Раньше хотел. Во времена До – точно хотел. А сейчас… Зачем? Ради чего? В другом, нормальном мире он давно перестал всерьез задавать себе этот вопрос, потому что боялся ответа. Но теперь мог признаться себе: ему больше незачем жить. У него ничего нет. И никогда уже не будет. Ни дела, ни цели, ни даже секса. Он сам спустил свою жизнь в унитаз. И здесь он оказался только потому, что решил отправиться за помощью не в Центр, а к приятелю-наркоману, который со своей жизнью сделал то же самое.
Очередное говенное решение. Такое же говенное, как и все предыдущие. На другие он просто не способен.
Ты уверен в этом?
Да.
Те решения были приняты там, в прошлой жизни. А здесь – совсем другой мир. Новый мир. В старом ты был никем. А здесь можешь стать кем-то. Кем-то иным.
Вспомнив Толеньку – полоумного одиночку, напоминающего жертву ядерной зимы, – Семен бессильно оперся на раковину и опустил голову.
Разве жизнь сама по себе – это не цель? А как насчет того, чтобы пережить их всех? Доказать этим благополучным говнюкам, попавшим сюда из своих уютных мирков, что именно страдания закаляют человека? Показать им, чего они стоят на самом деле со всеми своими воображаемыми достижениями и успехами?
Некоторое время Семен продолжал таращиться в сухое отверстие слива. Потом поднял голову.
Из зеркала на него действительно глядели другие глаза. Глаза обновленного человека, отказавшегося от всего избыточного и необязательного. Что с того, что этот человек похож на Толеньку? В конце концов, тот до сих пор жив. Возможно, именно так здесь и должен выглядеть сильнейший: никак. Серо. Мертво. Как и весь этот мир.
Выходя из ванной, Семен еще раз провел ладонью по голове, заново изучая голую поверхность своего черепа. В раковине, серой и растрескавшейся, остались лежать выдранные им последние пряди волос.
У двери Семен снова прислушался. Нюхача больше не было слышно. Значит, ушел. Может, и мусор с собой прихватил? Улыбнувшись не бог весть какой, но все-таки шутке, Семен выключил свет в ванной и направился обратно к дивану, уверенно угадывая направление. Он уже знал, что будет спокойно спать до самого утра.
Все, что он знал, можно было ощутить телом: голод или сытость, холод или тепло, влажность, движение, форму, фактуру поверхности… Если когда-то и было у него что-то еще, то так давно, что он уже забыл об этом. А может, утратил и саму способность помнить. Равно как и сожаление об этой утрате.
Кроме всего остального, были еще запахи. И сейчас один выделялся среди прочих. Манил к себе.
Он уже бывал в том месте, но так и не нашел добычи. Может, на этот раз повезет?
Нет.
Он тщательно обследовал предметы, которые нашел, но ни один из них не годился в пищу, хоть они и пахли привлекательно.
Он не мог услышать, как открылась дверь сбоку, но ощутил пьянящую волну нового запаха с той стороны. Источник его был там, дальше.
Ощупывая путь чуткими ладонями, нюхач проник в двадцать вторую квартиру. Стука захлопнувшейся за ним двери он тоже не слышал. И, лишенный голоса, не смог закричать от нахлынувшей боли.
Ангелина лежала на полу. Никаких больше болей в суставах, никаких отеков. Больше не нужно, задыхаясь, переваливать с ноги на ногу грузное тело, чтобы добраться куда-то. А еще – никакой школы. Никаких детей. Никогда больше.
Вес собственного тела теперь не давил, хоть и увеличился в несколько раз. Она ощущала каждую его часть – неважно, находилась та в кухне, в прихожей, в комнате или на лоджии, – и легко могла пошевелить ею: продвинуться дальше, заползти по стене, просто подняться вверх и коснуться потолка, подержаться за люстру… Она могла больше, чем все те люди, красоте и легкости тел которых Ангелина завидовала когда-то. Она изменилась, как и обещала тетя Катя. И продолжала меняться дальше.
Рост и метаморфозы больше не причиняли дискомфорта. Скорее, они даже доставляли удовольствие. Ангелина чувствовала, как питательные вещества всасываются в тело и трансформируются внутри. Пожалуй, это пьянящее чувство сытости можно было назвать счастьем.
Если так, то за все тридцать восемь лет своей жизни она впервые была по-настоящему счастлива.
Наслаждаясь этим ощущением, Ангелина потянулась вверх и в стороны, поглаживая стены своей квартиры, уютной и безопасной, как материнское чрево. Многим ли выпадает шанс родиться заново?
Только избранным.
Согретая этим осознанием, неотделимым от жара ускоренного метаболизма, Ангелина плотнее обхватила то, что поймала недавно на лоджии. Она не могла ни видеть, ни слышать его так, как видела и слышала раньше, но узнавание пришло само собой, стоило лишь коснуться существа, проникшего через открытое окно. Это была большая птица, такая же, как та, которая когда-то испугала Ангелину.
Теперь птица мало походила на себя прежнюю. Кожа и большая часть мышц исчезли, так что Ангелина постепенно обволакивала кости. Их тоже можно будет переварить без остатка. Она точно знала это, потому что к тому времени попавшаяся ей первой Мася уже полностью исчезла. Приятно было осознавать, что они стали одним целым.
Другое дело – новая добыча. Ее Ангелина подманила сама. Незрячее существо с тонким обонянием все еще продолжало сопротивляться, но Ангелинина хватка была сильнее. Его плоти хватит надолго.
Ешь. Набирайся сил. Расти. Крепни.
И Ангелина ела.
Помни: у тебя есть предназначение.
Да. Предназначение…
Скоро у тети Кати появится дитя. Так странно… Откуда?
Она не знала, был ли у тети Кати мужчина. Может, на самом деле для зачатия его и не требовалось. Думать об этом, как и о многих других вещах, было трудно: мысли застывали, словно желе, и ковыряться в их липкой массе совсем не хотелось. Ангелина знала главное, и этого было достаточно.
Ей, Ангелине, суждено стать Колыбелью для своего двоюродного брата.
Хлопочкин не понял, что именно его разбудило.
Густой лихорадочный сон отпускал неохотно, заставлял тело наливаться тяжестью, липкой патокой склеивал веки. Мучительно прокашлявшись, Хлопочкин наконец протер глаза и уставился на люстру – темное пятно, едва различимое на фоне чуть менее темного потолка.
Он не помнил ни себя, ни этого места, и понятия не имел, как здесь очутился. Он и не хотел этого знать. В голове царила такая же темнота, как и снаружи. Утомленный, издерганный разум мягко покачивался в ее объятиях, наслаждаясь сомнамбулическим бодрствованием без мыслей и чувств.
Все оборвалось в один миг вместе с уколом в сердце. Невидимая раскаленная игла прошила грудину насквозь и погрузилась глубоко внутрь, заставив Виктора Ивановича замереть на полувдохе. Это длилось не дольше пары секунд, но все же…
Все же дольше, чем в прошлые разы. А значит, ему становилось хуже.
У тебя сердечный приступ.
Изо всех сил стараясь не раскашляться снова, Виктор Иванович медленно выдохнул. Теперь он дышал тихонько, вполсилы, осторожными мелкими вдохами, чтобы не потревожить засевшую в груди иглу. Если она сдвинется еще немного…
Тебе конец.
«Вы умрете здесь».
Хлопочкина прошиб пот. Крупная теплая капля щекотала висок, но он не смахивал ее – боялся поднять руку.
– Алла…
Имя само собой сорвалось с онемевших губ. Это ведь имя его жены, верно? В этом нет ничего удивительного. Ему нужна помощь, и он зовет жену. Кто еще может помочь, если не она?
Никто.
– Алла! – позвал Виктор Иванович погромче.
Потом повернул голову влево. На всякий случай медленно пошарил рукой сбоку от себя, хотя было ясно, что другая половина кровати пуста.
И где ее черт носит, когда она так нужна?
Виктор Иванович не знал где. Ночью Аллочка должна быть в постели. Должна находиться рядом, чтобы подать ему таблетки. Хлопочкин посмотрел в другую сторону. Неясная тень сбоку от кровати – это комод. Все лекарства в первом ящике. Но чтобы открыть его, нужно подняться.
Рискнешь?
Участившийся пульс отзывался в голове горячими волнами. Может, у него просто температура? Вроде бы он не выходил из дома последние пару дней, но ведь простудиться можно и стоя на лоджии. Даже просто сидя у приоткрытой форточки.
Виктор Иванович наконец отважился приложить ладонь к влажному лбу. Кожа оказалась горячей на ощупь. Температура. Точно.
При инфаркте тоже может быть жар.
Да, где-то он об этом читал. А еще читал, что, если не оказать помощь как можно скорее, то…
Тебе конец. Ты умрешь здесь.
Это был самый долгий в его жизни подъем с постели. Виктор Иванович двигался так, будто со всех сторон его окружало минное поле. Только на самом деле мина была всего одна, и находилась она прямо у него в груди.
Уже сидя на кровати со спущенными на пол ногами, Хлопочкин понял, что не дотянется отсюда до лекарства. Ящик, может быть, и откроет, но просунуть в него руку не сумеет. Чертов комод слишком высокий!
Чертова Аллочка, вечно выбирающая самые бестолковые вещи!
И все-таки он смог. Медленно перенес вес тела вперед, медленно оторвал зад от матраса, медленно выпрямился. Теперь можно было достать лекарство.
Собственные руки казались Виктору Ивановичу болезненно истончившимися, едва ли не призрачными, пока он ощупью выдвигал ящик и рылся в нем. Картонные прямоугольники упаковок неохотно переворачивались с боку на бок. Внутри шуршали блистеры с таблетками. Что-то сыпалось между пальцев. Какие-то порошки? Как будто мелкий-мелкий песок.
Просто прими побольше, и станет легче.
Серый песок. Откуда-то Виктор Иванович знал, что этот песок серый. Мягкий, как зола, которую выгребаешь из печки на даче, чтобы потом рассыпать по огороду. Удобрить почву.
Прими это удобрение, и сразу станет легче.
Упаковка наконец открылась. Захрустела фольга. Таблетки одна за другой исчезали во рту. Безвкусные, они песчинками крошились на зубах. Натужно сокращающаяся глотка проталкивала эту массу внутрь вместе с вязкой слюной.