– Алла? Ты где?
Хлопочкин очень хотел, чтобы жена ответила. Пусть она в туалете или в ванной, но ведь ответить-то можно! Впрочем, шума воды он не слышал, так что… Ну конечно! Он и не мог его услышать. Воду отключили. Или она отключилась сама? Они с соседями (девушку зовут Олеся, а парня… Семен, кажется) так и не разобрались, что же случилось.
Может, Аллочка ушла к соседям? К тем молодым ребятам или… Да, был ведь еще кто-то… Он крепко заснул, а жена решила сходить в гости, развеяться… Нет, развеяться – это вряд ли, не похоже на его Аллочку. Она бы его просто так не бросила. Наверняка пошла за чем-то. За лекарством. Да, скорее всего, так оно и есть. Но на всякий случай нужно пройтись по квартире, посмотреть. Аллочка ведь могла устать и тоже заснуть. На диване в гостиной, например. Только непонятно, почему этот ящик…
Несмотря на принятое решение осмотреть квартиру, Хлопочкин не двигался с места. Босые ноги мерзли на холодном полу. В самом намерении оглядеться, проверить все комнаты было что-то до боли знакомое. Как в сером песке на дне ящика. Из глубин памяти вынырнул образ здоровенной бледной твари без лица, выбирающейся из лифта. И это не было частью горячечного сна. Потому что это было.
Вспотевшей ладонью Виктор Иванович ухватился за дверной косяк. Он помнил, как смотрел вслед Семену и Олесе, крадущимся в их с Аллой квартиру, чтобы разведать, не притаилось ли здесь оно.
Но все ведь обошлось, правильно? Да и входная дверь должна быть закрыта, в самом деле!
Хлопочкин продолжал стоять, держась за дверной косяк, но, сколько бы он ни прислушивался, из других частей квартиры не доносилось ни звука. Наконец он сделал пару осторожных шагов по направлению к маленькой комнате. Толкнул дверь, заглянул внутрь. Никого.
Дальше – гостиная. Там тоже никого не оказалось. Ковролин на полу и вся обстановка комнаты выглядели потускневшими, как будто сильно запыленными. Возле книжного стеллажа валялась какая-то книга.
Непорядок. Подобрав книгу, Хлопочкин попытался пролистать ее, но не смог открыть. Серая обложка была пуста, и только на корешке, слегка расцвеченном бордовым, выделялись знакомые буквы: «АГ ТА КР СТИ. П АРО».
– Мистика какая-то… – одними губами прошептал Хлопочкин, отчего-то опасаясь потревожить застоявшийся воздух. Положив книгу на журнальный столик, он потер ладони одну о другую, стряхивая мелкую сухую пыль.
Находиться в гостиной становилось неприятно. Все, что Хлопочкин видел вокруг, напоминало эту странную (бракованную) книгу (дешевая краска выцвела, вот и все). Да, это была его квартира, но все здесь казалось каким-то… будто бы чужим. Не таким, как раньше. Ненастоящим. Разумеется, только казалось. Стоило взять с полки любую другую книгу – нормальную, не бракованную, – и это ощущение исчезнет, развеется, как кошмарный сон солнечным утром.
Но другую книгу он так и не взял. Держа в уме единственно возможное объяснение насчет плохой типографской краски, Виктор Иванович направился в кухню. Вдруг Аллочка все-таки там?
Нет. В ванной, в туалете – жены нигде не было. Значит, она у соседей.
В прихожей Хлопочкин сунул ноги в свои растоптанные шлепанцы. Изнутри их тоже покрывал слой пыли. Или даже песка, потому что стопы слегка покалывало. Помешкав немного у двери (она все же была не заперта, а это означало, что Аллочка отлучилась буквально на минуту), он вышел в тамбур. Оставалось только выяснить, к каким именно соседям пошла жена.
Первым делом Виктор Иванович шагнул к двери ближайшей квартиры, двадцать четвертой. Пыльная кнопка звонка (и почему повсюду эта чертова пыль?) отказывалась продавливаться под пальцем, как бы сильно он ни нажимал, словно вместо звонка тоже был какой-то… муляж.
Тоже? Хлопочкин передернул плечами, гоня прочь странные мысли.
В тамбуре было прохладно, а он… Да он же в одной майке! К тому же в грязной. И спортивки тоже не первой свежести. Хлопочкин обернулся, нерешительно глянул на дверь собственной квартиры и вдруг понял, что ни за что больше не войдет туда один, без Аллочки. Пусть у него лихорадка, пусть он бредит, но… Не войдет, и все. Подумаешь, майка! Ерунда. Он же не голый.
Мысленно уговаривая себя, Хлопочкин согнутыми пальцами постучал в дверь двадцать четвертой квартиры. Никто не отозвался, и его вдруг накрыло дежавю. В самом деле, они ведь уже ходили по квартирам! В этой никого нет. В двадцать третьей, у лифта, живут Семен и Олеся, в другом тамбуре – истеричная девица с мальцом и… вроде какая-то толстушка.
Всплывшие в памяти факты успокоили Хлопочкина ненадолго. В тяжелой голове по-прежнему копошились тревожные мысли. С чего вообще возникли эти провалы в памяти? Сколько он уже проболел? Какое сегодня число, в конце концов?
И где же Аллочка?!
Виктор Иванович покинул свой тамбур и попытался позвонить в квартиру ребят. Звонок, опять напоминающий муляж, не работал. На стук никто не открыл. Он попробовал нажать на ручку, и дверь поддалась. Не заперто.
– Есть кто дома?
В ответ – все та же тишина.
– Ау! Соседи!
Ничего. Но если в квартире пусто, почему же не заперта дверь?
Решившись, Хлопочкин зашел в прихожую и успел сделать пару шагов, прежде чем заметил за распахнутой дверью ванной неопределенное черное пятно. Конечно, это чужая квартира и он понятия не имеет, как все в ней обустроено, но ведь в ванной должно что-то быть, верно? Стиральная машина, шкафчик… Куча грязной одежды, наконец.
Следовало вернуться обратно в подъезд, но сгусток черноты в углу ванной комнаты снова и снова притягивал взгляд. Осторожно, будто приближаясь к клетке с диким зверем, Хлопочкин потянулся к выключателю. Хотелось просто посмотреть, что там такое. Убедиться, что это всего лишь…
В куцем, неохотно зажегшемся свете он увидел, что это никакое не пятно. И не куча грязного белья. Чернота оказалась провалом в полу ванной комнаты. Его серые каменистые края уходили вниз и вглубь, погружаясь во тьму – куда-то, но явно не в нижележащую квартиру. Потому что ни в одной квартире не могло быть такой плотной пещерной черноты.
От взгляда в провал начинала кружиться голова. Виктор Иванович ухватился за стену и попятился к двери. «Бездна, – крутилось у него в голове, – я заглянул в бездну». От этих мыслей муторная слабость и боль в голове отодвигались на второй план. Он больше не придумывал никаких объяснений. Ему было страшно.
Споткнувшись о порог, Хлопочкин вывалился из соседской квартиры и захлопнул дверь, ограждая себя от… чего? Что именно он увидел? Что вообще все это значит?!
– Алла! – почти бегом он бросился в соседний тамбур. – Алла, ты где?
Чтобы не прикасаться к звонку – к тому, что выглядело как звонок, – он забарабанил в первую дверь. В этой квартире жила истеричка в красном. Чувствуя непривычную слабость в ногах (а точнее, не чувствуя их вовсе), Хлопочкин привалился к двери и чуть не упал, когда та вдруг открылась внутрь.
– Алла? Есть кто?
Хлопочкин балансировал на пороге и уже понимал, что не хочет его переступать. Тишина по ту сторону была не просто отсутствием звуков, она висела в воздухе невидимой взвесью, неизвестно сколько не тревожимой никем и ничем. Законсервированная тишина. Тишина нежилого помещения.
А еще – кучки серого песка, вытянувшиеся вдоль серых стен на сером полу. Ни обоев, ни напольного покрытия – только пористый бетон и бетонная пыль.
Справа раздался щелчок, а затем – тихий скрип отворяемой двери. К обледеневшим конечностям Хлопочкина вернулась чувствительность.
– Алла! Аллочка!
С трудом дыша из-за колотящегося под самым горлом сердца, Хлопочкин поспешил в соседнюю квартиру. Звуки, движение – наконец-то!
– Аллочка! Я тебя везде…
И запах. Маслянистый, растительный, густо разлитый в душном тепличном воздухе.
Виктор Иванович не успел понять, что именно видит перед собой. Оно обвило его ноги и рвануло внутрь, так что перед глазами мелькнул потолок.
И кое-что еще. Воспоминание о бородавчатых щупальцах, тянущих его вглубь песчаной воронки.
Хлопочкин закричал и продолжал кричать до тех пор, пока нечто мягкое и обжигающее не заволокло его лицо.
Семен остановился под дверью двадцать четвертой квартиры с фомкой в руках. Он поворачивал инструмент то так, то этак, пытаясь ухватить поудобнее. На пол сыпались хлопья побледневшей ржавчины. Обнажившаяся серая поверхность фомки напоминала металл, но не была им. Впрочем, Семен не замечал разницы. Он готовился к неизбежному.
Выбор был прост: жизнь Толеньки против жизней тех, кого Серая Мать приведет в будущем. Теперь, когда Семен знал, что Она делает с ними на самом деле, сомнения были излишни. Чего тут сомневаться?
И все-таки Семен медлил. Дыхание, спокойное всю дорогу, теперь сбивалось. Хотелось вдохнуть поглубже. Еще глубже. От этого сердце начинало стучать чаще и натужнее, как будто ему тоже не хватало воздуха. Или крови.
Семен не был жестоким человеком. Никогда. Да, несколько раз ему приходилось участвовать в потасовках, но только в безвыходных ситуациях. Да и дрались все голыми руками. А в тот единственный раз, когда на чьей-то квартире незнакомый парень с ножом-бабочкой порезал другого незнакомого парня, Семен попросту встал и ушел. Он не хотел проблем.
Семен в очередной раз провел большим пальцем сначала по одному концу фомки, потом по другому.
Концы оказались не острые. Совсем не острые.
Может, и не будет никакой крови.
Его ладонь легла на изогнутое колено инструмента. Можно бить им. Сильно. Очень сильно. Несколько раз, чтоб наверняка. Это ведь не убийство из-за дозы или по злости. Или под кайфом. Это другое. Это… ради других.
Он попытался представить новых людей, которые придут сюда, но в голове теснились лишь знакомые лица: Олеся, Хлопочкины, толстуха из двадцать второй, Вася и Ромка. Ленка. Толенька.
«Я хороший человек. А хорошие люди поступают правильно. Даже если это… трудно».
Семен разжал один кулак, взялся за дверную ручку. Осторожно потянул на себя. Не заперто. Он бесшумно переступил через порог, прикрыл за собой дверь и точно так же, не издав ни единого звука, прокрался вглубь квартиры.