А Михаил Воронов, главная фигура нашей следующей комбинации, оказался в золотой клетке своего номера в женевском отеле. Он готовился к главному диспуту своей жизни, но его тыл рассыпался. Связь с Дамианом постоянно прерывалась. Аналитические сводки, которые он получал, противоречили друг другу. Он был генералом, который вышел на поле решающей битвы и вдруг осознал, что его штаб отрезан от мира.
Я смотрел на схему на экране. Вокруг центральных узлов — «Павел», «Дамиан», «Воронов» — сжималось кольцо информационного вакуума.
– Структура дестабилизирована, – доложил Лука. – Дамиан практически ослеплен. Воронов изолирован. Сцена готова.
Я кивнул. Я не чувствовал триумфа. Только холодное удовлетворение хирурга, успешно изолировавшего опухоль перед операцией. Мы использовали их же оружие — централизацию и контроль — против них самих. Теперь оставалось нанести последний, самый точный удар. Не по структуре. А по вере.
Глава 32
Студия в Женеве была похожа на стерильную операционную. Холодный свет, десятки камер, похожих на глаза хирургических роботов, и две фигуры в центре, за столом из стекла и стали. Весь мир, затаив дыхание, смотрел на них. И я смотрел вместе с миром из своего бруклинского убежища.
Михаил Воронов начал первым. И он был великолепен в своей силе. Он не кричал. Он говорил с мощью и уверенностью пророка, для которого истина — это физический факт, как сила тяжести. Он говорил о «Гласе» как о конце эпохи сомнений, как о божественном вмешательстве, которое наконец дало человечеству точку опоры в хаосе современности. Его слова были просты, его вера — заразительна. На мгновение я почти поверил ему сам.
Затем слово взяла Астрид Ланг. Она была его полной противоположностью. Спокойная, собранная, ее голос — точный скальпель рядом с его огненным мечом. Она не стала спорить с фактом «Гласа». Она мягко поставила его под сомнение.
– Отец Михаил, – начала она, глядя на него с искренним, не наигранным уважением, – никто не отрицает, что произошло нечто экстраординарное. Но вопрос не в том, что произошло, а в том, что это значит. Вы говорите об абсолютной истине. Но позвольте мне процитировать того, на кого вы ссылаетесь. Апостола Павла.
Она взяла в руки распечатку.
– В недавно найденном «Фрагменте из Дамаска», подлинность которого не вызывает сомнений, апостол пишет: «...путь в сердце не всегда прямой». Как это согласуется с вашей доктриной абсолютного, единственно верного пути? Может, «Ответ», о котором говорит «Глас», — это не готовая догма, а приглашение к сложному, личному поиску?
Она говорила о гуманизме, об опасности обожествления любого «Ответа», о том, как самые благие намерения, закованные в броню догмы, порождают чудовищ. Она не атаковала его веру. Она апеллировала к его интеллекту.
Воронов был задет. Он пытался возражать, говорил об искажениях, о том, что разум — это ловушка на пути к вере. Но в его голосе уже не было утренней мощи. Изоляция и хаос в его тылу, о котором он не знал, но подсознательно чувствовал, делали его уязвимым. Аргументы Астрид попадали на уже взрыхленную почву. Он становился более резким, более агрессивным. Он был на грани.
– Сейчас, Лука, – сказал я тихо. – Запускай.
В Женеве, на планшете, лежавшем перед Вороновым, произошло изменение. Вместо его тезисов на экране беззвучно запустился короткий видеофайл. Никто, кроме него, этого не видел. Он увидел человека, которого считал своим скрытым Спасителем, обсуждающим биткоины с Дьяволом. Увидел, как тот же человек, словно биржевой маклер, управляет судьбами мира через сложную компьютерную систему. А затем он увидел собственное досье с пометкой "Актив 'Воронов'". Финальный кадр показал ему Того, кому он молился, в споре с апостолом Павлом — споре не о спасении души, а о десятилетней отсрочке.
Ведущий обратился к нему с вопросом. Воронов поднял глаза от планшета. Миллионы людей по всему миру увидели, как его лицо за секунду стало пепельно-серым. Огонь в его глазах не просто погас — он будто втянулся внутрь, оставив после себя лишь бездну ужаса и растерянности. Он увидел не провал своей организации. Он заглянул за кулисы мироздания и обнаружил там не Бога, а совет директоров.
Он не стал отвечать на вопрос ведущего. Он смотрел куда-то в пустоту, в объектив камеры, но будто сквозь него, видя там лишь обломки своей веры.
– Возможно… – начал он медленно, и его голос дрогнул, став тихим и надломленным. – Возможно, мы слишком увлеклись строительством… башни. Мы так хотели дотянуться до небес, что забыли, что она построена не на камне... а на пустоте. Путь… он действительно бывает непрямым. И, может быть, истинный "Ответ" — это не то, что мы слышим. А то, что мы решаем делать, когда узнаем, что никакого Ответа нет.
Он замолчал. В студии повисла оглушительная тишина. Главный апологет новой веры только что не просто усомнился в ней. Он объявил о ее смерти в прямом эфире
Я откинулся в кресле в своем бруклинском убежище. Я не чувствовал радости победы. Я сломал человека в прямом эфире на глазах у всего мира. Я использовал правду как оружие, чтобы разрушить его веру. И это было отвратительно. И абсолютно необходимо.
– Нарратив изменен, – бесстрастно доложил Лука. – Объект «Воронов» перешел в категорию «нестабильный, но перспективный». Операция успешна.
Да. Операция была успешна. Я выиграл битву за умы. Но цена, как всегда в моей войне, была заплачена чужой душой.
Глава 33
Прошло полгода с женевского диспута. Мир, как это свойственно ему, переварил чудо и двинулся дальше. «Феномен Гласа» стал темой для документальных фильмов на Netflix и нескольких десятков диссертаций по социологии и теологии. Он перестал быть откровением и превратился в часть культурного кода, безопасную и стерилизованную. Наша операция «Вавилон» увенчалась успехом.
Я стоял у панорамного окна в бруклинском убежище, глядя на огни города. За спиной в тишине гудели серверы.
— Полный отчет, — голос Луки был как всегда ровным, констатацией факта. — Сеть Павла полностью дефрагментирована. Финансовые потоки перекрыты, ключевые узлы влияния нейтрализованы. Дамиан исчез. Растворился без следа около четырех месяцев назад. Сам объект «Павел»... — Лука сделал паузу, — не проявляет аномальной активности. Он вернулся к своей работе в архивах. По всем параметрам, угроза ликвидирована.
Я молча кивнул. Победа. Чистая, эффективная, полная. Но я не чувствовал ничего, кроме привычной тяжести. В этот момент на главном экране, поверх всех графиков и схем, вспыхнул одинокий красный значок.
— Что это? — спросил я.
— Не знаю, — в голосе Луки впервые за долгое время прозвучало удивление. — Пакет данных, который обошел все протоколы безопасности. «Логос» не может отследить источник, но он идентифицировал... сигнатуру. Метафизический отпечаток. С вероятностью 99,9% отправитель — Павел.
На экране появилось несколько строк текста. Простого, без шифрования. Короткое, как удар стилета, послание.
«Ты сохранил мир таким, как он был. Я отступил. На время. Ты раскрылся и стал слабее».
Я смотрел на эти слова, и холодное, кристально ясное понимание пронзило меня. Победа, о которой только что докладывал Лука, вдруг съежилась, потеряла свой вкус. Он не был сломлен. Он не отказался от своей веры. Он проиграл, проанализировал причины поражения и сделал выводы. Он увидел мои руки, тянущиеся из тени, и теперь знал их примерную длину. Он оценил масштаб моей сети, мои методы, мою готовность действовать. Я не победил его. Я лишь провел для него предельно наглядный и дорогостоящий урок.
Я закрыл сообщение. В этой войне не бывает финальных титров. Только антракты. И враг использовал свой, чтобы изучить меня лучше
Глава 34
Михаил Воронов вернулся в Москву другим человеком. Кризис веры в прямом эфире либо ломает, либо перековывает. Его он перековал. Огонь в его глазах не погас, но из испепеляющего пламени фанатика он превратился в теплое, живое пламя проповедника, познавшего сомнение. Он стал самой популярной и влиятельной фигурой в Русской Православной Церкви. Он говорил о милосердии, о диалоге, о том, что церковь должна не судить мир, а помогать ему нести его бремя. Он цитировал не только отцов церкви, но и «Александрийские диалоги», призывая к интеллектуальной честности. Он стал тем самым «путем сердца, который не всегда прямой».
И, разумеется, у такого человека немедленно появились могущественные враги в консервативном крыле патриархата. Они начали плести против него интриги. Но они плели свою паутину, не зная, что играют на доске, где у меня есть доступ к правилам.
– Объект «Воронов». Устранение конкурентов завершено, – однажды утром сообщил мне Лука, показывая экран.
Главный оппонент Воронова, митрополит, известный своими фундаменталистскими взглядами, был снят со всех постов после громкого коррупционного скандала. Компромат, безупречно задокументированный и «слитый» в нужные СМИ, был, разумеется, работой «Логоса».
Через два месяца престарелый и больной Патриарх «по настоятельным рекомендациям врачей» ушел на покой. Медицинские заключения о его внезапно ухудшившемся здоровье были составлены лучшими специалистами из швейцарской клиники, принадлежащей одному из моих фондов.
На последовавшем Поместном соборе альтернативы Воронову уже не было. Он был избран новым Патриархом Московским и всея Руси.
Я смотрел прямую трансляцию его интронизации из своего бруклинского убежища. Я видел, как он, облаченный в тяжелые патриаршие одежды, говорит свою первую проповедь в новом сане. Он говорил о человечности. О поиске. О милосердии.
Я совершил свой самый дерзкий и самый циничный акт вмешательства в историю. Чтобы спасти Церковь от диктатуры святости, я возвел на ее престол еретика, которого сам же и создал. Я стабилизировал один из важнейших идеологических институтов мира на десятилетия вперед.
И я никогда не чувствовал себя более одиноким.
Глава 35
Мысль о Воронове, моем невольном «еретике» на патриаршем престоле, еще долго не отпускала меня. В истории человечества было не так много случаев, когда лидер, призванный быть хранителем догмы, сам становился ее нарушителем. И один из них я помнил особенно хорошо.