– Почему она – Мать? Ты знаешь?
Лысая голова качнулась из стороны в сторону.
– Это не просто так, – Олеся выпустила его рукав. – Я что-то видела, когда упала в черноту… Там, в Колыбели… – она зажмурилась и обхватила колени руками. – Она почему-то Мать… Мать… Мать продолжается… Новая жизнь… Инкубатор… Новая жизнь слаба… Смерть… Пища… Новая жизнь…
Наплывающие воспоминания о пребывании в черноте обретали форму и ясность.
– Это не галлюцинации, – прошептала Олеся самой себе, и ее глаза задвигались под веками еще быстрее. – Это была она… Ее разум…
Воображаемую черноту разодрал визжащий вопль (м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а м а), и Олеся распахнула глаза.
– Я видела ее изнутри! – она снова вцепилась в безучастного Толеньку. – Я смотрела в ее разум! Так же, как в твой! У нее есть ребенок!
При слове «ребенок» что-то ожило во взгляде Толеньки. Олеся наклонилась к его лицу почти вплотную, как будто собиралась поцеловать.
– Ты знаешь что-то об этом? У Серой Матери есть еще дети? – Толенька снова ушел в себя, и она принялась трясти его, сколько хватало сил. – Ну давай же! Отвечай! Говори со мной!
– Обманщик, – тихо произнес Толенька, когда Олеся, обессилев, опустила руки. – Он как она. Показывает то, чего нет. Здесь, – согнутым пальцем он коснулся виска. – И он. – Толенька указал на холм, рядом с которым они сидели.
Олеся смотрела, но не видела ничего, кроме груды камней, спрессованных вместе такой же каменистой почвой и засыпанных с боков песком. Правда, камни лежали слишком ровно, один за другим, образуя гребень по центру холма.
– Иногда он мертв, а иногда жив, – добавил Толенька. – Показывает что-то. Но больше мертв. Тут подходящее место. Чтобы умереть.
Замерзшие ноги плохо гнулись, но Олеся все же взобралась на холм. Приложив ладони к ближайшему камню, закрыла глаза. Представила черноту. А после, резко оттолкнувшись, скатилась вниз.
– Пошли отсюда. – Она поднялась, схватила Толеньку за руку и потянула.
Ответом был прежний пустой взгляд.
– Пошли, я сказала! – в сердцах выкрикнула Олеся, дернув Толеньку за собой. – Мы еще живы!
Темная полость в самом центре копии маленького человеческого здания надежно защищала своих прежних обитателей от дневного света. Но, даже не выглядывая наружу, Серая Мать знала, что наступила ночь. Суточный цикл, местоположение, расслабленные умы, находящихся рядом с ней, – она ощущала все это и за пределами Колыбели. Только слабее. Сейчас – гораздо слабее. Скоро ей снова потребуется восстановить силы, но пока…
Пока Серая Мать ждала, кожа в центре живого мешка, бывшего когда-то человеком, натянулась. Выскобленная изнутри, полупрозрачная, она почти не скрывала очертаний того, кто двигался под ней.
Серая Мать медленно протянула руку навстречу ему. Оставалось разорвать последнюю преграду. Она и сама могла бы сделать это. И все же серые пальцы застыли в сантиметре от растянутой кожи. Не отрывая взгляда от силуэта барахтающегося внутри существа, она убрала руку.
Он родился сам, когда закончилась ночь.
Влажное от слизи, не вполне сформированное тело, показавшееся из разрыва, не имело никаких признаков пола, как и тело самой Серой Матери. Но это был он. Потому что он отличался. А что еще способно сильнее разграничить двух существ одного вида, если не пол? По крайней мере, именно так это было в двух известных Серой Матери мирах.
Дитя сидел напротив. Его челюсти, часто утыканные разновеликими зубами, по-рыбьи выдвигались вперед, а бугристая кожа на его теле вспучивалась и опадала, словно он никак не мог решить, какую форму и сколько конечностей должен иметь.
м а м а
Серая Мать вновь ощущала его. Слышала его.
м а м а
Он все еще был голоден.
Существо в земле умирало. Долго. Годами. И все-таки еще жило. Иногда мертв, иногда жив, сказал Толенька и был прав. Окаменевший позвоночник, дугой торчащий из почвы, и ссохшиеся внутренности в кожаном бурдюке – вот и все, что осталось от этого… Червя? Змея? Олеся не знала, как выглядела тварь, чей пятидесятиметровый скелет был лишен конечностей. Но она точно знала, почему однажды та перестала двигаться: ближе к головному концу позвоночник был переломлен. Предмет, перебивший его, давно распался пылью, а значит был копией.
Кто мог приблизиться к этому существу вплотную и искалечить его? Ответ давал давний отголосок безмолвного крика, эхо которого все еще металось среди угасающих угольков чужого разума: м а м а н е т м а м а н е т м а м а н е т м а м а н е т…
– Зачем ей дети, если она их убивает? – спрашивала Олеся, когда они вернулись в развалины. Толенька, приткнувшийся у стены, снова молчал, но на этот раз она не требовала от него ответа. Голову Олеси наполнял водоворот образов, слышанных где-то фраз, воспоминаний, и она бродила от стены к стене, раскидывая промокшими ногами тающие остатки снега.
«Мать продолжается».
В памяти всплывали детали пребывания в нечеловеческом разуме Серой Матери.
«Новая жизнь».
Обманщик… Умирающий в пустоши…
«Если бы можно было скопировать жизнь, вы все были бы не нужны».
– Мы не только пища, мы – строительный материал…
Олеся мерила шагами подсыхающий песок, размахивая руками, чтобы хоть немного сбросить напряжение в гудящем разуме. Лоб и виски ломило, распирало изнутри, как после долгого вынужденного застолья с полузнакомыми людьми, когда пары́ алкоголя мешаются с назойливым эхом чужих голосов, с нежеланными образами чужих лиц.
– Она – Мать, хотя не родила их, а создала… Новая жизнь на основе старой…
«Новая жизнь слаба».
– Но эти дети не похожи на нее… Слишком иные, слишком…
«Новая жизнь слаба».
– Они не похожи на нее! – Олеся остановилась и повернулась к Толеньке. – А ей нужен тот, кто будет похож! Тот, у кого будут такие же способности! Она хочет создать свое подобие. Она…
Толенька глядел на Олесю, но по его лицу невозможно было понять, слышит ли он ее.
– Кто она? – Олеся снова подошла к нему, опустилась коленями в песок, заглянула в маскообразное лицо. – Ты ведь что-то говорил, помнишь? Кто она…
«Древняя».
– Древняя?
– Древняя, – эхом повторил Толенька. Его голова качнулась в слабом кивке.
«Древняя, и все».
«Пришла… откуда-то».
– Откуда она взялась? – Олеся обхватила Толеньку за плечи, показавшиеся слишком хрупкими под складками изорванной куртки. – Ответь, пожалуйста. Я знаю, что ты слышишь меня. Пожалуйста!
Толенька прикрыл глаза, и лицо цвета пепла из безжизненного превратилось в смертельно уставшее.
– Нет-нет-нет, – вдруг перебила саму себя Олеся. – Не откуда, а как? Как она попала отсюда в наш мир? Ты ведь знаешь!
– Стена, – Толенька открыл глаза. Серые радужки на фоне желтушных, с лопнувшими капиллярами склер были мертвыми, как песок под ногами. – Она ходит сквозь стены. И дальше.
– Покажи, – Олеся обхватила его запястья. – Просто покажи мне.
Толенька несколько раз видел, как Серая Мать это делает.
Она позволяла ему смотреть.
Тут, там, но чаще всего – в его доме, на его этаже. Толенька догадывался, что проходить в одном и том же месте легче, чем каждый раз в новом.
Глядя на то, как распластывается по стене и непостижимым образом вваливается внутрь непроницаемого камня тело Серой Матери, он всякий раз замирал. Только она может ходить сквозь стены. Только у нее есть такая сила.
«Рана в стене».
– Значит, вот что это…
Олеся снова сидела на влажном от растаявшего снега песке, обхватив согнутые колени и слегка раскачиваясь. Водоворот незнакомых образов в голове продолжал кружиться, затягивая в бесконечную воронку. Олеся словно балансировала на грани сна, хотя знала, что бодрствует. Усиливающаяся боль сдавливала виски, обручем охватывала затылок и темя. Все распадалось. Все было бесполезно.
«Какой смысл угадывать замысел этой твари? Мы все равно…»
Бездумно глядя в землю перед собой, Олеся замерла. Сверху давило плотное небо.
– Ты хочешь умереть, да?
Внезапный вопрос заставил сидящего напротив Толеньку плотно сжать губы.
– Или снова забыть?
Толенькина голова поникла. Костлявые пальцы вцепились в череп, и он тихо завыл, вздрагивая всем телом. А потом замотал головой. По сморщенным серым щекам текли слезы, а он все мотал стиснутой руками головой, и распавшиеся губы выплевывали тихое:
– Нет, нет, нет, нет…
Уступив внезапному порыву, Олеся придвинулась ближе и обняла его. Когда тощие руки обхватили ее в ответ, она уткнулась лицом в засаленный ворот Толенькиной куртки и вдруг разрыдалась.
Не осталось больше ничего. Только серость. Сырая стылость. Смерть.
– Не хочу здесь умирать… – задыхаясь, выдавила Олеся сквозь слезы.
Ее щека касалась сухой кожи на шее Толеньки, но сама она не падала в черноту. Чужие воспоминания больше не приходили. Олесин дар, чем бы он ни был, истощался так же, как она сама. Оставалась только головная боль и беспорядочное мельтешение сигналов, как в неисправном радиоприемнике – чуждых, неразличимых, неподвластных. Локальная аномалия Олесиного мозга не шла ни в какое сравнение с ментальным всевидением Серой Матери.
«Только у нее есть такая сила».
Изможденные и разбитые, они сидели, вцепившись друг в друга, пока Толенька не зашевелился. Он вытащил что-то из уцелевшего кармана куртки и протянул Олесе:
– Твое. Возьми.
Потускневший браслет. Золотистые стрелки под треснувшим стеклом. Ее часы. Выброшенный в безумном порыве подарок дедушки.
Чувствуя, как дрожат пальцы, Олеся осторожно взяла их, опустила на левое запястье и со второй попытки застегнула.