Предупреждённый печатником прибыл Сокол. Во дворе царило уныние, словно сражение, так и не начавшись, было уже проиграно, а сам Ук сидел неподвижно, напоминая приговорённого к казни. Боль от потери младшего сына лишила его прежней уверенности, и перед чародеем предстал не хитрый и опытный правитель, а убитый горем старик.
Едва перешагнув через порог, Сокол понял, что посетил двор напрасно, что лучше бы ему было сразу отправится к переправе. Даже не пытаясь заговорить с князем, он отозвал в сторону Зарубу:
— Я отправляюсь на переправу, — сообщил он. — Гонца посылать не буду, думаю, сами всё поймёте, когда заварушка начнётся. Сможешь извернуться и помочь, хорошо. Нет, так нет.
— Сам видишь, мне не переспорить его, — Заруба опустил голову. — Каждый день заговорить пытался, но князь бараном упёрся. Сказал, стены держать важнее…
— От соседей что слышно?
— Пока ничего.
Покинув крепость, Сокол спустился к Оке. Мохнатые приятели и Рыжий уже сидели в лодке. Евлампий возился с припасами, ворча, что опять не успел навестить товарища, что приключения ему надоели, а шутки вурдов вызывают изжогу. Вармалей беспокойно прохаживался по берегу. Завидев чародея, он кинулся навстречу.
— Ты не видел Кавану? Где она?
Сокол говорил с ведьмой ещё утром, пока Вармалей ездил в Сынтул.
— С Меной в лес ушла, — ответил он. — Зачем, промолчала, сказала надолго, но обе пообещали появиться у переправы в срок.
Вармалей почесал голову.
— Думал, может, пособит мне волну пустить.
— Сам управишься, — пожал чародей плечами. Он не строил расчёта на одном каком-то колдовстве. Да и на колдовстве вообще. Слишком силён был противник, чтобы дрогнуть от доморощенных чар.
Рекой добрались быстро. Колдуна высадили за две версты до Сосновки, где стиснутая холмами Ока собиралась в узкий и мощный поток. Сокол совершенно не представлял, как можно запрудить великую реку, но Вармалей, казалось, знал что делает. Едва покинув лодку, он уверенно поднялся на холм и скрылся в роще. Никто не сказал ни слова. Вурды толкнули лодку и они отправились дальше.
Переправу увидели загодя. Бушуй с несколькими подручными ладил на отмелях снасти. Небольшими бреднями, неводами, бобровыми ловушками, они перекрывали русло от берега до берега, превращая реку в огромный запутанный и сокрытый водой лабиринт. Сокол не был уверен, что сети смогут остановить орду, но мужики рассудили по-своему. Лишней защиты не бывает, решили они, и потому в дело шли любые снасти, как привезённые с собой, так и изъятые в Сосновке. Что-то придумывали прямо на месте. В дно вгоняли колья, усыпанные острыми рыбьими костями, крепили на отмелях старые ивовые корзины, а в омуты опускали верёвки с крючьями.
Несколько вооружённых селян, словно разбойники в засаде, сторожили речной путь. И хотя выше и ниже по течению, то есть в Мещёрске и Елатьме, прохожие корабли задерживали, кое-кто из особо ушлых торговцев пробивался через заслоны, но лишь с тем, чтобы его корабль стал частью заградительной черты.
Всё что держалось на воде, отбиралось княжеским именем у хозяев и перегонялось ополченцами чуть выше по течению, где снаряжалось хорошо горящим грузом. Оставалось в нужный час бросить факел, перерубить верёвки и корабли становились огненными плывунами.
Лодка как раз и причалила возле этого скопища кораблей. Вурды, соскочив первыми, бросились было к которовским приятелям, но Рыжий одного схватил за куртку, другого остановил тычком.
— Куда, кочки болотные? — рявкнул он. — От Сокола ни на шаг.
— Опа! — воскликнул вдруг Быстроног, указывая когтистым пальцем на Рыжего. — Повтор, господин краснобай. Это уже было. Кажется в Ишме.
— Нет под Елатьмой, — поправил товарища Власорук. — Или под Кадомом. Да, точно, под Кадомом.
— Что было? — опешил Рыжий.
— Кочки болотные были, — пояснил Быстроног, лениво почёсываясь.
— Ах, ты про это, — догадался Рыжий и взглянул на монаха. Тот кивнул, дескать и правда было.
— Ну, тогда, шишки еловые…
— Нет, не смешно, — улыбаясь, возразил вурд. — Всё, выдохся Ромка.
Пришлось тому рявкнуть ещё разок, после чего все четверо поспешили за чародеем.
Опытный, много чего повидавший Сокол, не догадался бы и до половины того, что возводили сейчас сельские выдумщики. Он с большим удовольствием, даже с изумлением, осматривал приготовления, и захватившее его уныние княжеского двора, наконец, отпустило.
Полторы сотни ополченцев возводили на берегу частокол. В паре дюжин шагов от кромки воды, где пересохшее песчаное дно упиралось в уступ матёрого берега, мужики городили жердины, которые крепили в основании толстыми брёвнами. Частокол слегка наклоняли к реке и с её стороны он достигал полутора саженей, в то время как с тыла едва доходил ополченцам до пояса.
Стена вытянулась вдоль берега почти на версту. То и дело прибывали повозки и сваливали за частоколом груды оружия и припасов. Здесь можно было увидеть стрелы и сулицы, суковатые дубины и топоры, а то и совсем казалось бы не боевые цепы и косы. Парни Бушуя решили опробовать всё.
Работая словно кротовый выводок, ополчение изрыло берег великим множеством ям, ловушек, и уже приступило к возведению второй городьбы на опушке. А в лесу огромной стаей железных дятлов стучали топоры. Стволы подсекали на высоте человеческого роста и клали один на другой крест-накрест. Небольшие проходы сохранили для подвоза припасов и возможного отступления.
— Засека крыс не остановит, — заметил чародей.
— Так не остановит, — возразил плотник, прохаживаясь вдоль поваленного дерева и срубая сучья. — А ежели подпалить, быть может и воспрепятствует.
Жечь лес последнее дело, но Сокол понял, что народ готов пойти и на это. Лишь бы остановить врага. Рыжего же поразило небывалое спокойствие и бесстрашие в общем-то невоенных людей, словно не в ожидании чудовищного нашествия возводили они оборону, а ладили какую-нибудь огородку вокруг деревенского выпаса.
Они поднялись в осиротевшее село. Жители ушли почти все, лишь небольшой отряд человек в двадцать присоединился к ополчению. Теперь местные помогали разорять собственные дома и хозяйства, используя всё что можно для укрепления обороны. Бесконечными вереницами сновали повозки, волокуши и люди, утаскивая на рубежи брёвна, жерди, запасы дров, изымая всякую железку, любую мелочь, способную стать оружием или защитой.
Кипела работа и на вражеском берегу. Завалы перемежались с охапками хвороста и сухого сена. Дозорные, вчерашние мальчишки, забравшись на высокие сосны, вглядывались в южную сторону.
— А ну как среди ночи пойдёт орда? — спросил у одного из них Сокол.
Парни помрачнели.
— Тогда… по крикам нашим узнаете.
С уважением посмотрев на мальчишек, вурды переглянулись, и Рыжему вновь потребовалось напомнить друзьям об обязанности охранять чародея.
Про ночь Сокол спросил не случайно. Сражаться в темноте куда сложнее, и многие ухищрения селян могут оказаться малополезными, если врага нельзя будет разглядеть загодя. Костры и факелы не способны осветить всё поле боя, и тогда обход или прорыв тварей можно и проглядеть.
Отложив малорадостную думу на потом, чародей со свитой поднялся на холм, чтобы ещё раз осмотреть укрепления. Всё, что открылось взору, создано было за каких-то два-три дня, и Сокол с удовольствием отметил, что до подхода орды, как бы быстро она не продвигалась, мужики вполне способны усилить оборону самое малое вдвое.
Он тут же включился в работу. Кое-где подсказал, послал человека с письмом в Мещёрск с тем, чтобы князь или Заруба прислали к переправе побольше ветхих лодок, гружённых горючим припасом. Ополченцы попросили прислать котлов и черпаков к ним. Переговорив с Бушуем, попросил поставить вышку.
— Вон, с холма видно всё, — возразил Бушуй.
— Холм в стороне стоит, лес обзор закрывает, а мне надо, чтобы и дорога просматривалась.
Вкопав в основание сруб, доставленный из Сосновки, селяне нарастили его стволами и устроили наверху маленькую площадку. Вышка получилась невысокой, но достаточной, чтобы видеть на версту в каждую из сторон. Её также обнесли частоколом, а ошкуренные стволы и крутая, с большим шагом, лестница должны были уберечь от крыс.
Чародей остался доволен работой, но не ограничился только осмотром и советами. Прохаживаясь среди укреплений, он часто останавливался возле ямок или бугорков, возле зарослей колючих кустов и ручьёв. И всюду подолгу шептал заклинания. Ведь колючкам можно добавить чуть-чуть остроты и злости, а ручьи сделать топкими и гибельными для тварей. Каждую пядь обширного пространства обошёл чародей и везде оставил следы ведовства.
Ночью у костров начиналось веселье. Как бы не выматывались ополченцы за день, свой законный вечер менять на сон они не желали. Брага если и не лилась рекой, то ключом сочилась. До угодников святых не допивались, а на разговор серьёзный как раз хватало. Лениво отмахиваясь от мошкары, слетающейся, казалось, со всех окрестных лесов, ополченцы обсуждали дневную работу и спорили о том, что ещё предстоит сделать. Удивительно, но люди, собравшиеся у переправы и почти брошенные властью, как-то обходились без начальников. Кое-что они обговорили с чародеем заранее, но в основном решали на месте. Житейская мудрость заменяла им военную науку, а свобода от строгих приказов позволяла проявить смекалку. Они бывало спорили довольно долго, и если вдруг не сходились в каком-то вопросе, то наутро каждый поступал по собственному разумению.
Приезд чародея означал, что сражение не за горами, и Бушуй попросил его рассказать об орде поподробнее.
— Многие знания, оно, конечно, многие печали, — рассудил он. — Однако печаль печали рознь, и лучше бы нам загодя погрустить, чем потом голову, по глупости утерянную, оплакивать.
Чародей рассказал. Про Варунка, про свой поход в Ишму, про Старицу, полную крыс, про Голову, что повёл теперь орду на мещёрские земли.
— Сила прёт страшная, — закончил он. — Остановить её почти невозможно. Но важно знать вот что: каждая убитая тварь, это спасённая жизнь. Глядишь, и не хватит у серых сил, чтобы всю страну опустошить, глядишь, да отобьются от прорвавшихся тварей мужики в сёлах, да дружина в городах. И потому надо биться до последнего. Если не победить, так проредить ор