Плохо. Очень плохо.
Сколько же она вчера выпила? И где…
Здесь.
Правая ладонь Лили, вялая, как выброшенная на берег рыба, загребла горсть сухого песка. Остальное тело – неподъемное, словно парализованное – осталось лежать неподвижно.
з д е с ь з д е с ь з д е с ь
К слабости примешивалось дурнотное, беззубое раздражение.
Да, да, она здесь… Хватит это повторять…
Хоть голова и не болела по-настоящему, разрывающий ее белый шум беспорядочных мыслей был хуже боли. Словно кто-то подключил прямо к мозгу испорченное, запинающееся радио. Лиля разлепила губы, но из пересохшей гортани вылетело лишь шелестящее сипение.
Господи, неужели здесь некому принести ей воды?
п л о х о п л о х о п л о х о п л о х о
Как же ей на самом деле плохо… Ужасно, кошмарно, невыносимо плохо…
Лицо в чешуйках шелушащейся кожи сморщилось, и Лиля затряслась в сухих беззвучных рыданиях. Ноги и руки обрели способность сгибаться, но сгорбить позвоночник и сжаться в комок, сплошь состоящий из страдания, не получалось. Слабость была слишком сильной.
А потом приступ прошел.
Лиля наконец приоткрыла глаза. Несколько раз сморгнула. Под набрякшими веками жгло. Казалось, ей в глаза насыпали того серого песка, который лежал повсюду. Она и сама наполовину зарылась в этот песок.
Песок? Откуда здесь песок?
Высохшие глазные яблоки медленно поворачивались в горячих глазницах, но Лиля никак не могла сообразить, что именно видит вокруг.
Это что, пещера?
г д е г д е г д е г д е г д е
Паника снова парализовала тело, мгновенно выжгла весь воздух из груди.
Где она?! И как тут оказалась?!
Все хорошо.
Нет, нет, нет, ничего не хорошо! Она валяется в грязи в какой-то долбаной пещере!
н о р м а л ь н о
Нет! Это совсем не нормально, мать вашу!
д о м
Это не может быть ее домом! Это вообще не дом…
д о м д о м д о м
Нет…
н о р м а л ь н о н о р м а л ь н о н о р м а л ь н о н о р м а л ь н о
Или все-таки…
а л ь н о н о р м а л ь н о н о р м а л ь н о н о р м а л ь н
Паника отступила так же быстро, как появилась. Лиля глубоко вздохнула и на секунду прикрыла глаза. Чего она испугалась? Что-то ведь только что было… А до этого… Вроде бы у нее похмелье? Или нет? Может, ей что-то подсыпали? Однажды, еще до беременности, она попробовала какие-то таблетки в клубе. Будущий муж так орал, когда она заявилась под утро домой… А ей было все равно. Кажется, она даже послала его.
Правильно. Пошел он. Пошли они все.
Но сейчас все было наоборот: кисель вместо мозга и тела, а на дне – твердый осадок тревоги о чем-то, чего Лиля никак не могла вспомнить. И еще она почему-то была абсолютно голой.
Нет, это ни хрена не нормально!
Преодолевая непривычную тяжесть в теле, она заворочалась в песке и села. Выпирающий живот лег на бедра.
Беременность.
Но Даня ведь уже родился?
Да. Ему уже пять. А это…
Лиля ошарашенно глядела на собственный живот, раздувшийся вдвое сильнее, чем при беременности Даней. Стройные ноги и руки на его фоне выглядели конечностями дистрофика. А кожа… Ленты растяжек, разбухшие сосуды, неровные серые пятна, и поверх всего этого – засохшая короста сизых разводов.
Она закричала бы, если б смогла, но из горла по-прежнему вырывался только свистящий хрип.
Все хорошо. У тебя внутри растет…
Хорошо?!
Задыхаясь от отвращения, Лиля ощупывала, а потом щипала себя дрожащими руками.
Это не могло быть по-настоящему. Ее тело не могло за одну ночь превратиться в… в… в это! Это был кошмар, сраный ночной кошмар, и она должна, должна, должна немедленно проснуться!!!
х о р о ш о х о р о ш о
Грязные руки с обломанными ногтями перестали дрожать и остановились.
х о р о ш о х о р о ш о х о р о ш о х о р о ш о
Рот наполнился приятной сладостью. По коже разливалось успокаивающее тепло. Как после ванны. Как после оргазма. Это и должен был быть оргазм.
Чувствуя жар и приятную пульсацию между ног, Лиля просунула руку под живот и коснулась себя кончиками пальцев. Мгновение спустя наваждение схлынуло, и она тут же отдернула руку.
Тревога, осевшая глубже на дно, поднималась обратно.
Это не Даня. Это не беременность.
И сломанное радио вовсе не в голове, оно у нее в животе!
И это не радио. Это…
м а м а м а м а н о р м а л ь н о д о м м а м а д о м н о р м а л ь м а м а м а
Нет. Господи, нет. Не может…
м а м а м а м а
Этого нет. Ей приснилось. Ей… Да, ей что-то подсыпали. Поэтому она ничего и не помнит. Это все долбаные глюки. И если она начнет прислушиваться к ним, будет только хуже.
м а м а м а
– Заткнись… – прошелестела Лиля и закашлялась.
м а
– Заткнись! – наконец сумела выкрикнуть она и кое-как встала на четвереньки.
Все в порядке. Все хорошо. Ты…
– И ты заткнись! Ни хрена не в порядке! Ни хрена!
Память вспыхнула обрывками смутных образов. Этот голос уже был. Она откуда-то знала его. И следовала за ним, но что-то пошло не так. Все пошло не так.
Продолжая выкрикивать беспорядочные оскорбления (это помогало заглушить оба голоса: и слабый лепет в животе, и тот, который шел будто бы извне), Лиля поползла к выходу из пещеры. Всего несколько метров, и вот он: почти прямоугольная арка, наполненная ртутным светом пасмурного дня.
Растекающийся под пальцами и ободранными коленками песок был усыпан какой-то дрянью. Раскидывая ее в стороны, Лиля, наконец, сообразила, что это.
Останки.
Серые кости, бурые обрывки плоти. Части чьих-то тел, обглоданные… кем-то…
Тобой. Ты их ела.
Нет. Конечно же нет.
Разве ты не помнишь? Ты питалась как следует, чтобы…
Лиля остановилась, наткнувшись на невидимую стену. Невозможные, не укладывающиеся в сознании воспоминания распирали голову изнутри. А снизу, из живота, ввинчивалось гудящее на одной ноте:
п л о х о п л о х о п л о х о п л о х о
Болезненная отрыжка подкатила к горлу, и Лилю стошнило на песок.
н е т н е т н е т е ш ь е ш ь е ш ь е ш ь
Нет!
Мышцы шеи задрожали, но радио переломило их сопротивление. Голова Лили склонялась ниже, еще ниже, пока губы не коснулись полупереваренных сизых кусочков, смешанных с темной слизью.
е ш ь е ш ь е ш ь е ш ь
Нет…
А теперь отдохни. Тебе нужно отдыхать. Ты…
– Нет! – завизжала Лиля и снова начала кашлять, отплевываясь от набившегося в рот песка. Она отчаянно желала, чтобы ее опять стошнило, но внутри словно опустился какой-то клапан. – Отвянь от меня! Этого нет! – покачиваясь, она беспорядочно размахивала вокруг себя рукой, отгоняя невидимку. – Это просто глюк! Это глюк! Тебя нет!
Когда все, кроме ее собственных бессвязных криков, стихло, Лиля ринулась к выходу. Как можно быстрее перебирая руками и ногами, она выползла из пещеры на свет.
В глазах двоилось, троилось, поле зрения то и дело застилал суетливый рой мух, но она продолжала ползти. Впереди были дома, там люди, они помогут, они вызовут скорую… Ее изуродовали, с ней… с ней сделали что-то, но врачи смогут помочь, они все исправят… Надо только доползти… Еще немного… Осталось совсем…
Приблизившуюся к ней высокую фигуру Лиля не заметила. Только почувствовала, как голову сдавила распяленная шестипалая ладонь. Но и это длилось недолго, потому что сразу после…
Даня.
Господи, где Даня?!
Он же был с ней!!!
Если она не найдет Даню, пока муж не вернется из командировки…
Он уже здесь.
Лиля взвизгнула, когда ее коснулся тяжелый кулак мужа.
В тот единственный раз, когда она потеряла Даню в торговом центре (ей надо было выбрать помаду, а этот мелкий гаденыш все время ныл и рвался куда-то, вот она и выпустила его руку!), этот кулак впечатался ей под ребра. На подземном паркинге, в тени за колонной, где никто не мог увидеть.
Теперь он бил в открытую, прямо в лицо. И не собирался останавливаться после одного удара. Потому что здесь – она только сейчас осознала это – не было ни единой живой души, кроме них.
Лиля вопила от боли, а новый Даня в ее животе – от удовольствия:
м а м а е щ е м а м а е щ е м а м е щ е м а м е щ е м а м е щ е е е е е е е е
Серая Мать время от времени полностью упускала их: то одного, то другого… Такого не случалось уже очень давно. Но хуже всего была потеря контроля над инкубатором. Чтобы восстановить утраченную связь, пришлось покинуть Колыбель, лишившись возможности присматривать за всеми остальными.
Впрочем, это одновременно означало, что ей наконец удалось.
Дитя растет, развивается, обретает собственную волю. И эта воля заставляет разум инкубатора переключаться. Вот только полностью контролировать инкубатор оно пока не может, у него не хватает сил. Но это изменится. Дитя сформируется и родится. Вырастет. Расцветет. А потом Серая Мать подарит ему новый мир.
Молочно-белые шары глаз медленно вращались в глазницах, разглядывая инкубатор. Лежащая на песке человеческая женщина, которую Серая Мать притащила обратно в укрытие, уже изменилась и будет изменяться все сильнее. В конце концов Дитя использует ее плоть по-своему, а ненужные остатки сбросит. Родится. Пусть и не совсем так, как рождаются дети людей.
Пронизывающие лицо Серой Матери отверстия ноздрей оставались плотно сомкнутыми. Эта пища была для Дитя, не для нее. Закончив, она убрала ладонь с головы женщины-инкубатора. Лицо той оставалось напряженным, но сама она была неподвижна, за исключением поднимающихся при дыхании ребер. Так все и останется. Пусть лежит спокойно и видит сны, наготово собранные Серой Матерью из всего, что удалось найти в жалком разуме этой… Лили.
Да, Лили. Это ее имя. Люди, как бы они ни выглядели и где бы ни жили, всегда дают имена всему, что видят вокруг. И в первую очередь – своим детям. Иногда еще даже нерожденным. Но у Дитя Серой Матери имени нет. Может быть, однажды оно появится. В новом мире наверняка так и будет.