— …в Турции пьют кофе.
Задребезжал телефон. Не глядя, он нащупал шнур и рванул на себя. Аппарат смолк.
Позднее, когда он попытался восстановить в памяти, как прошли эти сутки, перед глазами мелькали лишь отдельные, разрозненные эпизоды, перемежающиеся серыми, пугающе-безликими провалами сознания.
…Раскаленный добела асфальт. Карикатурно утолщенная, короткая тень на асфальте сбоку. По-домашнему самоварно вибрирует автомат. Вкус обжигающе ледяной воды и возле самых глаз — запотевшее полукружье стакана. Крохотная черноглазая девчушка с розовым под цвет платьица бантом в смоляных косичках протягивает ему двадцатикопеечную монету: просит разменять. Он достает из кармана пригоршню мелочи и смотрит, как она, деловито сдвинув брови, выбирает медяки…
…Стремительно убегающая под капот «Волги» серая лента шоссе. Ослепительно белозубая улыбка смуглого, как индус, парнишки-шофера.
— В гости приехали? Хорошо-о! У нас говорят: гость в дом — счастье в дом. Обычай такой. Особенно у туркмен. Фирюзу видели? Нет?! Э-э!.. В Каракале тоже не были?! Как же так? Субтропики, маслины, апельсины… Что? Обратно в город? Пожалуйста, дело хозяйское.
У парнишки гортанный с придыханием голос, и от этого почему-то тоскливо щемит сердце.
Окаймленный живой изгородью павильон летней столовой. Вечереет. Загораются гирлянды разноцветных лампочек в аллеях парка. Оркестр исполняет незнакомый медленный танец, Официантка в белой наколкой в волосах ставит на стол пару бутылок пива. «Копетдаг» — гласит надпись на этикетке. «Копетдаг»… Кто-то хвалил это пиво… Кто?..
Воспоминание обрушивает на него такую лавину боли, что он сгибается и опускает голову на руки.
— Вам плохо?
Сквозь редеющую мглу проступает мужское лицо. Лицо ему откуда-то знакомо. Ах да, этот мужчина сидел с дамой за соседним столиком.
— Сердце? — участливо спрашивает мужчина. — Может, врача вызвать?
Он отрицательно качает головой.
— Благодарю, уже лучше.
Женщина глядит на него широко раскрытыми глазами. У нее высокая прическа и тонкие, удлиненные черты лица. В профиль она, наверное, похожа на Нефертити…
…Дежурная по этажу — худощавая пожилая туркменка — встретила его настороженно-испытующим взглядом по-восточному загадочных глаз.
— Вам звонили. Несколько раз.
Он молча пожимает плечами. Ему и в самом деле глубоко безразлично, кто звонил и зачем.
— Оставили номер телефона. — Она протягивает ему листок бумаги. — Просили позвонить, когда вернетесь.
Он машинально берет листок и пробегает по нему глазами. Так и есть: Ж-51219.
— Спасибо.
Он опускает листок на стол и поворачивается, чтобы уйти.
— А телефон? — удивленно спрашивает дежурная.
— Я запомнил. Если будут звонить, скажите, не вернулся…
…Далеко за полночь, выбившись из сил и одурев от выкуренных сигарет, он попытался позвонить по проклятому Ж-51219, но аппарат безмолвствовал. Оглянувшись, он увидел конец оборванного шнура и махнул рукой:
— К черту! Все к черту!
И, не раздеваясь, рухнул в постель, и забытье беззвучно сомкнуло над ним черные беспокойные воды.
Проснулся он на рассвете, против ожидания бодрый, с тяжеловатой, но в общем вполне свежей головой. Привычно сделал зарядку, выстоял четверть часа под ледяным душем, оделся, собрал вещи, рассчитался внизу с сонным, бесцеремонно зевающим администратором и, расспросив, как добраться до аэропорта, вышел из гостиницы.
Улица встретила его прохладой свежеполитого асфальта, звонким щебетом птиц, перекличкой маневровых тепловозов. Он прошел через площадь мимо лепечущего фонтана, свернул направо и легко зашагал по тротуару под неподвижными кронами деревьев. Полускрытые ветвями, мирно дремали белые дома с распахнутыми настежь окнами. В одном из них колыхнулась тюлевая занавеска — то ли от сквозняка, то ли от прикосновения чьей-то руки, — и ему вдруг почудилось, что там, в полумраке комнаты, стоит она, провожая его отрешенным взглядом огромных, прекрасных, но, увы, — равнодушных глаз.
Он с трудом подавил желание оглянуться, прошел мимо, не ускоряя и не замедляя шага, но еще долго его не покидало ощущение, которое испытываешь, когда за тобой наблюдают со стороны.
В аэропорту он взял билет на первый же ташкентский рейс, позавтракал в буфете бутербродом и стаканом томатного сока, купил несколько газет в киоске «Союзпечати» и, примостившись на скамейке под акацией, до самого объявления посадки бесцельно листал пахнущий свежей типографской краской страницы.
В самолет он поднялся одним из первых. Бортпроводница — стройная блондинка в белоснежной с короткими рукавами блузке и синей форменной юбочке — скользнула взглядом по его билету и тотчас возвратила обратно.
— В первый салон, пожалуйста.
Он прошел на свое место, задвинул под сиденье портфель, сел и поднял спинку кресла. В салоне было душновато, пахло дезинфекцией, духами и почему-то пивом. Приглушенными голосами перекликались пассажиры в соседнем салоне. Потом подкатил автобус, и бортпроводница снова принялась за работу.
— Во второй салон…
— Второй, пожалуйста…
— Занимайте места, указанные в билете…
— Баул можете оставить в тамбуре…
— Не задерживайте посадку, граждане…
— Уберите портфель из прохода…
Фразы были дежурные, заученные наизусть, она произносила их не задумываясь, скорее по привычке, чем по необходимости, и это его почему-то раздражало. Он наугад достал из пачки газету и углубился в четвертую полосу. Чтение немного успокоило, тем более что статья о поисках следов тунгусского метеорита была действительно интересной, и тут ему пришлось прерваться. Он скорее почувствовал, чем увидел чье-то беспокоящее присутствие, недовольно поднял глаза от газеты и остолбенел: в проходе, рядом с его креслом, стояла она.
Сознание мгновенно отметило облегающий стройную фигуру темно-синий дорожный костюм, простую прическу, клетчатую сумку, но тотчас все отмело куда-то в сторону, и остались глаза — огромные, с удивленно расширенными зрачками, неповторимые в своей голубой, влекущей бездонности, бесконечно родные глаза любимой женщины. Глаза, по которым он истосковался за несколько часов так, словно не видел их целую вечность.
Он стремительно вскочил с кресла, и в то же мгновение память выстрелила в него сокрушительным зарядом воспоминаний, и он почувствовал, как все сжимается и холодеет внутри, и острая боль зигзагом пронзила сердце.
— Ты? — Она одна умела так спрашивать: голос звучал спокойно и в то же время вмещал в себя целую гамму несовместимых, казалось бы, переживаний: удивление, грусть, радость, испуг и что-то еще, чему, наверное, нет названия в человеческом языке.
— Как видишь. — Голос его прозвучал бесцветно и глухо, словно чья-то безликая тень скользнула в сумерках. Он посторонился, пропуская ее в кресло к иллюминатору, механически отметив про себя, что салон почти заполнен и только позади остается пара свободных мест, Она уютно устроилась в своем кресле, спрятав куда-то свою сумку, — это тоже было для нее характерно: умение мгновенно обживать новое место, — взглянула на него снизу вверх, безразлично и одновременно приглашающе-ласково.
— Садись, что же ты?
Он сел, подобрал упавшую в проходе газету, засунул в карманчик на спинке переднего кресла и, не зная, что делать дальше с руками, опустил их на колени.
Оглушительно взревели моторы, и, прорываясь сквозь гул и грохот, в салоне зазвучал голос, бортпроводницы:
— Прошу внимания! Уважаемые пассажиры, командир корабля и экипаж приветствуют вас на борту самолета…
Он не прислушивался, погруженный в свои мысли, но все же уловил знакомую фамилию «Мова», мысленно усмехнулся совпадению и, опустив спинку кресла, зажмурил глаза. Рев двигателей мешал сосредоточиться, мысли набегали одна на другую; разлетались, славно стеклышки калейдоскопа, складываясь в причудливые, зыбкие сочетания одно фантастичнее другого.
Он выпрямился и открыл глаза.
— Ты не находишь, что нам надо поговорить?
— Прямо сейчас? — Она улыбнулась огромными, чуть не в пол-лица глазами.
Самолет набирал скорость, выбивая колесами стремительно учащающуюся чечетку по стыкам бетонных плит. Потом легко оторвался от земли, и сразу стало тише, и двигатели запели в иной, более спокойной тональности. Она смотрела в иллюминатор, он — на ее чеканный, словно на древней монете, профиль. Но там фоном был холодный, потускневший от времени металл, а здесь то изумрудно-зеленые квадраты полей с вкрапленными в них домиками вдоль прочерченных как по линейке дорог, то пронизанные солнцем, сверкающие сахарным блеском облака, то кристально чистая бирюза майского неба.
Почувствовав на себе его взгляд, она, не оборачиваясь, отыскала его руку и ласково погладила теплой, чуть влажной ладонью. А он продолжал, не отрываясь, смотреть на нее, чувствуя, как все его существо наполняет огромное, беспричинное, казалось бы, ощущение покоя и умиротворенности. Губы ее беззвучно шевельнулись, произнесли какую-то фразу. Он наклонился к ней, почти касаясь лицом ее волос, и она повторила, на этот раз так, чтобы он мог услышать:
— Я люблю тебя…
Он медленно кивнул и откинулся на спинку кресла, стараясь разобраться в том, что помимо желания и воли происходило в его душе. «Душа… — Он усмехнулся и закрыл глаза. — Поздновато в мои годы апеллировать к таким категориям. И вообще… А что вообще? И какой кретин выдумал, что если ты разменял пятый десяток, то тебе не дано любить и быть любимым? Еще несколько минут назад я был бесконечно одинок, но стоило ей оказаться рядом, произнести одну-единственную фразу, — и мир вдруг снова засверкал всеми цветами, радуги!..»
— Стоп! — предостерег холодный внутренний голос. — Не увлекайся. Давай рассуждать трезво.
— Давай!
— Чего ты хочешь?
— Счастья.
— Абстракция. Говори конкретно.
— Хочу, чтобы она была со мной.
— Зачем?
— Я люблю ее.
— Спокойно. Что тебе известно о ней?