Все сорвалось из-за него. Она чувствовала, она знала, куда идти, пока он не отвлек ее!
(Жди).
Вздохнув, Олеся подошла ближе и плюхнулась на землю рядом с ними – проводником и обузой. Путеводная нить окончательно пропала.
У нее не получалось охватить их всех разом, как раньше, но она снова могла говорить с ними. Наблюдать, ощущать их, пусть и по очереди.
Глубоко в лабиринте Колыбели Серая Мать свернулась в полукруглой нише с мягкими стенами из плоти. Чем глубже, тем мягче. Здесь, под каменным панцирем, находилось самое сердце Колыбели.
Перепонка из складчатой плоти слева слегка шевелилась. Серая Мать коснулась ее рукой, и движение прекратилось. Округлившиеся ноздри втянули нечто невидимое глазу, сочащееся с той стороны.
Она насытилась, и теперь можно возвращаться наверх. Встречать новую пищу. И новую прислугу. От прежнего слуги мало что осталось: человеческий разум часто распадается быстрее, чем носящее его тело. Проще взять новый, чем собирать воедино ошметки старого.
Когда Серая Мать покинула свое ложе, слабое движение за живой стеной возобновилось. Наполовину парализованная, Алла Егоровна все еще пыталась сползти с грязной койки в несуществующей палате интерната.
В ушах звенело. Этот звон появился вскоре после разрыва путеводной нити и никак не исчезал. На его фоне остальные звуки – вздохи, покашливания, глотки из бутылки, шуршание песка и цокот мелких камней друг о друга – казались Олесе почти искусственными.
«Что это за нить?»
Звон нарастал. А еще снова темнело в глазах, и это было хуже всего. Слишком похоже на начало припадка.
«Только не сейчас».
«Не здесь».
Мышцы спины и ног превращались в кисель. Хотелось уступить возрастающей слабости и улечься прямо на землю. Хотелось вскочить и скорее идти дальше, сбросив с себя эту вязкую вялость. И невозможно было сделать ни то ни другое. Разнонаправленные желания терзали Олесю с равной силой.
Заметно ли, что с ней не все в порядке?
Олеся искоса глянула на остальных. Семен дремал, растянувшись на песке. Толенька сидел к ней вполоборота, прижимая к себе рюкзак с бутылками, и глядел в никуда, в пустошь. Никому не было до нее дела.
«Я справлюсь».
Стараясь дышать поглубже, Олеся оперлась на руки, чтобы подняться, и… не смогла. Ноги не двигались. Олеся ощупала их, потом ущипнула и не почувствовала ничего.
«Не может быть».
Спина покрылась холодной испариной. Олеся попыталась пошевелить ногами еще раз – бесполезно. Она снова по очереди ущипнула икры, потом ударила одну, другую. Ничего. Никаких ощущений. Ее ноги превратились в две неподъемные колоды.
«Не может…»
Пульс участился, холодные капли выступили на висках и под носом. Под курткой засаленная футболка приклеилась к спине. Оттолкнувшись руками, Олеся с трудом передвинулась назад, и пятки кроссовок, надетых на бесчувственные ноги, прочертили в сером песке две бороздки.
«Не эпилепсия».
«Паралич».
Страшное слово, которое Олеся гнала прочь, все-таки просочилось в мысли. Здесь оно означало смерть.
Звон усилился. Траурный ободок черноты по краям поля зрения продолжал расширяться.
«Эпилепсия».
«И… паралич».
«Смерть».
Перед глазами вдруг встал черно-белый образ: худощавая женщина с темными волосами, зачесанными в пучок. Строгое платье с белым воротничком, но линия губ на лице над ним – мягкая, с намечающимися морщинками от частой улыбки. Старое фото. Бабушка, жена дедушки. Она погибла в пожаре, когда Олеся была совсем маленькой.
«Паралич».
Не смогла выбраться, потому что была парализована ниже пояса.
«Смерть».
Олеся не знала, чем именно болела бабушка. Это могло быть что-то наследственное. Что-то с мозгом. Как и у нее.
Наступающая чернота сжала поле зрения до размеров светлой точки, когда рядом с Олесей взметнулся вверх столб песка. Оцарапавшие щеку острые камешки привели в чувство, заставили отпрянуть в сторону. Ноги ожили, в глазах прояснилось, и Олеся, стоя на четвереньках, озиралась по сторонам, будто видела впервые и пустошь с пляшущими песками, и своих спутников. Ощущение резкого пробуждения от сна наяву было слишком знакомым.
Семен по-прежнему спал, не реагируя ни на что вокруг. Толенька обернулся и посмотрел на Олесю. Встретившись с ним взглядом, она спросила:
– Ты уверен, что она не знает о нас?
– Не знает, ничего не знает, – Толенька помотал головой. Его мосластые пальцы исполняли беспорядочный танец по поверхности рюкзака. – Толенька чувствует, что она спит. Она долго спит. Успеем. Пойдем и успеем.
– А это? – Олеся кивнула в сторону песчаного столба, медленно и текуче собирающегося во что-то вроде детской коляски. – Ты сказал, это делает она.
– Это… – уставившись в землю перед собой, Толенька обхватил растопыренной пятерней темечко, – ее сны. Серая Мать видит сны. Она не ждет нас, не ждет… Толенька все обдумал, все рассчитал… Пора идти! – Он вскочил на ноги с ловкостью, неожиданной для существа, напоминающего ожившие песчаные скульптуры. – Надо идти, пока не проснулась!
Олеся тоже встала. В голове слегка шумело, но звона не было.
Семен продолжал лежать.
Опустившись рядом на корточки, Олеся легонько тряхнула его за плечо:
– Вставай. Надо идти.
Он открыл глаза – две выпуклые стекляшки, мутные от времени. Раньше они такими не были. Его глаза были темными, карими, может, слегка зеленоватыми, но точно не такими, не цвета застарелой пыли.
Семен сел, а потом, отмахнувшись от Олесиной попытки помочь, медленно поднялся на ноги. В своей обтрепанной одежде и с серыми пятнами на облысевшей голове он напоминал Толеньку. Только тот – ловкий и сильный, а Семен…
Зачем он вообще потащился с ними?
«Пусть идет. Поможет», – сказал Толенька. «Толенька тоже казался слабым, а на самом деле не так!» – сказал он. С Толенькой – выжившим, следопытом, охотником – так оно и было, а вот насчет Семена Олеся сомневалась.
«Да что ты знаешь о мучениях!»
Тот выкрик Семена все еще громко звучал в памяти, ощущался тычком в грудь, плевком в лицо. Олеся помнила все, о чем он тогда говорил, хоть и не смогла – не захотела – сразу осознать и представить то, о чем шла речь. Неужели все это происходило с ним на самом деле?
Но происходило или нет – Олеся по-прежнему не собиралась всерьез задумываться об этом. И тем более не собиралась переживать.
(Наркоман выдумает что угодно, наплетет с три короба, лишь бы оправдать себя).
«И почему я до сих пор думаю об этом? Есть вещи поважнее!»
Ведущий их Толенька петлял среди подвижных масс мертвого грунта. Спрессовываясь и перетекая, они принимали то один, то другой облик, словно гениальный скульптор вдруг разыгрался, как ребенок.
Только это не было игрой.
В шершавой серой поверхности воссозданных искусственно предметов Олеся узнавала тот же материал, из которого состояли копии дворов и домов. А значит – и более искусные копии всего остального, потому что ничего другого, кроме этой мертвой крошащейся почвы, здесь не было. И заставить ее принять какую-то форму… такое наверняка непросто сделать. Нужна тренировка. Создать, разрушить, создать снова, лучше…
Но разве можно тренироваться во сне?
Шаг Олеси замедлился.
Тренировка любого навыка требует внимания, требует бодрствующего сознания.
«Значит…»
Кроссовка шаркнула по песку на середине шага, и Олеся остановилась. Семен и Толенька не оглядываясь уходили вперед, терялись среди растущих и рассыпающихся копий. Олеся набрала в грудь воздуха, чтобы окликнуть их.
(Вот оно).
(Вот твоя цель).
Непрозвучавший зов увял внутри, когда облака грунта разом осыпались вниз. Двигавшая ими сила пропала, остались только безжизненные песчаные кучи.
Над ними возвышалась она. Колыбель. Олесе больше не были нужны пояснения Толеньки, чтобы узнать ее.
(Ты почти пришла).
Непослушные ноги дрогнули, а потом шагнули вперед.
(Осталось немного).
Нить снова была. Натянулась пульсирующей струной между Олесей и Колыбелью, влекла вперед. Вялость в ногах окончательно прошла, шаги становились все увереннее и быстрее, а потом Олеся побежала. Глядя только вперед, она пронеслась мимо Толеньки и Семена.
– Подожди! Стой! Олеся!
Выкрики Семена неслись в спину, но она не обращала на них внимания. Значение имела только цель. Тело вновь наполнилось силой, готовое к схватке.
Облака пыли и мелкого песка взлетали из-под подошв быстро мелькающих ног. Легкие гоняли туда-сюда наэлектризованный воздух. По сосудам неслись горячие кровяные волны. Застывшая посреди пепельной пустоши Колыбель – утопленный в почву серый овоид – приближалась мучительно медленно. Она был гораздо выше слепых подобий многоэтажек и шире, чем все копии дворов, вместе взятые. Гигантское окаменевшее яйцо, рептильно-холодное и неприступное. В его верхней части зияло круглое отверстие с неровными растрескавшимися краями, завернутыми внутрь, во мрак. Оказавшись ближе, Олеся различила такую же крошащуюся борозду, берущую начало у темной дыры и опоясывающую Колыбель по нисходящей спирали.
Едва дыша, она упала на четвереньки у подножия Колыбели. Грудь ходила ходуном, в подреберье вонзался раскаленный стержень. Фигуры Толеньки и Семена остались темными точками на фоне мглистого горизонта. Олесе никогда не приходилось пробегать такое расстояние и с такой скоростью. Сердце колотилось как сумасшедшее, но ей было все равно.
Все внимание Олеси было обращено вверх, к черной каверне – единственному входу в Колыбель.
В нескольких метрах слева спускающаяся от входа спиральная борозда рассыпáлась окончательно и уходила в песок. Обдирая торчащие из порванных джинсов колени о каменистые выступы, Олеся карабкалась вверх, как ящерица, пока крутой склон не сменился тропой, напоминающей утопленный в стену пандус. Там девушка выпрямилась и двинулась дальше, прижимаясь вплотную к стене, чтобы не свалиться с осыпающегося края.