Дрянь!
Задушенный крик боли сменился хрипом, перерастающим в рычание. Мыслей не осталось, только знание: эта тварь больше не получит ее боли, не получит от нее пищи.
Сдохни!
Белая дымка окрасилась багровым.
Олеся проваливалась глубже в черноту.
Она уже знала, что делать.
«Это ты сдохнешь».
Не слова. Импульс. Бессловесный язык, понятный только Серой Матери и ей.
«Это ты – мертвечина».
«Ты – гнилье».
«Ты – язва».
Фиолетовая субстанция, пульсирующая в черноте рядом с Олесей, замерла. Серая Мать не верила. Не понимала. Слышала ли она когда-нибудь чужой голос в своей голове?
«Ты ослабла».
«Ты постарела».
«Ты – жалкая старуха».
«Гнилье».
Серая Мать наконец поняла. Разглядела то, что не смогла увидеть с самого начала. Не патологию мозга. Аномалию.
Фиолетовый фейерверк вспыхнул и поплыл в сторону, стремясь укрыться в черноте. Бесполезно. Теперь чернотой была Олеся. Огромной черной дырой, разросшейся до самых границ чуждого разума.
«Единственный смысл твоей жизни – продолжить себя».
«Ты не демиург».
«Не божество».
«Даже не животное».
«Ты насекомое. Поденка».
«Дать потомство и умереть – вот и весь смысл».
Серая Мать сопротивлялась. Багровые нити вокруг продолжали сжиматься. Фиолетовое сочилось сквозь них, искрило тонкими молниями, но уже не двигалось с места.
«Твое Дитя мертво».
«Твое творение разрушено».
«Ты больше не повторишь этого».
«Твое существование не имело смысла».
«Ты больше никто».
«Ничто».
«Гнилье».
«Мертвечина».
Боль исчезла окончательно. Осталось только давление. И белые завитки, струящиеся из багровой ловушки.
Боялась ли Серая Мать когда-нибудь раньше?
Олеся не стала искать ответ в ее разуме. Вместо этого она глубоко вдохнула, впитывая в себя молочный дым. Пищу.
«Ты никто и ничто…».
Фиолетовые нити брызнули в стороны, но в растекающихся белых облаках Олеся уже не видела их.
«…и ничем другим
НИКОГДА
УЖЕ
НЕ БУДЕШЬ!»
Надавить еще сильнее Олеся не успела. Мир сдвинулся с места.
Делай, что должен.
Семен открыл глаза.
Боль. Кровь. Грязь. Пыль.
Он лежал среди всего этого на полу в каком-то смутно знакомом месте, а рядом был кто-то еще. Рядом шумели. Боролись?
Делай, что должен!
Но что именно он должен делать?
Делай, что должен!!!
Едва помня себя, Семен поднялся с пола, присыпанного каменной крошкой. Оседающая пыль каким-то образом попала ему под кожу: он видел серое сквозь прозрачные чешуйки у себя на теле, покрытые, в свою очередь, присохшими пятнами крови. Может, так и должно было быть? С чего он взял, что когда-то было иначе?
Рука в потеках свежей крови – кажется, разодрал об эти камни, когда падал, – сжимала и разжимала кулак, хватая пустоту. Что было на месте этой пустоты до того, как он упал?
Семен покачнулся и огляделся по сторонам. Поле зрения сжалось до узкого тоннеля, взгляд выхватил среди каменистого мусора какой-то металлический прут. Семен поднял его. Рукоятка вертела для гриля неудобно легла в руку: слишком узкая, слишком колючая на конце. Почти как само острие. Но пустоты больше не было.
Осмотревшись, он увидел тех, кто боролся поблизости. Один… Нет, одна – Серая Мать. Вот она – большая, хоть и припавшая на четвереньки. Другая…
ДЕЛАЙ ЧТО ДОЛЖЕН!
Занеся вертел над головой, чтобы как следует размахнуться, Семен шагнул вперед. Он уже наметил место на теле той, другой, которая взобралась на спину Серой Матери, но никак не мог вспомнить ее имя. Почему-то было важно вспомнить имя, прежде чем ударить. Может, здесь не принято убивать тех, чьего имени не знаешь?
И где это – здесь?
Семен опустил вертел, скривившись от приступа головной боли. Наверное, ударился головой, когда упал.
Почему он вообще упал? С ним говорила Олеся, а потом…
Олеся!
Вот как ее зовут!
Семен снова занес вертел для удара. Никто больше ничего не подсказывал, и он вдруг понял, что не знает, что делать. Кого он должен ударить? Олесю? Серую Мать?
«Она стерла в пыль целый мир».
«Ты знаешь, что она делает с теми, кого не убивает?»
«Она вернет тебя в подвал».
Онемевшие ладони взмокли от пота. Семен помнил подвал. Темное, холодное, страшное место.
Но ведь за пределами подвала что-то есть?
Новая жизнь.
Ему ведь обещали. Он помнил, что уже сделал что-то важное (что должен), и это хорошо. Что он…
Другой человек.
Хороший человек.
«Она вернет тебя в подвал».
Новая жизнь.
«Ты знаешь, что она делает с теми, кого не убивает?»
Застонав, Семен выронил свое оружие и обхватил голый череп руками. Внутри пульсировала острая боль, пульсировали перепутанные – чужие – мысли.
Но разве мысли могут быть чужими? Он просто упал, просто ударился головой. У него сотрясение мозга. Болезнь мозга. Чужие мысли – это болезнь. Как у Олеси. Только Олесину болезнь вызвала Серая Мать. Олеся ведь говорила, что…
Семен припал на колени, качаясь из стороны в сторону. Он по-прежнему сжимал руками голову. Он хотел закричать, но не смог, и от этого становилось еще хуже. И тогда он заскулил – тонко, на одной ноте, как смертельно раненное животное.
Делай, что должен.
«Она стерла в пыль целый мир».
Был только один способ прекратить это. Только один способ избавиться от болезни мозга. И для него, и для Олеси.
Семен с трудом отодрал ладонь от раскалывающейся головы, схватил вертел и выпрямился. Острый конец вознесся вверх, чтобы прочертить смертельную дугу над окровавленной спиной в ошметках куртки, цвет которой уже было не разобрать.
А мгновение спустя Серая Мать вместе с прилипшей к ней чужой кровавой спиной рванулась в сторону, прочь от дрожащей, залитой потеками кислоты расплавленной массы, в которую превратились Ее Дитя и Его Колыбель.
То есть монстр.
И Ангелина, толстуха из двадцать второй.
Наконец закричав, Семен скакнул следом, вложив в удар всю свою силу и вес. Острие вертела с влажным хрупом вонзилось в плоть. В следующую секунду несуществующая стена провалилась под ними.
По ту сторону
Чудо.
Вот что они все говорили – и ей, и между собой. Вот что они все думали.
Чудо, что она осталась жива.
О настоящем чуде никто не знал.
Оно осталось с ней и больше уже не уходило. Лежа на больничной койке, Олеся сберегала его. Подпитывала. Тренировалась. Она брала совсем немного и только от тех, у кого было достаточно. Не истощая, не уничтожая. Ровно столько, сколько требовалось, не больше.
Олеся разглядывала их, как экспонаты в музее. Исследовала снаружи и изнутри. Просматривала, как кадры на кинопленке. И иногда – руководила. Незаметно, по мелочам: возьми ручку, посмотри в окно, улыбнись… Только для тренировки. Просто чтобы убедиться, что это возможно.
После того раза она больше не переходила границу. Но в своих снах до сих пор ощущала, как сыплется сквозь пальцы мертвая серая пыль.
…Пыль кружила в воздухе вокруг – мельчайшая, ощутимая лишь на вдохе. Как будто искрящие телевизионные помехи перед несуществующим взором обрели плотность, заполнили собой пространство. Постепенно они начали складываться во что-то осмысленное: вертикальные, горизонтальные линии, плоскости, более сложные выпуклые формы.
Подъезд? Лестничная площадка?
А рядом, вплотную – серое, догорающее ультрафиолетом, и бледно-желтое. Они прижаты друг к другу и к ней, как любовники, переплетающиеся в страстных объятиях.
Олеся коснулась Семена, едва чувствуя собственную руку. Заставила его открыть глаза, чтобы она смогла увидеть все по-настоящему.
Серая Мать, распластавшаяся под ними на полу, не двигалась. Большая голова на вывернутой шее упиралась в основание ведущего вверх лестничного марша. Белые шары глаз глядели в пустоту. Она и сама словно опустела, выплеснув всю оставшуюся энергию в последнем рывке. Осталась только эта древняя высохшая оболочка, пронзенная вертелом между выступающих ребер. Рассыпающаяся той самой пылью.
К спине Серой Матери у того места, куда вонзился вертел, приник Семен. Оружие, оказавшееся копией, распадалось в его руках, как и тело убитого монстра, оставляя на месте рукоятки кровоточащую дыру в шее парня. Олеся чувствовала его боль. Видела, как стелется вокруг молочное облако – не пища в физическом смысле, но нечто, способное придать сил.
Семен захрипел, заставляя Олесю вернуться к своему «настоящему» зрению. Неестественно серая плоть под чешуйками отслаивающейся кожи исчезла. Теперь Олеся видела только дымку вокруг его тела. Желтого почти не осталось.
Она прислушалась.
– …в подвал… не хочу… в подвал… хочу… спастись…
Как долго сможет протянуть его раненое, изменившееся (измененное) серое тело, предназначенное для другого мира? Как долго еще протянет ее собственное?
Проглотив резанувший горло ком, Олеся вдохнула – так глубоко, как только смогла. Она продолжала жадно вдыхать, втягивая в себя молочную дымку.
Она тоже хотела спастись.
Когда на настоящей лестнице сверху зашаркали чьи-то настоящие шаги, Олеся почувствовала, как между ее пальцами просыпается то, что было когда-то Семеном.
Внезапное нападение. Жгучая жидкость, выплеснутая прямо в лицо. Амнезия.
Она была жертвой (чудом), ей верили. До сих пор искали несуществующего злодея. Подозревали Васю, но у того было алиби: в момент «нападения» он уже лежал в реанимационной палате наркологии. Неровная куча мелкого серого песка, в которой нашли Олесю, осталась загадкой, укрытой покровами мнимой потери памяти.
Пусть ломают головы. Пусть ищут. Олесе было все равно. Она наконец возвращалась домой.
В родительском доме ничего не изменилось. Мама и папа, осунувшиеся,