Виктор Иванович не сразу осознал услышанное. Олеся больше ничего не сказала. Просто вышла из тамбура, унося с собой полную серого мяса тарелку.
Откуда здесь это мясо, если остались одни только консервы, и те – в их с Аллой чхолодильнике?
Чей-то полузнакомый сипловатый голос ожил в памяти: «Я-то? Я То… Анатолий Сергеевич. Сосед». Хлопочкин в ужасе уставился на дверь двадцать четвертой квартиры, откуда только что ушла Олеся. Там жил этот высохший, явно больной человек. И серые пятна на его коже были того же цвета, что и мясо.
«Вы умрете здесь».
Сердце прошил насквозь зазубренный шип боли. Хлопочкин отступил обратно за порог и поспешил запереть дверь. Коробочку с таблетками он выронил, но наклониться и поднять ее не давала боль. Держась обеими руками за грудь, он торопился в спальню, к спасительному ящику комода.
Серые дни
Остроугольная тень взмыла вверх, все уменьшаясь на фоне плотного войлочного неба. Впервые увидев этих тварей в окно Ангелининой кухни, Олеся испугалась, но теперь страха не было. В последние дни она не раз видела их снаружи. Успела привыкнуть.
(Всего лишь птицы.)
– Гнездо, гнездо там, – забормотал Толенька, беспокойно ерзая на выходе из служившего им укрытием подъезда (точнее – того, что пыталось сойти за подъезд). – Надо сейчас!
Пригнувшись, он крадучись поспешил к низкому зданию, напоминающему «детский сад», в котором прятались днем нюхачи. Олеся молча последовала за ним, Семен – за ней.
Тело двигалось легко, словно исполняя знакомый танец. Точно отмеренные сила, амплитуда, скорость – мышцы учились очень быстро. Ноги в припорошенных пылью кроссовках ступали тихо, избегая выбоин и клочьев шуршащего сухостоя. Взгляд, привыкший ко всем оттенкам серости, скользил из стороны в сторону, ощупывая уродливое подобие городского двора. Любое движение, любая перемена – ничто не останется незамеченным. Пальцы с темными каемками под отросшими ногтями привычно сжимали рукоять ножа. Олеся была готова пустить его в ход, если потребуется.
(Потребуется).
Долгие, бесконечные четыре дня и четыре ночи. Столько они прожили сами по себе, пока Толенька хоронился в своей квартире, не отвечая ни на стук, ни на зов.
В первый день она звала и стучалась к нему почти так же отчаянно, как накануне. Готова была возненавидеть этого ссохшегося человечка за то, что тот вот так запросто их бросил. На второй день она сделала лишь одну попытку. На третий – немного постояла в тамбуре за компанию с Семеном (тот продолжал надеяться, что Толенька выйдет на стук). А после (и на следующий день тоже) Олеся отправилась наружу одна, оставив Семена сторожить под дверью Толенькиной квартиры, если уж ему так хочется.
(Слабак).
Он действительно оказался слабее, чем она думала. А мир снаружи – гораздо менее страшным, чем ей казалось во время их предыдущих вылазок вдвоем. Здесь можно было выжить, и именно это Олеся собиралась сделать в первую очередь.
(Думай о себе).
Да, именно так.
Впереди обвалившийся угол здания ощерился несколькими выступами. Цепляясь за них, Толенька полез наверх, и Олеся, спрятав нож в карман куртки, из светло-голубой превратившейся в грязно-серую, приготовилась забраться следом.
Неровный узор кирпичной кладки, пустые прямоугольники окон и дверей – все это было лишь мишурой, знакомыми линиями, нанесенными поверх чего-то иного. Колющая пальцы зернистая порода напоминала окаменевший песок, а пористые, как пемза, участки на месте сколов не имели ничего общего с настоящим кирпичом и раствором.
Поднявшись на крышу, Олеся все еще слышала, как пыхтит внизу Семен, снова оказавшийся последним. Влияние этого места? Или обыкновенная слабость? Он был на голову выше нее, он казался таким сильным, а теперь… Неужели она действительно могла хотеть… с ним?
(Ничтожество).
– Иди сюда! – зашипел Толенька, взмахами руки подзывая ее к квадратному возвышению, возле которого опустился на корточки.
Выкинув из головы неприятные, стыдные воспоминания, Олеся подошла к нему.
В неровной полости внутри кирпичного на вид квадрата (в другом мире он мог быть выходом с чердака) на подстилке из высохшей травы и мелких веток покоилось большое черное яйцо, покрытое чем-то вроде морщинистой кожи.
(Другая еда).
Толенька, утром пятого дня сам появившийся на пороге ее квартиры, так и сказал:
– Нужна другая еда. Иначе не проживете.
Он был прав, Олеся сразу поняла это. И то, что она сделала накануне… Это тоже было правильно. Зря она сомневалась. В последние дни Олесе удалось понять очень многое: как лучше двигаться; как дышать и ступать по земле, не издавая звуков; в каких местах могут быть грибы; в какое время следует подходить к колонке, чтобы добыть воду. А Толенька знал о жизни здесь гораздо больше.
Поэтому она пресекла все ненужные расспросы Семена. Когда-то она стеснялась перебить даже свихнувшуюся Аллу Егоровну, несущую чепуху во время совместного чаепития, но то, что происходило теперь, было слишком важно. Жизненно важно.
В последнее время Семен говорил, что она изменилась, но это не так. Она осталась прежней.
(Нет. Стала лучше. Сильнее).
Изменились лишь внешние обстоятельства, а значит, и действовать нужно в соответствии с ними. Жестче. Именно затем, чтобы суметь сохранить себя.
(Правильно, думай о себе).
И это временно. Пока они не найдут решение. А когда найдут, Семен, сдувшийся так быстро, еще будет ей благодарен!
Режущее слух скрежетание обрушилось сверху, наполняя двор вибрирующим эхом. Только что Олеся, сгорбившись, сидела на корточках рядом с Толенькой, а в следующую секунду оба, повинуясь какому-то спинномозговому чутью, порскнули в разные стороны, вжавшись в землю по бокам от укрытия, где было спрятано гнездо. Черные крылья просвистели мимо.
Семен, только-только переваливший через край крыши, наконец разжал пальцы и выпустил фомку, сильно осложнявшую подъем. Он действительно устал. И когда грохот пульса в висках перекрыл острый скрежет, он не сразу сообразил поднять голову. А когда глянул вперед и вверх, навстречу уже несся раскинувший крылья силуэт огромной птицы.
Едва не свалившись с крыши, Семен неловко вильнул в сторону, споткнулся, и пара черных рептильных лап с такими же черными когтями пронеслась в считанных сантиметрах над ним.
(Давай).
Момент был подходящий, и Олеся с силой оттолкнулась ногами от присыпанной пепельным песком поверхности. Каждый стремительный шаг приближал ее к барахтающемуся на краю крыши Семену и черной горбатой твари, которую он пытался отогнать, размахивая над собой фомкой. Рука, пронизанная, как и все тело, кипящим внутренним электричеством, выдернула из кармана нож.
(Сейчас).
Беззвучно оскалившись, Олеся прыгнула вперед. Пальцы левой руки вцепились в край кожаного крыла. Птица-динозавр с неожиданной силой дернулась вбок, волоча девушку за собой. Рука дрогнула, когда край рукава резанули растопыренные когти. В ладонь воткнулась острая перемычка крыла.
(ДЕРЖИ).
Мышцы окаменели от напряжения. И что дальше?
(Ты знаешь, что дальше. Разве у тебя есть выбор?)
Обостренный взгляд сузился, различая детали вплоть до матового узора черных чешуек, а по краям все застилало багровым. Она думала, что сможет отпугнуть эту птицу, ранить ее, но… Выбора не было.
Олеся изо всех сил уперлась пятками, стараясь подтянуть бьющую крыльями тварь поближе к себе.
(Это всего лишь птица).
На правом кулаке, стискивающем нож, проступили желтоватые тяжи сухожилий.
(Тебе нужна пища, чтобы выжить).
На этот раз нож вонзался в плоть труднее, чем тогда в песчаной яме, но Олеся не переставала заносить его и бить, заносить и бить: рывок-удар, вдох-выдох. Она сильнее. Она должна выжить. А это всего лишь птица, всего лишь птица, всего лишь птица…
Беспомощно хлопая крыльями, тварь повалилась на крышу, и, прежде чем ее металлические вопли стихли, Олеся еще несколько раз ударила ножом.
Продолжая сжимать в ладони заляпанный сизой кровью нож (рука больше не дрожала), Олеся взглянула на Семена. Он по-прежнему сидел там, где его настигла тварь. Оброненная фомка лежала рядом. Запавшие и слегка обесцветившиеся глаза смотрели то на мертвую птицу, то на сизые, цвета ядовитых грибов, разводы и пятна, покрывающие правый рукав и всю переднюю часть куртки Олеси.
Только сейчас она сообразила, что заострившийся подбородок и впалые щеки парня видны так хорошо из-за отсутствия щетины. Она и не заметила, когда он побрился. В памяти всплыл образ полоумной Аллы Егоровны, накручивающей кудряшки несмотря на то, что все катится к чертям.
– Иди сюда! Помогай, помогай! – раздался позади зов Толеньки. Олеся не сомневалась, что он обращается к ней. От Семена не было никакого толку.
Толенька застыл на полусогнутых ногах рядом с гнездом, а с другого конца крыши на него шла, опустив голову и растопырив перепончатые крылья, еще одна черная тварь. Эта была больше.
(Справишься?)
Губы Олеси снова растянулись в оскале.
– Сбоку заходи, сбоку! – не глядя, скомандовал Толенька, показывая рукой. Все его внимание было сосредоточено на приближающемся противнике. – Толенька отвлекает, а ты сразу шею режь, сразу!
Олеся скользнула вперед, прячась за укрытием с гнездом.
(Выжить).
Уколы электричества переросли в густые волны жара.
(Выжить).
Толенька, вооруженный палкой с тщательно закрепленным на конце ржавым лезвием, сделал выпад в сторону твари. Поддавшись на провокацию, горбатый птеродактиль бросился к нему.
(Убей всех, кто мешает выжить).
Тело, состоящее, кажется, из одних только мускулов, сделалось почти невесомым. Долгий прыжок напоминал полет. Тварь, уклоняющаяся от копья Толеньки, заметила ее слишком поздно. Приземлившись на утыканный роговыми наростами горб, Олеся схватилась за шею птеродактиля и, выплескивая с криком всю накопившуюся ярость, резанула поперек – настолько сильно, что лезвие утонуло в плоти.