На тридцать девятый день, когда солнце стояло в зените и раскалывало камни, а я уже не отличал реальность от миражей, пришел он. Он не явился в столпе огня или с запахом серы. Он просто вышел из марева, как уставший путник в выгоревшей на солнце одежде. Мы сидели на раскаленной земле в тени скалы. Он дал мне глоток теплой воды из своей фляги. Мы долго молчали.
– Тяжело, – наконец сказал он, глядя на горизонт. – Носить в себе такую силу и не пользоваться ей. Все равно что умирать от жажды, сидя на берегу пресного озера.
– Я не знаю, что это за сила, – честно ответил я. Голос был хриплым.
– А ты проверь, – он улыбнулся и поднял с земли обычный, ничем не примечательный серый камень, размером с хлеб. – Не для меня. Для себя. Это просто эксперимент. Диагностика. Ты голоден. Этот камень бесполезен. Сделай полезное из бесполезного. Разве это не суть твоей миссии?
Он протянул мне камень. Я чувствовал его вес, его шершавую, теплую поверхность. И я чувствовал, как сила внутри меня откликнулась. Она знала, что делать. Я мог это. Я мог перестроить его структуру одной мыслью. Это было так просто. Так логично.
Искушение было не в хлебе. Голод был лишь фоном. Искушение было в эффективности. В простом решении. В праве не страдать, когда можешь этого избежать. В праве поставить себя над правилами этого мира — физическими, биологическими.
– Подумай, – его голос стал тихим, вкрадчивым, как шепот змея. – Если ты можешь это, ты можешь все. Накормить голодных. Построить города. Прекратить страдания. Это не гордыня. Это рациональность. Зачем идти долгим путем, когда можно просто отдать приказ?
Я смотрел на камень в своей руке. И в этот момент я увидел все свое будущее. Все две тысячи лет. Я видел себя, сидящего в тени, управляющего фондами, двигающего фигуры на доске. Я увидел «Логос», «скептиков», встречу с Дамианом. Я увидел, что вся моя долгая, трудная, серая работа — это лишь бесконечно сложный способ сделать то, что он предлагал мне сделать сейчас, одним простым действием. Превратить камень в хлеб.
И я понял, в чем ловушка. В тот миг, как этот камень изменится по моей воле, я перестану быть частью этого мира. Я стану внешней, управляющей силой. Я перестану делить с ними их голод, их боль, их смертность. И тогда их жизни, их выбор, их свобода потеряют для меня всякий смысл. Они превратятся в материал. В такие же камни, которые можно превратить во что угодно.
Я перестал быть бы их пастырем. Я стал бы их программистом. Точь-в-точь как Павел.
Я разжал руку, и камень упал на песок.
– Сказано: не хлебом единым жив будет человек, – сказал я. Но смысл, который я вкладывал в эти слова, был иным.
Я должен жить не хлебом единым. Я должен жить их жизнью. Их правилами. Иначе все бессмысленно.
Он не выглядел расстроенным. Он посмотрел на меня с новым, почти научным интересом.
– Любопытный выбор, – произнес он. – Ты выбираешь долгий, неэффективный, полный страданий путь. Ты выбираешь быть садовником, а не архитектором. Жаль. Это был бы интересный прецедент.
Он встал и, кивнув мне, ушел обратно в дрожащее марево. Я остался сидеть, глядя на тот самый камень. Он лежал на песке, простой и неизменный. Он стал памятником моему выбору. Символом моего отказа от божественного «шортката».
И теперь, спустя две тысячи лет, он хотел, чтобы я вернулся и принес ему этот памятник. Не как сувенир. А как ключ. Ключ к тому выбору, который я сделал. Он хотел не просто обладать им. Он хотел получить право переписать тот мой отказ. Заставить меня, под давлением обстоятельств, все-таки превратить камень в хлеб. Завершить сделку.
И я стоял на балконе, глядя на огни Манхэттена, и понимал, что моя тайная война подошла к своему главному рубежу. Чтобы спасти человечество от порядка Павла, я должен был отдать Дьяволу ключ к своей собственной свободе.
Часть третья. Вавилон
Глава 28
Я вышел из небоскреба обратно в липкую нью-йоркскую ночь. Воздух был густым, пах раскаленным асфальтом, уличной едой и выхлопными газами. Сирены выли вдалеке. Город жил своей хаотичной, несовершенной, отчаянной и прекрасной жизнью. Той самой, которую мне только что предложили принести в жертву.
Лука ждал в машине за углом. Он ничего не спросил, когда я сел на заднее сиденье. Он просто протянул мне бутылку холодной воды и тронулся с места.
Всю дорогу до Бруклина мы ехали в молчании, разрываемом лишь треском рации, которую Лука не слушал. Он ждал моего отчета.
В нашем сером бетонном убежище, среди тихого гула серверов, он наконец нарушил молчание.
– Каков протокол? – спросил он.
Это был его способ спросить: «Ну что, мы продали душу?»
Я сделал глоток воды. Она была безвкусной.
– Он предложил мне решение. Окончательное, – сказал я, глядя на пустой экран главного монитора. – Оружие, способное заглушить «Глас» Павла раз и навсегда. Вирус, который шепчет в душу каждому одно слово: «можно».
Лука замер. Его аналитический ум просчитывал переменные.
– Вседозволенность как оружие массового поражения, – сказал он без эмоций. – Эффективно. Выживаемость цивилизации при таком сценарии стремится к нулю, но задача по нейтрализации Павла будет выполнена.
– Именно, – я поставил бутылку на стол. – Он предложил сжечь дом, чтобы избавиться от тараканов. И он был абсолютно прав в своей оценке: это сработает. Оглушительный хор личных желаний, освобожденных от последствий, утопит тихий голос Павла о порядке и подчинении.
Я прошелся по комнате.
– Павел строит для человечества идеальную тюрьму. Безупречно чистую, хорошо освещенную, с четким распорядком дня. Каждому выдают униформу и миску с баландой, именуемой Истиной. В этой тюрьме нет страданий от выбора, потому что выбора нет. Он предлагает им Порядок.
Я остановился и посмотрел на Луку.
– Дьявол предлагает другую тюрьму. Темную, хаотичную, где каждый заперт в одиночной камере своих собственных желаний. Где нет стен, но выйти невозможно, потому что за пределами собственной похоти, жадности и гордыни ничего не существует. Он предлагает им Хаос, который называет свободой. Но это такая же тюрьма. Одно и то же «заключение», только в одной камере играет григорианский хорал, а в другой — вечный техно-рейв.
Я подошел к терминалу.
– Я не для того провел две тысячи лет в этой серой зоне, защищая их право выбирать, чтобы в конце пути предложить им выбор между двумя разными видами решеток. Я отказываюсь от сделки.
На лице Луки не дрогнул ни один мускул, но я почувствовал, как напряжение, висевшее в воздухе, спало.
– Тогда какова новая стратегия? – спросил он. – «Глас» никуда не делся. Павел продолжает вещать.
– Мы не будем его глушить. Мы не будем его перекрикивать. Мы его возглавим, – я развернулся к нему, и в голове уже складывался новый, дерзкий план. – Мы примем его правила игры, но изменим ее цель. Если Павел дал миру одно загадочное слово, «Ответ», то наша задача — дать этому слову тысячу разных, противоречащих друг другу значений.
– Мы размоем конструкт, – понял Лука.
– Именно. Мы превратим его откровение в философскую дискуссию. Его догму — в предмет для спора в ток-шоу. Его Истину — в мем, у которого есть сотни смешных и нелепых интерпретаций. Мы не будем бороться с «Гласом». Мы утопим его в белом шуме смыслов, пока от него не останется ничего, кроме смутного эха, которое каждый будет трактовать как ему вздумается.
Я посмотрел на главный экран, где все еще висела карта мира с очагами аномалий.
– Лука, – сказал я, и мой голос звучал твердо и уверенно. – Готовь новую директиву для всех наших сетей. Название операции — «Вавилон». Наша цель — не опровергнуть «Ответ». Наша цель — задать к нему миллион вопросов.
Глава 29
Машина была запущена. «Операция «Вавилон»» разворачивалась на главном экране не как военная кампания, а как пандемия. «Логос», получив новую директиву, перестал анализировать «Глас» как угрозу. Теперь он видел в нем питательную среду.
– Мы не глушим сигнал, мы заражаем его интерпретациями, – сказал я Луке, наблюдая, как на карте мира вспыхивают новые, уже не красные, а разноцветные точки.
Это были наши новые «иуды».
«Логос» активировал их по всему миру. В Париже седовласый философ-постмодернист, кумир левых интеллектуалов, написал в своем блоге статью под названием: «Ответ как последний тоталитарный проект». В Лондоне молодая поэтесса, звезда YouTube, в прямом эфире прочла пронзительное стихотворение, рефреном которого были слова: «Они дали нам Ответ, но украли наши вопросы». В Калифорнии ведущий самого популярного подкаста о саморазвитии посвятил целый выпуск теме: «"Он внутри": инструкция по поиску божественного в себе, а не на небесах». Концептуальный художник в Сеуле создал инсталляцию: пустая комната, в центре которой на черном кубе лежал один-единственный наушник, из которого шепотом на всех языках мира повторялся вопрос: «А что, если "Ответ" — это тишина?»
Мы не предлагали контрпропаганду. Мы запускали тысячи вопросов. Мы брали монолитную фразу Павла и дробили ее на части, вбрасывая каждую в ту среду, где она вызовет максимальный резонанс.
«Что значит "Ответ"? Это знание или состояние души?» — этот вопрос мы отдали философам и психологам.
«"Не бог, не человек" — может, речь идет о самом человечестве, о коллективном разуме?» — эту идею мы скормили трансгуманистам и футурологам.
«Если "Он внутри", то не является ли поиск внешнего спасителя ложным путем?» — этот тезис мы аккуратно «подарили» лидерам мнений в среде «духовных, но не религиозных».
Лука вывел на экран аналитику.
– Дискурс меняется. Поисковые запросы смещаются. Неделю назад все спрашивали «Кто сказал?». Теперь они спрашивают «Что это значит для меня?». Ты добился своего. Ты превратил откровение в личный опыт.
Это был успех. Но хаосу нужен был респектабельный дирижер. Миллионы постов в инстаграме не могли пошатнуть структуру, которую Дамиан и Воронов строили в реальном мире. Нужен был голос, который заставит их выйти на поле академического спора. Голос, который они не смогут проигнорировать.