«Иначе никак. Иначе…»
Представить свой город (и все остальные города) стертым с лица Земли, обращенным в пустошь и прах, было невозможно. Но знание, тлеющее внутри после бегства из Колыбели, делало возможным все. Знание о том, что большая часть кричащих в глубине не пришли с Земли, а серый мир – их мир – не всегда был пустыней…
Сердце колотилось как бешеное. Поднявшись на пятый этаж, Олеся остановилась, разглядывая заросшую пылью стену. Вон тот участок сбоку – светлее и чище. Приблизившись вплотную, она провела по нему рукой, потом постучала кулаком. Твердый камень. Пыль. Ничего больше.
«Рана в стене».
Она повернулась к Толеньке.
– Здесь?
– …из-за меня… – еле слышно последовало вместо ответа. Толенькино лицо в корках склеенной слезами пыли походило на только что извлеченную из почвы окаменелость, видевшую много, но онемевшую в смерти.
Олеся приложила к стене запястье с часами. Тонкая стрелка под треснувшим стеклом не двигалась.
Это ничего не значило. Они могли сломаться после падения.
– Будем ждать тут. Она придет. И приведет его. Нельзя, чтобы он прошел дальше. Я…
Слова застряли в горле. Произнеси вслух – и выбора уже не останется.
«Его и так нет».
– Я убью его. Их обоих.
Выбор
Семен лежал на самом краю, свесив руку вниз, в темноту. Сначала было… волнующе. Нет, страшно. Было страшно. Казалось, что-то вот-вот приблизится снизу и коснется его руки. Но ничего не происходило. Его касалась лишь пустота. Может, она и была этим чем-то? Семен чувствовал ее прохладное, бесплотное дыхание на обнаженной коже руки. Время от времени он шевелил пальцами – чтобы убедиться, что они все еще принадлежат ему.
Куртку и футболку он снял и оставил на грязном кафеле рядом с фомкой, лежащей поперек тоненькой полоски света из-за двери. Там, где кафель обрывался, как затертый ластиком набросок, Семен прижимался голым торсом к шероховатому серому камню, за краем которого начиналась бездна.
Однажды (в прошлой жизни) он видел, как Олеся сидела перед этим провалом в полу ванной комнаты. Она смотрела вниз, в темноту, не отрываясь и не двигаясь, и не сразу услышала, когда он позвал ее. Что она видела там? О чем думала?
Может, ни о чем.
Может, потому она здесь и сидела.
Эта пустота внизу высасывала все мысли. Рядом с ее черным безмолвием не хотелось ни о чем думать, ни о чем переживать. Семен знал, что сейчас Олеся с Серой Матерью, в безопасности. Когда он сделает, что должен, то обязательно навестит ее. А пока…
Рука, висящая в пустоте, покачивалась туда-сюда. Кисть слегка вращалась, как будто перемешивала мрак провала: раз, другой, третий. Постепенно движение замедлилось. Семен задремал.
Во сне пустота говорила с ним. Пела Колыбельные. Шептала. А потом что-то все же коснулось Семена – или ему так показалось, – и он вздрогнул всем телом. Руку проткнули сотни плюющихся током иголок, и он с усилием притянул ее к себе, не чувствуя, как грубый край камня скребет тонкую кожу на внутренней стороне предплечья.
На секунду Семену показалось, что пустота продолжает шептать, но звук шел с другой стороны. Кто-то что-то тихо сказал снаружи, за дверью. Когда он прислушался, голос уже стих. А потом этот кто-то вошел в квартиру.
Распластавшись на полу, Семен задержал дыхание. Левая рука, которую все еще будто током било, омертвела, зато правая бесшумно ползла по кафелю к фомке.
Пришелец немного постоял в прихожей, затем прошел дальше. От долгого лежания в одной позе шея тоже затекла, и Семен, не сумевший вовремя повернуть голову, заметил только тень, ненадолго перекрывшую светоносную щель в двери.
Когда пальцы правой руки обхватили фомку, он мучительно-медленно поднялся с пола. От легкого головокружения повело в сторону, но Семен, уперевшись полубесчувственной левой рукой в стену, устоял. Еще одно растянутое во времени осторожное движение, и дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы он мог боком протиснуться в коридор.
Никакого потока воздуха, не говоря уже о настоящем сквозняке, не было и в помине, но верхняя часть тела, припорошенная спереди пылью, покрылась мурашками. Из кухни слышалась какая-то возня.
Это Толенька? Или кто-то другой?
Воображение нарисовало бледную фигуру слепоглухонемого монстра, но Семен тут же успокоил себя: нюхачи так не ходят. Шаги, которые он слышал из ванной, были человеческими. Толенька, кто же еще. Пришел проверить, можно ли здесь чем-то поживиться.
Через дверной проем в форме арки просматривалась бÓльшая часть гостиной, но зона кухни скрывалась за поворотом справа. Сперва нужно было подкрасться и заглянуть за угол, а уж потом решить, как…
Семен не успел сделать ни шагу в сторону кухни. Его остановил голос, донесшийся из-за приоткрытой на треть входной двери.
Одно и то же слово, снова и снова повторяемое громким срывающимся шепотом. Почти без пауз, без остановки.
Семен знал только одного человека, вечно повторяющего слова.
Забыв о неизвестном пришлеце на кухне, он вышел в подъезд.
«Если можешь, помоги мне».
«Возьми оружие и приходи».
Отзвучавшие слова снова и снова звучали в ушах, как заевшая пластинка. Их смысл потерялся, стерся. Толенька должен был что-то взять и принести. Из дома. Вот и все.
Но для этого туда нужно было войти.
Дверь тамбура открылась будто сама собой, усталые ноги перешагнули порог, а дальше…
Розовая игрушечная собачка.
Он столько раз держал ее в руке, что до сих пор помнил на ощупь. Снова помнил. Теперь она там, дома. И он знал: если войдет, то увидит ее опять. Только ее одну. И тогда…
Толеньку затошнило. Он наклонился, даже надавил руками на свой впалый живот, но его так и не вырвало. Только застучало в висках и разлился по телу болезненный жаркий озноб. Он не мог больше видеть свой дом. И эту дверь. И этот тамбур. Не мог называть все это своим домом. Не имел на то права. Ведь из-за него…
Вернувшись в пустой подъезд, Толенька прижался к изгибу перил, почти повис на нем. Распирающая тошнота не проходила. Его тошнило от самого себя, от всего, что шлейфом волочилось за ним из проклятого тамбура.
Уронив голову в грязные распяленные ладони, Толенька тяжело задышал через рот.
Он больше не мог. Он спас Олесю, как она спасала его, но больше не мог. В голове все рассыпалось, как худшие копии Серой Матери, торопливо слепленные из пепла, и Толенька уже не понимал, зачем стоит здесь и что вообще происходит. Воображаемая фигура Серой Матери удваивалась – нет, утраивалась! – перед глазами. Ее становилось больше. Она сама и еще она, рожденная недавно. Страшнее. И Олеся – третья, потому что только Серая Мать могла видеть картины в чужой голове. Только Серая Мать на это способна. Только она.
«Из-за меня…»
Но если Олеся – тоже она, почему она сама не пройдет через стену? Почему не даст Толеньке поскорее умереть? Зачем ей его помощь? Зачем?
– Зачем? – прошептал Толенька и сполз вниз на слабеющих ногах, присев на край ступеньки.
– Зачем, зачем?
Мумифицированные пальцы с обломанными ногтями прижимались к лицу, давили сквозь закрытые веки на глаза, не желающие больше видеть. Но они не могли ничего сделать с образами, огоньки которых все еще теплились внутри истощенного разума.
– Зачем? – шептал Толенька сквозь новый приступ тошноты, подкативший вместе с воспоминанием о сотнях чужих вещей (вещей мертвецов) в выжженной детской.
– Зачем? – как заведенный, повторял он, а перед зажмуренными глазами крутились поставленные на повтор кадры: розовая собака, Маша, Светик, розовая собака, протянутые к дочке руки Серой Матери, розовая собака…
– Зачем? Зачем? Зачем?!
Поток вопросов остановила разрушительная вспышка в мозгу. Толенька так и не успел осознать, что освободился.
– Зачем, зачем, зачем…
Семен ступал крадучись, хотя мог бы и не таиться. Толенька, скрючившийся на ведущих вниз ступеньках лестницы и раскачивающийся вперед-назад, как умственно отсталый, вряд ли заметил бы его. Похоже, единственное, что сейчас имело для него значение, – это бесконечно повторяющееся слово.
«Зачем».
В самом деле, зачем?..
Семен мотнул головой. Стряхнул глупые мысли.
Это нужно Серой Матери, вот зачем. Этот огрызок все испортил, извратил Ее замысел! Этот…
…больной раком бомж, соскочивший со спидозной иглы.
Скривив губы от омерзения, Семен сжал фомку и замахнулся.
Внезапно вспомнился треск влажной ветки и обломок кости, торчащий из ноги того парня с вахты. И его крик. Неужели сейчас будет так же?
«Делай, что должен!»
Разразившись вдруг диким воплем, Семен ударил изо всех сил.
Самого большого ножа не оказалось на месте.
«Он ведь был у меня».
Олеся прижала руки к карманам куртки. Пусто.
«Остался в Колыбели».
С трудом выдернув из каменеющего шкафчика выдвижной ящик, Олеся поставила его на столешницу и принялась перебирать содержимое. На черноту, в тысячный раз вспыхнувшую перед глазами, она едва обратила внимание. Просто переждала, пока та пройдет, и вернулась к ящику. Вилки, ложки, ножи для масла, для фруктов, для сыра, тупые ножницы с пластиковыми ручками… Все потускневшее, мелкое. Слишком мелкое. Слишком бесполезное.
«Кроме этого».
На дне ящика под лотком со столовыми приборами лежала по диагонали металлическая палка с ребристым утолщением шириной в ладонь на одном конце. Другой, четырехгранный, был заострен. Вертел для гриля, которым она ни разу не пользовалась. Достался в комплекте с плитой.
Плотную тишину, облепившую квартиру снаружи, разорвал крик.
Олеся замерла, точно насекомое в янтаре, парализованная вязким дежавю: давным-давно, когда она сидела на этой кухне с Семеном, из подъезда тоже вдруг закричали. Только тот крик был другим. Тогда кричала Ангелина – кричала от страха, – а сейчас…