приравненные по стоимости к серебряным монетам. Вплоть до расчётов за «мелочь» каменными «заменителями».
Нет, речь не об огромных «жерновах», игравших роль денег на каком-то из островов в океане. Тоже «колёсики» с дыркой посредине, но насаживаемые на веретено «маховичком», называются пряслицами, в настоящее время являются в русских землях самой мелкой «валютной единицей». Всё это — и разнообразные шкурки, и пряслица — конечно, имеет серебряные эквиваленты, включая даже разрезанные на части монеты, так и называемые «рЕзана». Но серебра мало, оно является редкостью и используется для покупки только наиболее важных для покупателя товаров.
А для Серой крепости на текущий год нет ничего важнее создания семенного фонда. Вот и не пожалели серебра на, в общем-то, пустячный в понимании аборигенов, товар.
36
Плотина половодье выдержала. Не зря ей сделали такой широкий водосброс, увеличивающий поток воды при подъёме её уровня в водохранилище. С запасом, поскольку никакой статистики уровня весенних разливов ни Девицы, ни Дона у строителей мини-гидроэлектростанции не имелось. При строительстве «плясали» от того, что видели прошлой весной, но ведь год на год не приходится.
Едва просохла земля, как севернее и западнее Серой крепости заурчали моторами оба трактора, и гусеничный ДТ-75, и колёсный «Беларус», с которого на время вспашки не стали демонтировать экскаваторный ковш, чтобы избежать потерь масла в гидросистеме, которое компенсировать уже невозможно. «Дэтэшка» штурмовала целину, а «Беларус» перепахивал более лёгкую почву прошлогодних полей.
Именно тут, у стен крепости, и запланировали высадить овощи, картошку и «ценные злаковые», вроде гречки и кукурузы. И не только для того, чтобы они были «под присмотром», но и ради возможности полива тех культур, которые любят влагу. Ну, а пшеница, ячмень, просо «и сами вырастут», как выразился Зильберштейн, выполняющий обязанности ещё и «главного агронома». Вот только придётся ещё и потрудиться, обнося пашню забором хотя бы в три жерди. От тех травоядных, которых со временем непременно привлекут яркой зеленью взошедшие злаки и корнеплоды: хоть за осень и зиму неплохо повыбили тех же тарпанов, кабанов и обитательниц рощ, косуль, но их «выпасы» уже занимают «переселенцы» с соседних территорий.
Вот из-за этих кабанов и приключилась совершенно нетривиальная история.
Слободу разбудил хлёсткий выстрел из карабина, в ответ на который донёсся хорошо слышимый в ночной тишине человеческий вопль. Бывший охранник, служивший во внутренних войсках на охране «зоны» своё дело знал и не дремал на вышке, как когда-то «братки». И даже время от времени поглядывал в прибор ночного видения. В него-то он и заметил, как ему показалось, кабана, медленно передвигающегося по картофельному полю. Знал он не только порученное дело, но и то, какую ценность представляет для жителей Серой крепости картошка, которую сажали буквально по дольке порезанной на части картофелины. И если кабаняра, решивший полакомиться овощем, выроет и сожрёт пару десятков таких кусочков, ущерб будет весьма значительным. Вот и шарахнул туда, где в свете луны была чуть заметна тёмная масса.
И ведь попал! Только это оказался не кабан, а бородатый мужик с явными признаками подмеса степняцких кровей. Зажимающий дырку в ноге и орущий благим матом от боли. Как выяснили, подсветив дорогу фонариком с уже доживающими свой век батарейками.
Воя от боли, Акимша, как звали человека, даже не сопротивлялся, пока у него изымали оба бывших при нём ножа. Там же, на месте, ему «начерно» перебинтовали ногу и уволокли в медпункт, где доктор вынул пулю, почти пробившую бедро. Просто надрезал шкуру с противоположной ране стороны и при помощи пинцета вытащил её, прощупывающуюся пальцем. Ясное дело, под продолжающиеся, несмотря на укол обезболивающего, крики.
Допрашивать раненого медик сразу не позволил, поскольку, как он выразился, тот пребывает в шоке и начал «плыть» после укола. Беспалых просто оставил дежурить при незнакомце одного из «братков», числящихся «милиционерами». На всякий случай.
— Кто таков? Что делал возле нашей слободы? — принялся поутру задавать вопросы бывший эфэскашник.
На лепет про то, что «случайный путник, охотящийся за белками» увидел невиданный «град на холме» и просто хотел полюбопытствовать, что же это такое, Нестеров воспринял спокойно. Какие, нафиг, белки, только-только сменившие зимний качественный мех на летнее недоразумение?
— А где твоя добыча?
— Там, — неопределённо махнул мужик. — С конём осталась. И как же я теперь домой доберусь? Сбежит же он, пока я тут, у вас.
— Послать людей, чтобы привели его?
Акимша даже руками замахал.
— Он только меня к себе подпускает! Сбежит! А в селе решат, что я сгинул, — пустил он слезу, называя место, откуда он якобы пришёл.
— Кто тебя послал сюда и зачем?
— Никто не посылал. Охотился я.
— Ночью? В степи? На белку?
— Тут же не всегда степь была, всего год назад лес стоял.
— Врёшь. Днём люди на поле работали, тебя не видели.
— Хоронился я. Боялся.
— А ночью бояться перестал?
— Ну, да. Ночью же ничего не видно. Вот и решил посмотреть.
— Так ночью же ничего не видно.
Лазутчик — а сомнений в том, что это именно «подсыл», оставалось всё меньше и меньше — замялся.
— Кто тебя послал и зачем?
— Никто не посылал.
— А это что у тебя? — потянул Михаил узкий кожаный шнурок, уходящий с шеи под одежды раненого.
Акимша попытался помешать, но люди в тринадцатом веке куда мельче, чем в двадцатом, да и сопротивляться было опасно. Так что на свет божий явилась деревянная дощечка, длиной сантиметров двадцать и шириной — сантиметров семь-восемь. На ней был грубо вырезан силуэт зайца, а вдоль краёв шли похожие на орнамент вертикальные строки. Шнурок продет в круглое отверстие у ближнего края дощечки со скруглёнными углами.
— Ладанка. Ходил когда-то за солью в Тавриду, и там монах подарил. Говорит, из святых мест, удачу приносит. Берегла, берегла меня столько лет, да вот и не уберегла…
— Да помолчите вы, Василий Васильевич! — заткнул рот историку, порывающемуся что-то сказать, чекист. — Я в курсе, нахрена служат такие «фенечки».
Специально так сказал, используя слова, явно непонятные человеку тринадцатого века.
— А что на ней написано?
— Где написано?
— Да вот, по краям твоей ладанки?
— А это написано? Не знал. Не обучен я грамоте, думал, узор такой. Наверно, молитва какая-то: монах ведь подарил. А он из заморских краёв, говорил, в самом святом граде Иерусалиме бывал, — истово перекрестился раненый. — Может, то письмо народа Израилева? Тогда это точно святая вещь!
— Ну, хватит околесицу нести. Где с татарами снюхался, подсыл?
— С какими такими татарами?
— С теми самыми, которые тебе пайцзу дали. Заслужил, видно, задницу им вылизывая. Где они тебя ждут?
Услышав истинное название «ладанки из святого града Иерусалима», лежащий на кушетке лазутчик зыркнул глазами туда-сюда, напрягся, но застонал от боли в ноге.
— Сам расскажешь или тебе больно сделать? Как ты думаешь, будешь ты татарам нужен с отрезанными ушами, носом и без единого перста на руках? А если и после этого молчать станешь, то и без языка.
Побледнел даже историк, переводивший это на древнерусский язык, с ужасом глядя на вынутый из чехла нож Нестерова.
— Ни рассказать, что высмотрел у нас, ни написать или нарисовать. Бесполезный обрубок человека. Говори, где тебя татары ждут!
— Там, где Гнилуша в Девицу впадает…
— Сколько их там?
— Дюжина… Только не татары то, а мунгалы.
— Ведаю я, как они правильно называются. Дюжина? Не десять?
— Нет. Было десять, да троих в пути подобрали. Таких, как я, христиан. Битых ушкуйников на реке Воронеж настигли, а они к нам попросились.
— Только к нам шли, али ещё куда?
— К вам. Кипчаки сказывали про чуднУю каменную крепость, под которой Каир-хана сильно побили. Прознать, что за крепость, кто поставил, так ли крепка, как кипчаки бают, сколько людишек в ней живёт, что за стрелы громовые, которыми разят так далеко, как из лука стрелу не метнёшь, есть ли пОроки на стенах.
— Много бы ты ночью вызнал?
— Ночью — только чтобы присмотреться. Утром я должен был прийти да попросить убежища от татарской погони. Денёк у вас побыть, а следующей ночью утечь.
Михаил задумался. А ведь так они уже впустили нынешнего батюшку, который тоже мог быть лазутчиком. Верно, не следует больше всяких встречных-поперечных за бетонный забор пропускать. Пусть в «посаде» живут.
— Позови Крафта, — приказал капитан «братку», караулившему раненого. — Надо этого на «губу» определить.
— Доктор возмущаться будет. Он мне уже всю плешь проел, чтобы я аккуратнее был с ним: раненый же он.
— С доктором я и сам разберусь. Не стеклянный, и в камере гауптвахты сможет лазутчику перевязки делать, пока мы не решим, как с ним быть.
Фрагмент 19
37
Когда строили гауптвахту, извращаться, уподобляясь азиатам, не стали. Это у тех в качестве тюрьмы обычно служит яма в земле, сверху накрываемая решёткой. Вырыли большую землянку, которую перегородили на несколько камер жердями в два слоя, засыпав промежуток между ними грунтом, чтобы «сидельцы» не могли переговариваться. Крепкие двери, запираемые снаружи мощной задвижкой, широкие нары вдоль дальней стены, бадья-параша. Над входом — тусклый источник света (две лампочки, включённые последовательно, и света чуть-чуть дают, и проработают вечность) за мутным стеклом: вот и всё оборудование.
Строили на всякий случай. Пару раз сажали в неё «остыть» драчунов, не поделивших женщину, а теперь, вот, и для пленника пригодилась. Которому, чтобы доковылял до неё, выделили самодельный костыль.
— Оставлять его нельзя, — взял слово на совещании Нестеров. — Может, отпустить.
— Сдурел, что ли? — возмутился «главный мент». — Он же монголам нас заложит.