В тот день я усвоил урок. Такие пожары нельзя оставлять без присмотра. Они не очищают. Они просто сжигают все дотла — и грех, и святость, и красоту. А на пепелище не вырастает ничего, кроме сорняков. Наблюдать — это не нейтралитет. Это соучастие.
Именно поэтому я не мог позволить Павлу и его сети разжечь такой же костер в глобальном масштабе. Павел — это Савонарола с двухтысячелетним планом и доступом в интернет. Последствия его пожара будут неисчислимы.
Воспоминание растворилось, оставив меня в тишине бруклинского убежища. Планшет на столе пискнул, выводя на экран срочное сообщение от «Логоса». Я был прав. Они нанесли ответный удар. Но я не был готов к его форме.
Глава 25
Все началось не со взрыва или убийства. Все началось с тишины. А затем «Логос» подал сигнал тревоги — не яростную сирену, а тихий, настойчивый запрос, который система помечала лишь в одном случае: «статистически невозможное событие». На главном экране, где обычно пульсировали схемы влияния, не было тысяч красных точек. Вместо этого по карте мира были разбросаны всего несколько десятков меток, соединенных между собой тонкой, пунктирной линией, которую искусственный интеллект вывел сам, не в силах найти иного объяснения.
— Что это? – спросил я, подходя к терминалу Луки.
— Событийная аномалия, – голос Луки был напряжен. – Чуть больше сорока задокументированных случаев за последние двенадцать часов. Географически и социально не связанных. Полицейские отчеты, звонки в скорую, несколько постов в соцсетях, успевших стать вирусными. «Логос» не видит в них закономерности. Ни технологического следа, ни сигнала. Но он настаивает на стопроцентной корреляции. Этого не должно быть.
Он вывел на экран мозаику из видео. Дрожащие кадры, снятые на телефоны. Вот пожилая женщина в метро Токио. Она сидит с закрытыми глазами и монотонно повторяет что-то на японском. Вот докер в порту Буэнос-Айреса. Он уронил свой мешок, смотрит в пустоту и говорит на испанском. Вот ребенок в трущобах Мумбаи, солдат в окопе под Сумами, биржевой маклер в Лондоне... Они все говорили одно и то же. «Логос» в режиме реального времени выводил перевод.
«Я проснулся и понял — Он здесь. Не среди нас. Внутри. Не бог. Не человек. Ответ».
Мир не взорвался. Он замер, а потом загудел, как растревоженный улей. Интернет не рухнул от паники, он взорвался от любопытства и теорий заговора. Хэштег #TheVoice (Глас), как назвали феномен журналисты, стал главным событием в истории человечества. Этого было недостаточно, чтобы начать войну, но более чем достаточно, чтобы заставить весь мир задать один-единственный вопрос: «Что это было?»
Я стоял перед экраном и чувствовал холод, которого не испытывал со времен той пустыни. Это была не вера. Это была не теология. Это была демонстрация силы. Чистой, концентрированной и пугающе точной. И это был не мой метод.
– Реакция правительств предсказуема. Пентагон считает это новым видом российского психотронного оружия. В России говорят об атаке со стороны НАТО. Все ищут не там, – сказал Лука.
– Это Павел, – сказал я глухо.
Лука молча кивнул. Он понимал. Масштаб был не важен. Сам факт того, что Павел нашел способ обойти все — волю, разум, сомнения — и говорить напрямую в сознание людей, менял все. Он не стал доказывать, что его бог истинен. Он заставил мир почувствовать его присутствие. Он превратил несколько десятков случайных людей в ретрансляторы, и этого хватило, чтобы поставить на колени все наше представление о реальности.
И самое страшное было в его послании. «Не бог. Не человек. Ответ». Он не описывал себя. Он описывал меня. Он взял мою трагедию, мое проклятие, мою серую зону — и превратил ее в объект поклонения. Он создавал не просто церковь. Он создавал религию вокруг моего существования, определяя меня на своих условиях. Он собирался запереть меня в клетку из чужих молитв.
– Он перестал быть архитектором, Лука, – сказал я, отворачиваясь от экрана, на котором все еще мелькали растерянные лица «проснувшихся». – Он стал программистом. И он только что показал нам демо-версию своего главного вируса.
Моя атака на его чертеж была элегантной. Его ответ был чудовищно эффективным. Он перестал играть в шахматы на доске. Он перевернул саму доску.
И я понял, что все мои предыдущие методы — «скептики», «иуды», ученые — устарели. Они были бесполезны против этого.
Нужен был новый ответ. Не точечный. Не симметричный. Я смотрел на карту мира, усыпанную несколькими десятками погасших красных точек, и понимал.
Павел нашел способ говорить с миром. Значит, и мне придется.
Глава 26
— Лука, мы едем в Бюро, - сказал я.
Лука ничего не ответил, но я заметил, как он откинул плечи чуть назад — как человек, который готовится войти в здание, где всё имеет значение. Он знал, к кому мы идём. «Глас» Павла сжёг все другие варианты.
Нижний Манхэттен. Старый небоскреб в стиле ар-деко, зажатый между безликими стеклянными башнями. На медной табличке у входа стершиеся буквы: «Бюро Последствий». Юридическая фирма, которая якобы занималась сложными банкротствами. Она и правда занималась банкротствами, но не корпораций, а душ.
Лифт поднял меня на 44-й этаж. Двери открылись в тишину. Никакой приемной. Никаких секретарей. Только огромное, залитое ровным холодным светом пространство без единого окна. Бесконечный open-space, разделенный зеркальными перегородками, в которых мое отражение дробилось на сотни копий, уходящих в дурную бесконечность. В центре этого лабиринта из отражений стоял единственный стол из черного обсидиана.
За ним сидел он. Я не видел его лица, только силуэт на фоне светящейся стены. Но когда он поднял голову, я увидел, что вместо глаз у него два пляшущих отблеска живого огня.
Он не поздоровался. Он не предложил сесть. Он просто заговорил, и его голос был спокойным и деловым, как у топ-менеджера на совете директоров.
– Павел говорит с людьми напрямую. Я — нет. Я шепчу. Я убеждаю. Ты не хочешь стать мной, но ты уже действуешь по моим лекалам. Приди за методами — не за союзом. Я не стану твоим солдатом. Но я могу быть твоей библиотекой.
Я подошел к столу, и сотни моих отражений двинулись вместе со мной.
– Я пришел не за союзом, – ответил я, принимая его тон. – Я пришел за книгой из твоего запретного раздела. Павел нашел способ вещать напрямую в сознание. Мне нужен способ создать помехи. Не просто белый шум. Мне нужен "глушитель", который работает на уровне воли.
Он сложил пальцы домиком. Огонь в его глазах на мгновение вспыхнул ярче.
– Ты просишь не глушитель. Ты просишь антивирус для души. Интересная задача, – он сделал паузу, оценивая. – Ты не сможешь перебить его сигнал своим. Твоя природа — это порядок, пусть и скрытый. Ты — волна. А он использует саму эту волну как несущую частоту для своего сообщения. Он встроил свой вирус в твой же драйвер. Очень элегантно.
Он был прав. Павел использовал саму мою суть, заложенную в человечестве, как канал связи.
– Я не могу вырвать этот драйвер, не убив систему, – сказал я. – Значит, мне нужно запустить параллельный процесс, который будет потреблять все ресурсы и вешать его программу.
– Именно, – в его голосе прозвучало одобрение, как у профессора, довольного сообразительным студентом. – Ты не можешь блокировать его «Глас». Но ты можешь сделать так, чтобы люди не захотели его слушать. Ты должен дать им нечто более интересное. Более громкое. Более личное.
– Искушение? – горько усмехнулся я. – Предложить им власть, деньги, наслаждения?
– Это мои старые инструменты. Грубые, – он отмахнулся. – Павел предлагает им нечто большее, чем мирские блага. Он предлагает им уверенность. Ощущение причастности к истине. Единственный способ перебить это — предложить им нечто столь же абсолютное, но абсолютно противоположное.
Он наклонился вперед, и я почувствовал запах озона, как после удара молнии.
– Ты должен предложить им абсолютную, упоительную, всепоглощающую свободу.
Я молчал, не понимая.
– Не ту свободу воли, которую ты им оставил и которая стала для них бременем. А другую. Свободу от последствий. Свободу от морали. Свободу от самого понятия греха. Ты должен запустить вирус, который шепчет в душу каждому не «верь», а «все можно». Не «есть ответ», а «нет никаких вопросов». Ты должен дать им такое оглушительное эхо их собственных желаний, чтобы «Глас» Павла утонул в этом шуме.
Я смотрел на него, и впервые за эту войну почувствовал настоящий ужас. Он предлагал мне сжечь мир дотла, чтобы спасти его от огня Павла.
– Это твой метод, – сказал я. – Это хаос.
– Это метод, – поправил он. – И как любая книга в моей библиотеке, он имеет свою цену. Я дам тебе знание. Я расскажу, как создать и распространить этот «вирус вседозволенности». Я дам тебе его исходный код. Но взамен...
Он замолчал, давая мне осознать масштаб предложения.
– Ты принесешь мне камень, – сказал он тихо, и огонь в его глазах превратился в две затягивающие угольные точки. – Тот самый, из пустыни. Ты думаешь, я хочу его, чтобы доказать, что ты можешь творить чудеса? Нет. Он мне нужен не как доказательство твоего прошлого. Он мне нужен как ключ к твоему будущему.
– Я отказался тогда. Я отказываюсь и сейчас.
– Тогда ты защищал свою душу, – его голос стал почти шепотом. – А сейчас ты пришел торговаться за душу всего мира. Ставки выросли. Подумай. У тебя есть время. Но у мира его почти не осталось.
Он встал, давая понять, что аудиенция окончена.
– Когда решишь, ты знаешь, где меня найти. Бюро всегда открыто для тех, у чьих последствий истекает срок давности.
Глава 27
Я стоял на балконе нью-йоркского убежища, глядя на город, который никогда не спит. Но я видел не его. Я видел другое место, где не было ничего, кроме сна наяву.
Пустыня. Сорок дней. Это число потом обросло символами, но в реальности это был просто срок, за который тело и разум доходят до предела. Я ушел туда не для поста и молитвы в их ритуальном смысле. Я ушел, чтобы понять, что за сила проснулась во мне после крещения в Иордане. Она гудела под кожей, как высоковольтный кабель, и я не знал, как ею управлять. Я боялся ее.