже?
— И художественную.
— А детскую?
— Уела! — расхохотался он. — Детскую нет. Детская книга нужна всем.
— В чем-то ты прав, — задумчиво сказала она. — Приобрести хорошую книгу действительно стало проблемой.
— Еще какой проблемой! И кое-кто не прочь на ней поднажиться. Знаешь, сколько стоит на руках комплект всемирки?
— До сих пор жалею, что вовремя не подписалась. Теперь к ней не подступишься. Но это все мелочь.
— А что не мелочь? — удивился он.
— По рукам ходят уникальные древние рукописи. Из библиотеки Отрара. Из хранилищ академии шаха Мамуна. Тут уже не тысячами рублей попахивает, даже не десятками тысяч.
— И находятся покупатели?
— К сожалению, находятся.
— Но ведь это преступление!
— Конечно. Такие рукописи должны быть государственной собственностью.
— Дела… — задумчиво проговорил он. — Никогда бы не подумал…
— Послушай, — ужаснулась она. — Ведь тебе лететь?
Он невозмутимо вытер пальцы обрывком кулька.
— Ты не опаздываешь?
— Уже нет.
— Что значит «уже»?
— А это значит, что самолет давным-давно улетел без меня.
— Ты сумасшедший?
— Многие так считают.
Он вздохнул и закурил сигарету.
— Можешь ты объяснить толком?
— Толком нет. — Он взял бутылку и отхлебнул прямо из горлышка. — Пей лимонад. Понимаешь, я еще сам толком во всем не разобрался.
— С тобой невозможно разговаривать. Летишь ты или нет?
— Сегодня нет.
— А завтра?
— Видно будет. Тебе не терпится меня спровадить?
— Ты просто дурак!
— Покорно благодарю.
— На здоровье.
Она демонстративно уткнулась в журнал. Он продолжал курить, рассеянно поглядывая по сторонам. Прошла лотошница с тележкой, покосилась презрительно.
— Гражданочка! — крикнул он ей вдогонку. — Пара пирожков пропадает. Свеженькие. Может, примете со скидкой?
Стеганка ухом не повела.
— Чего ты пристал к человеку?
— Такой уж уродился. Ко всем пристаю. — Спазма перехватила ему горло, и конец фразы он произнес тихо, хриплым, прерывающимся голосом. — Видишь… и к тебе пристал…
Таким она видела его впервые.
— Послушай… — Она отложила журнал в сторону и взяла его за руку. — Я вовсе не хотела тебя обидеть.
— А!.. — Он зажмурился и встряхнул головой. — Вздор! Не обращай внимания. Уже прошло. Едем в «Алтай»?
— А самолет? — напомнила она.
— Черт с ним, с самолетом. Едем!
А потом был вечер, последний их вечер в Москве. Опять падал снег, медленно кружились пушистые белые хлопья, и все вокруг было белым-бело, и не верилось, что уже завтра, оба они будут далеко отсюда, под синим безоблачным небом и по-летнему горячим солнцем, под едва начинающими желтеть деревьями по-летнему тенистых улиц, среди по-летнему одетых людей.
Его самолет улетал в четыре утра. Она сказала, что поедет с ним в Домодедово или хотя бы проводит до аэровокзала, но он отговорил ее и заказал такси на два часа ночи.
В номере на столе их ждала записка. Она прочла ее вслух:
«Приходили днем. Все понятно. Провожаем сестру с мужем в Болгарию. Увидимся завтра. Если нет — до свидания в Ташкенте. В шкафу — хлеб и апельсины, в холодильнике у дежурной — пиво и ветчина. Аъзамджон».
— Скажи на милость, — улыбнулась она. — Даже завидно. И за что они тебя так любят?
Он пожал плечами.
— Наверное, за то же, за что и ты.
— Я?!
— А разве нет?
— Н-не знаю…
Что-то в ее голосе заставило его насторожиться. Взгляды их встретились, и вдруг он с пронзительной ясностью отчаяния понял, что этот вечер — последний, и бол