Ей самой тоже дали имя какие-то люди. Не такие, как эти, но… похожие. Хотя вспомнить их Серая Мать уже не могла. Многое, очень многое кануло во мрак с начала ее времен. И потому при случае она просто вкладывала прежнее имя в головы новых людей, передавая его смысл, а не первоначальное звучание – так же, как вкладывала все остальное.
Убедившись, что инкубатор успокоился, Серая Мать покинула убежище. Обратный путь к Колыбели занял больше времени. Она не потеряла чувства направления, она всегда знала, куда идти, но теперь вместо всеохватывающего радара приходилось полагаться исключительно на нутряное, почти животное чутье. Истощенная, сейчас она и была животным: разумным, опасным, но всего лишь животным.
Мир, сжавшийся до физического ощущения работы мышц и внутренних органов, казался тесной клеткой. Все, что она могла сейчас, – переставлять ноги, чтобы идти вперед. Да, это – участь животного. Участь человека.
Чтобы вновь стать самой собой, Серой Матери требовалось восстановить силы. И сделать это, за неимением свежей добычи, можно было только в Колыбели.
А после настанет время пополнить запасы.
Он должен сделать это.
«Делай, что должен, и получишь то, что хочешь», – так было сказано.
Остановившись напротив темной двери без номера, Толенька безжалостно комкал в руках разлохмаченный край своего старого свитера, торчащий между полами куртки. Тихий треск. Очередная надорванная нитка. Этот свитер был последним (как и джинсы, и куртка), но Толенька не мог остановиться.
Ничего, ничего, будет еще свитер, уговаривал он себя. Будет новая одежда. Девушка Олеся поделится с ним одеждой Семена, когда тот исчезнет. Они с Олесей станут настоящими соседями. Будут говорить. Будут искать грибы и земляные яблоки, будут охотиться вместе. Она ведь уже умеет охотиться. Даже свежевать тушу умеет. Он ее научил. Серая Мать позволила, и Толенька ее научил.
А теперь он сделает, что должен. Серая Мать обещала помочь. Обещала, что после этого они с Олесей будут соседями. Только они, больше никто. Больше никого и не надо.
Толенька опустил взгляд вниз, на свои руки. В последнее время они стали другими. Пятна увеличились, а некоторые пальцы сделались целиком серыми. Даже ногти на них посерели. И, кажется, перестали расти. Наверное, он постарел еще больше. Ничего, ничего. Все стареют.
Отпустив наконец край свитера, Толенька глубоко вдохнул и выдохнул. Шелестящий звук тут же поглотила жадная тишина подъезда. Он поднял руку и постучал в дверь.
Открыла Олеся. Язык и небо склеились вместе, превратившись в липкий ком. Надо было что-то сказать, с чего-то начать, но он так ничего и не придумал. Серая Мать обещала помочь, вот он и не придумал. А теперь ее не было. Толенька не слышал ее со вчерашнего дня.
– Привет. Есть вопрос, – первой заговорила Олеся. Похоже, она не заметила его замешательства. – Пойдем.
Так ничего в итоге и не сказав, Толенька последовал за ней, шаркая босыми ногами по постепенно исчезающему рисунку ламината. Олеся свернула налево, в ванную комнату.
– Что это? – она показала на дыру в полу.
Ком во рту разлепился, и Толенька сумел заговорить:
– Пустота. Пустое место.
– То есть там внизу ничего нет? Есть только этот этаж, да?
– Да, – Толенька несколько раз быстро кивнул, – только этот, больше ничего.
– Это ведь не настоящий дом. – Из голоса Олеси исчезли вопросительные интонации. Она с самого начала казалась Толеньке умнее остальных. – Тут почти все ненастоящее.
Толенька снова закивал.
– У тебя в квартире то же самое. Почему разрушается именно туалет? И кухня тоже. Ведь в самом начале была вода. И электричество.
– Слишком сложное. Лишнее. Серая Мать убирает все лишнее, без чего можно прожить. – Язык снова свободно двигался во рту. Говорить о другом (не о том, ради чего он здесь) было гораздо легче. Может, время еще не пришло?
Пришло.
Появление Серой Матери было как удар током – болезненный, парализующий. Толенька почти поверил, что она уже не придет, но вот она здесь, снова рядом с ним. Нет, не рядом. Внутри. И ее присутствие почему-то не успокаивает.
Говори.
– Нужно… кое-что сказать вам, – выпалил Толенька, прежде чем Олеся успела опять заговорить. – Толенька пришел, чтобы сказать.
– Тогда пойдем в комнату.
Олеся уже вышла из ванной, а он все не двигался с места. Заледеневшие ноги вросли в пол. Толенька не мог даже вспомнить, когда у него последний раз мерзли ноги. И когда он последний раз носил обувь. Тревога, охватившая его в подъезде, лишь усилилась.
Делай то, что всегда. Делай как раньше. Или…
Нервно потирая руки, Толенька пару раз крутанулся вокруг себя, чтобы прийти в чувство. Он ведь знал, что должен сделать. Взгляд упал на металлический прямоугольный предмет, примостившийся на полке над раковиной. Сухой шорох трущихся друг о друга ладоней оборвался.
Вот что точно было настоящим.
Толенька быстро схватил прямоугольный предмет и сунул в карман куртки. Он не помнил, для чего тот нужен, да это и не важно. Главное – он взял настоящую вещь. Сделал, как раньше.
– Чтобы спастись от Серой Матери, нужны правильные мысли. Только правильные мысли ведут к…
Спасению.
– …к спасению.
– Правильные – это какие? – Семен, который лежал на диване, когда Толенька с некоторой задержкой вошел в комнату вслед за Олесей, теперь сел. На голове у него больше не было волос. И Толенька сразу заметил испятнавшую парня серость. С некоторыми другими тоже так было. И с ним самим.
Олеся сидела на маленьком столике (журнальном; да, журнальном, что бы это ни значило). Она пока что не задавала вопросов, только слушала. Сам Толенька никуда садиться не стал – не мог. Сцепив руки перед ноющим животом, он шагал туда-сюда между входом в комнату и кухонным столом: шаг, шаг – быстрый взгляд на серую вуаль пыли у плинтусов – шаг, шаг – взгляд на окаменевшие кухонные шкафы, осыпающиеся с углов мелким песком, – шаг, шаг – взгляд на слушателей…
– Правильные – это…
Чутье.
– …это чутье. Ваши думы… это ее пища. Пища Серой Матери. Будете думать – и она запутает, заставит стать другими, вложит в голову другое. А чутье не проведешь. Правильно только чутье!
Что первое пришло на ум…
– Что первое пришло на ум – то и правильно! Нельзя раздумывать.
– Невозможно ни о чем не думать, – возразил Семен.
– Нет, он не это имеет в виду, – помотала головой Олеся. – Нельзя погружаться в самокопание, так? – Она взглянула на Толеньку. – В размышления о своих страхах, чувствах, о прошлом – во все такое?
– Да, – подтвердил Толенька. – Иначе Серая Мать запутает, она любит путать бестолковый ум.
Похоже, Олеся и Семен обдумывали услышанное. Убрав руки за спину, Толенька продолжал ходить вперед-назад. Ему было тесно – так тесно! – и в чужой квартире, и в собственной голове, бо́льшую часть которой занимала сейчас Серая Мать. Сам он спрятался где-то в темном углу, желая лишь одного: чтобы все это поскорее закончилось.
Он хотел сделать, что должен, и вернуться к обычной жизни. К хорошей жизни. С соседом, вернее с соседкой. С Олесей. Серая Мать обещала объяснить ей все, а значит, ему уже не придется этим заниматься. И хорошо, потому что объяснять… всякое… хуже всего. Он хотел бы говорить, но о чем-то другом. Только не о том, что делает Серая Мать.
– И что дальше? – вдруг спросила Олеся.
– А? – переспросил Толенька, по-птичьи наклонив голову. На самом деле он слышал вопрос и понял, что она имеет в виду, но у него еще не было ответа.
– Я знаю, о чем ты говоришь, и уже научилась не пускать Серую Мать к себе в голову. Что дальше? Мы можем что-то сделать, чтобы… спастись отсюда?
Олеся спрашивала о спасении. Это было правильно. Только Толеньке, засевшему глубоко в темноте, окончательно расхотелось говорить. Но сейчас власть принадлежала не ему.
– Можем, можем, – губы выталкивали слова, голова мелко кивала, – надо только попасть в одно место.
– Что за место?
– Колыбель. Там, в пустыне. Серая Мать живет там. Наблюдает. Оттуда видно все.
– Если мы придем туда, что тогда?
Толенька остановился, словно загипнотизированный ярким, живым взглядом Олеси, сейчас прикованным к нему. Он так долго не смотрел никому прямо в глаза… Долго, очень долго… И Серая Мать позволила ему смотреть. А потом произнесла ответ, и Толенька повторил его прежде, чем сам успел осознать:
– Тогда мы убьем ее.
Теперь на его пальцах тоже была кровь. Пусть и от мяса, добытого другими, но все же. Прислушиваясь к ощущениям в желудке, Семен с удовлетворением отмечал отсутствие тошноты. Он вспоминал, как ел сырое мясо, представлял пережеванные куски, движущиеся по пищеводу, и больше не испытывал отвращения.
Теперь ты – другой человек. Ты одолел прежнего никчемного себя. Ты смог.
Раз тошноты нет, значит, пища усваивается. Если он сможет и дальше нормально питаться, то скоро наберется сил. В этом Олеся права.
Размышляя так, Семен продолжал неподвижно лежать на Олесином диване с закрытыми глазами. Пусть Олеся думает, что он спит. Сейчас, пока болезненная слабость еще выкручивала его тело, ему не хотелось ни с кем говорить. Позже, может, и захочется, но только не сейчас, когда он наконец стал чувствовать себя комфортно наедине с собой.
Семен так и продолжал бы лежать, если бы не появился Толенька. Высушенный сосед все больше напоминал бычок без фильтра, выброшенный на пыльную обочину: такой же помятый, серый от пепла, невзрачный, растоптанный. Он должен был что-то знать о метаморфозах, в результате которых появляются эти пятна на теле. Может, стоило все-таки спросить?
Но когда Толенька заговорил о Серой Матери, все прочее перестало волновать Семена.
– О чем мы вообще говорим? – забыв о вялости, придавившей его к спинке дивана, Семен выпрямился и подался вперед. – Что это за Серая Мать?