– Тебе что, трудно до мусоропровода дойти? – почти выкрикнула Алла Егоровна, сверля взглядом спину мужа. – Целыми днями только и делаешь, что лежишь!
– А ты только дурью маешься, – буркнул он в ответ, так и не повернувшись. – Раз не трудно – вот и выкини сама. И хватит кричать, голова уже болит… Нашла тоже мальчика… Принеси-подай…
…будет восстановлено. Просим вас проявить терпение и сохранять спокойствие. Мы здесь, с вами!
Сжимая в руке узел пакета, Алла Егоровна направилась в прихожую. Стихающее ворчание мужа смешивалось с приятным, уверенным голосом диктора из радио, но сейчас она не хотела слышать ни того ни другого.
Под потолком прихожей зажегся едва тлеющий светильник. Остановившись напротив большого зеркала, Алла Егоровна окинула себя злым взглядом. Обнаженные голени потемнели от проступивших узловатых вен. То же самое – на руках, выглядывающих из пышных невесомых рукавов платья. Грудь больше не натягивала легкую ткань. На шее провисли складки. Губная помада на сморщенных по-старчески губах пошла катышками. Тщательно укладываемые каждое утро пепельные кудри отросли, демонстрируя унылую мышиную седину у корней. И еще этот пакет в руке… Как уборщица какая-то!
Все, бабонька, отгуляла свое!
Алла Егоровна вздрогнула, прислушалась.
Не беспокойтесь, помощь придет, – повторял диктор. – Мы с вами. Помощь придет…
Послышится же…
Раздраженно кусая губы, Алла Егоровна отперла дверь. Стоило ей шагнуть в темный тамбур, и злость на мужа поблекла, уступая место тревоге. Может, действительно оставить мусор здесь, а соседи потом вынесут?
Нет уж. Ее губы снова плотно сжались. Так поступают только беспомощные, безнадежно дряхлые старухи, а она-то уж точно не такая! Да, она женщина в возрасте, но явно не старуха. И раз ее муж (кстати, тоже не первой свежести!) не в состоянии донести пакет до мусоропровода, она сделает это сама.
Алла Егоровна снова загорелась решимостью и вышла из тамбура. Этаж был пуст, и она с высоко поднятой головой зашагала вверх по лестнице. Бросив взгляд на ключ, до сих пор торчащий из двери кладовки, фыркнула. Надо быть совсем криворуким, чтобы испортить такой замок!
И все же продолжать злиться она не могла. Вид этого ключа, теперь матового от пыли, растревожил что-то внутри, подтолкнул к какому-то воспоминанию, но о чем именно, понять она не могла. Не получалось снова поймать мысль, не получалось вспомнить. Алла Егоровна была уверена лишь в одном: это что-то страшное.
Серая пустота подъезда больше не казалась безопасной. Желая поскорее закончить дело, Алла Егоровна взялась за ручку на люке мусоропровода и потянула на себя. Потом потянула сильнее. Люк не открывался. Растерявшись, Алла Егоровна наклонилась и заглянула в щель по краю люка, который всегда закрывался неплотно. Только теперь никакой щели не было. Серая от пыли дверца казалась вырезанной прямо поверх квадратного выступа мусоропровода.
От тревожного созерцания люка ее отвлекли шаги в тамбуре. Похоже, у мужа все-таки проснулась совесть, и он отправился за ней. Вот и хорошо! Подхватив пакет, Алла Егоровна поспешила ему навстречу.
Добычу отнесли в квартиру Толеньки.
Одна из дверей в темном закутке Г-образно изогнутого коридора вела в санузел. В рифленом плафоне замерцало и, наконец, зажегся свет. Мутный, подводный. Семен так и не привык к нему.
Толенька и Олеся втащили первого птеродактиля внутрь, не дожидаясь, пока светильник перестанет мерцать. Они двигались уверенно, почти синхронно. Хрупкие, но хищные – глубоководные рыбы, привыкшие к призрачному сиянию. И когда Олеся успела сделаться такой?
– Откуда этот свет? – кашлянув, спросил Семен. Хотелось разогнать неприятное наваждение.
– Серая Мать дает свет, она дает, – отозвался Толенька.
– Как она это делает? – поинтересовалась Олеся, помогая Толеньке заталкивать мертвую тушу в грязную, всю в серых потеках ванну.
– Серая Мать много всего делает, очень много. Строит, разрушает, еще строит… Живое, мертвое… Живое труднее всего. Перестраивать легче, строить труднее… Вот так держи, вот так! – с этими словами Толенька оставил Олесю держать расправленное крыло птицеящера, а сам полез под ванну.
Когда он выпрямился, в руках у него были топор и плоский камень. Лезвие, ржавое у рукояти, по краю тускло блестело. Несколько раз прошедшись камнем вдоль острия с одной и с другой стороны, Толенька убрал его обратно за ножку ванны.
Когда топор хрустко вонзился в плечо птеродактиля, Семен отвел взгляд. Он никогда не считал себя брезгливым (и многим не брезговал, вот уж точно), но этот звук… Он означал кровь. Боль. Совсем как в тот раз.
Однажды на вахте, когда Семен только начинал работать, один парень сломал ногу. Полез на спор на поросшую сосняком скалу и сорвался. Семен тогда пробежал три километра до ближайшего поселка, где был фельдшер, только чтобы не слышать его криков. Чтобы вместе с резкими выдохами выхаркать воспоминание об этом звуке (как будто треснула влажная ветка) и острой костяной щепке, торчащей среди развороченных кровоточащих тканей.
Но ты тоже спорил тогда. Подначивал его. А теперь даже не помнишь имени этого парня. Разве хороший человек стал бы так поступать?
Отрубленное крыло шмякнулось на пол. Без каких-либо указаний со стороны Толеньки Олеся растянула второе. Снова хруст.
Семен уставился на черную дыру в полу. Точно такая же, только гораздо больше, съела часть пола в Олесиной ванной два дня назад. Просто возникла за ночь, как будто всегда там и была.
Нет смысла поддерживать то, что не функционирует.
С чего он это взял?
– Вот, – следующим Толенька выудил из-под ванны нож. – Точи.
Ни он, ни Олеся не глядели в сторону Семена. Словно его тут вообще не было.
Он ее учит. Ее, не тебя. Потому что ты…
Зернистый камень шуршал по лезвию, отзываясь мучительным содроганием в зубах: шш-сс, шш-сс, шш-сс.
Шш-ссла… Ш-сслаб… С-слабак…
Когда бормочущие напутствия Толеньки смешались с хрупаньем рассекаемой ножом плоти, Семен почувствовал, как из желудка вверх поднимается проглоченная недавно яичная жижа. Чернота щербатого провала в полу больше не успокаивала; казалось, она тоже вот-вот выплеснется наружу: холодные мертвые губы выхаркнут на давно немытый пол что-то еще более гадкое.
Ты просто слабак. И всегда им был. Чужой город, чужие люди, учеба в университете – ты даже с этим не смог справиться. Подсел на наркоту, чтобы найти себе оправдание. Так поступают только слабаки.
Сжав губы и до боли стиснув челюсти, Семен вывалился в коридор. Запнулся о распластанное на полу тело второй твари, склонился, опираясь о стену. Горячий спазм скрутил желудок, и его вырвало.
– Семен, ты куда? – раздался из ванной запоздалый оклик Олеси.
Он не ответил, только утерся рукавом. Нечего было отвечать. Хотелось только одного: вырваться из этого тесного, уже не человеческого логова. Вдохнуть свежего воздуха. Успокоиться. Унять взбесившееся сердце, не в такт задергавшееся в груди, словно ему в лицо опять нацелены те самые ножницы. Еще немного, и он сможет различить руку, которая их держит…
Это все аномалия.
То, как он чувствует себя, то, что происходит в его голове, – все это воздействие чертовой аномалии! Но этот лысый хрыч снова с ними, он начал отвечать на их вопросы, а значит – они во всем разберутся. Найдут выход. А Олеся… Она ведь медик. Поэтому может спокойно… делать все это. И вообще-то она права: чтобы найти выход, им нужно научиться выживать здесь.
Она сильная, а ты – нет.
Наконец-то покинув двадцать четвертую квартиру, Семен хотел перевести дух, но не успел. Дверь тамбура распахнулась, и в нее просунулась Алла Егоровна. С обильно обсыпанным пудрой и румянами лицом она походила на окровавленного призрака.
– Ой, Семен? – дребезжание нарочито высокого старческого голоса вызвало новый приступ дурноты. – А я думала… – она запнулась, пожевала губами. – Можно попросить вас о помощи? Мне надо бы этот мусор выбросить, а там… Мусоропровод что-то не открывается…
Семен покорно принял пакет из морщинистых рук с облезшим маникюром. Хлопочкины сдали еще сильнее, чем он. И он будет помогать им, потому что…
Нет. Ты не хороший человек. Ты просто хочешь успокоить свою совесть.
Узел пакета, который Семен сжал в ладони, стал влажным.
Хороший человек не стал бы стоять и смотреть, как женщина с ребенком уезжает на лифте в никуда. А где теперь тот мальчик? Ее-то ты видел…
Не дослушав благодарности Аллы Егоровны, Семен выскользнул из тамбура, но на лестнице не стало ни просторнее, ни свежее.
Хороший человек не стал бы желать смерти соседу. Ведь ты хотел оставить его Обманщику, помнишь?
Вырвав из кармана зажигалку, Семен привалился к стене у бывшего лифта и сделал не меньше десятка щелчков. Теперь крышечка открывалась и закрывалась хуже, чем раньше. Издаваемый ею звук потускнел, как и металл корпуса.
Как и ты.
Пакет Аллы Егоровны оттягивал руку. Какого черта она вообще собирает этот долбаный мусор? Почему не вышвырнет консервные банки в окно? Какая здесь разница, где именно они будут валяться?!
Никакой. Она просто чокнутая старая кошелка.
В приступе бессильной злобы – на Аллу Егоровну, на самого себя, на все это безумие, которое вообще не должно существовать, – Семен подскочил к дверям соседнего тамбура, рванул на себя и что было силы зашвырнул пакет внутрь. Ударившись о дверь опустевшей двадцать первой квартиры, тот с грохотом приземлился на пол. Тонкий полиэтилен лопнул, и пустые консервные банки раскатились в разные стороны.
Семен вдруг вспомнил об Ангелине, которая может споткнуться о них в темноте, но тут же одернул себя. Во-первых, они так ни разу ее и не видели. Стучали, но к двери она больше не подходила. Она либо тоже ушла наружу, либо заперлась у себя в квартире и…