А у меня не было «Логоса». У меня не было фондов и подставных компаний. У меня была только девушка из Домреми. Жанна.
Я нашел ее не в храме, а в поле, когда она смотрела на закат с такой тоской и яростью, будто хотела заставить солнце снова взойти своей волей. В ней не было ничего особенного — крестьянка, неграмотная, упрямая. Но ее душа была идеальным приемником. Чистая, не замутненная сложной теологией, способная принять идею и выносить ее, как знамя.
Я не являлся ей в сиянии. Не говорил голосом с небес. Я был шепотом ветра в дубах Шеню. Я был строчкой из проповеди странствующего монаха, которую она случайно услышала. Я был сном, который повторялся три ночи подряд.
Я не давал ей сложных планов. Я дал ей всего три идеи. Простые, как три камня из пращи Давида.
Первая: «Король — помазанник Божий, и только его коронация в Реймсе вернет Франции благодать». Против циничной политики Кошона, который торговал коронами, как зерном, это была идея сакрального порядка.
Вторая: «Ты — орудие Девы Марии». Не себя, заметьте. Я не хотел создавать себе нового Павла. Я дал ей другой, чистый авторитет, который не могли оспорить даже самые продажные епископы.
И третья, самая важная: «Не бойся огня». Это была не метафора. Я знал, чем все закончится. Знал, что Кошон и его хозяин не простят ей победы. Я готовил ее к мученичеству с самого начала.
И она услышала. И поверила.
Это было похоже на запуск вируса, но написанного не кодом, а святостью. Ее простая, абсолютная вера начала распространяться по армиям. Солдаты, вчерашние пьяницы и мародеры, вдруг вспоминали, что у них есть родина. Усталые капитаны видели в ее глазах огонь, который давно потух в их собственных. Она не была стратегом. Она была смыслом.
Я наблюдал, как рушится план моего врага. Осада Орлеана снята. Реймс открывает ворота. Дофин коронован. Каждая ее победа была пощечиной миру цинизма и отчаяния. Кошон шипел от ярости на своих тайных службах, а его хозяин, я уверен, впервые за столетие перестал улыбаться.
А потом пришло время платить по счетам. Бургундия. Плен. Руан.
Я был там, на площади Старого Рынка. Стоял в толпе, одетый нормандским купцом. Я видел, как Пьер Кошон зачитывает приговор. Он победил, как ему казалось. Он сжигал еретичку, возвращая миру привычный порядок, где чудес не бывает, а власть решают деньги и предательство.
Когда зажгли хворост, я не отвернулся. Я смотрел, как она смотрит на небо, и в ее глазах не было страха. Только та третья идея, что я ей дал. Я позволил ей умереть, как когда-то позволил умереть Иуде.
Ее короткая, яркая жизнь стала тем самым «псевдо-чудом», которое мы сейчас планировали с Лукой. Она вспыхнула и погасла, но оставила после себя легенду — иммунитет против отчаяния, который действовал еще несколько сотен лет.
Кошон так и не получил кардинальскую шапку. Он умер в забвении, а его имя стало синонимом предательства. Дьявол проиграл ту партию.
Но глядя на дым, уходящий в серое руанское небо, я не чувствовал триумфа. Только знакомый вкус пепла на языке. Я снова использовал человека как инструмент. И снова остался один на один с результатом.
Ирония. Чтобы победить Павла, я должен стать Пьером Кошоном. Создавать фальшивых пророков и сжигать их на кострах общественного мнения.
Часть вторая. Второй фронт
Глава 17
Я снова пью кофе в кафе на Таймс-Сквер. В этот раз без своего вечного противника. С моей встречи с Павлом прошел месяц. Его отточенные мысли, заряженные мощной верой, ещё пытаются прорваться в мир. Но на каждое загоревшееся сердце у нас уже готово ведро холодной воды. Поднимающееся было цунами удалось предотвратить. Иуды отрабатывают на все деньги. И более того, на все идеи. Хоть и не без проколов.
Один из таких «проколов» сейчас смотрел на меня с экрана планшета Луки. Его звали Джулиан Прайс, но миру он был известен как пророк Иезекииль 2.0. Актер из Лос-Анджелеса, которого «Логос» выбрал на роль первого лже-Павла, оказался слишком хорош. Слишком убедителен. План был прост: он должен был стать пародией, довести до абсурда тезисы Павла об «очищении», а затем наш журналист должен был слить в прессу его контракты, райдер и переписку с «продюсером». Мы должны были утопить жажду чуда в дешёвом фарсе.
Но Джулиан поймал волну. Он не просто играл. Он вжился в роль так, что, кажется, забыл, где сцена, а где реальность.
– Он отклонился от сценария, – голос Луки был ровным, как кардиограмма покойника. – Две недели назад. Перестал выходить на связь. «Логос» пометил его как неконтролируемый актив.
На экране Джулиан-Иезекииль стоял посреди заброшенного завода где-то в Ржавом поясе. Вокруг него — толпа. Лица — не как у паствы Воронова, строгие и ищущие. Эти лица были другими. Голодными. Стеклянные глаза людей, потерявших всё и готовых поверить во что угодно.
– Они говорят вам о чистоте веры! – гремел Джулиан, и его голос вибрировал от искренней ярости. – Но их лидер прячется в тени, управляя миром через провода и ложь! Он дал вам технологию, чтобы сделать вас рабами! Ваши телефоны — это кандалы! Сеть — это его паутина! «Логос», о котором шепчутся они — это имя зверя!
Я почувствовал, как холодеет кофе в моих руках. Это было гениально. И это был не наш сценарий. Джулиан нашел главную уязвимость не Павла, а мою. Он нацелился не на теологию. Он нацелился на мою тихую операцию.
– Павел переиграл нас, – тихо сказал я. – Он не стал бороться с нашими Иудами. Он перекупил одного из них. Или... заразил.
Лука вывел на экран другую схему. Финансовые потоки. Никаких переводов от структур Павла. Никаких контактов. Но «Логос» показывал другое. Информационное влияние. Идеологический резонанс между проповедями Воронова и новыми откровениями «Иезекииля» был почти стопроцентным. Павел не платил ему. Он просто указал ему на настоящего врага. На меня.
– Он создает не раскол, – сказал Лука. – Он создает второй фронт. Павел бьет по вере. Джулиан — по фундаменту твоей работы. По доверию к прогрессу. К самой цивилизации.
Толпа на экране взревела, когда Джулиан поднял над головой молот и с размаху обрушил его на груду ноутбуков и серверов, сложенных на импровизированном алтаре. Искры. Хруст пластика. Звук разрушения. Это было зрелищно. Это было заразительно. Это был бунт против мира, который я так старательно чинил.
Дьявол, должно быть, аплодирует стоя. Это был его любимый жанр. Чистый хаос, выросший на почве чужой игры. Я хотел устроить локальное засоление душ, а в итоге получил кислотный дождь, который грозил уничтожить весь мой сад. Это была моя ошибка. Мое творение, сбежавшее из лаборатории. Я слишком увлекся игрой в кукловода, забыв, что у кукол иногда появляются собственные желания. Я хотел найти Иуду, который понимает необходимость, а нашел того, кто решил, что сам может быть мессией.
– Где он сейчас? – спросил я, отключая экран. Я не мог больше видеть эти горящие глаза, в которых отражался мой собственный провал.
– Заброшенный сталелитейный завод в Гэри, штат Индиана. Они называют его «Первый Храм Очищения от Сети». У него уже около пяти тысяч последователей. Они уничтожают вышки сотовой связи. «Логос» прогнозирует, что через неделю они могут попытаться атаковать один из наших дата-центров в Чикаго.
Я встал. Кофе так и остался нетронутым.
– Павел хотел, чтобы я явился миру. Что ж, возможно, пора исполнить его желание. В несколько измененной форме.
Лука поднял на меня взгляд. Впервые за долгие годы я увидел в его глазах не просто профессиональное сочувствие, а тревогу.
– Ты не можешь...
– Я не буду устраивать светопреставление, – прервал я его. – Я просто поговорю с заблудшим актером. Иногда, чтобы вернуть человека к сценарию, режиссер должен сам выйти на сцену.
Я посмотрел в окно на спешащих, озабоченных, смертных людей на Таймс-Сквер. Моих людей. Чтобы спасти их от огня Павла, я разжег другой костер. Теперь мне предстояло самому войти в это пламя.
– Готовь «Равенну», Лука. И команду "скептиков". Мы летим в Индиану.
Глава 18
"Скептики" — это находка Луки. Они и телохранители, и, как ни парадоксально, "душехранители". Солдаты, прошедшие сквозь ад войны. Циничные профессионалы. И не нашедшие себя в мирной жизни. Глубоко ушедшие в веру и настолько же глубоко в ней разочарованные. Мои личные генераторы "белого шума”.
На борту «Равенны» они сидели в полной тишине, не обращая на меня никакого внимания. Четыре человека в простой тактической одежде, больше похожие на уставших инкассаторов, чем на элитный отряд. Их лица были непроницаемы, но в глазах у каждого я видел одно и то же: выжженную пустыню, где когда-то был храм. Они видели слишком много бессмысленной смерти, чтобы верить в высший замысел. Они молились в окопах, но ответы не приходили. Их вера не выдержала столкновения с реальностью, и на ее месте образовался вакуум — холодный, плотный, идеальный для моей цели.
Их командир, Маркус, подошел ко мне, когда мы начали снижение. Его лицо было покрыто сетью мелких шрамов, а взгляд был таким уставшим, будто он смотрел на мир уже тысячу лет. Почти как я.
– Данные по объекту обновлены, – доложил он. Его голос был лишен интонаций. – Периметр контролируется его фанатиками. Вооружены чем попало. Наш вход — через северный тоннель. Подавление сигнала — по вашему приказу.
– Подавления не будет, – ответил я, глядя в иллюминатор на плоские, унылые пейзажи Индианы. – Наоборот. Я хочу, чтобы он был на пике своей силы. Чтобы почувствовал нас издалека.
Маркус на мгновение вскинул брови. Это была единственная эмоция, которую я видел на его лице.
– Вы — наживка?
– Я — антидот, – поправил я. – А вы — моя система доставки. Ваша задача — просто быть рядом. Ваше неверие — это мой щит. Чем яростнее он будет молиться, тем плотнее станет тишина в ваших душах. Вы будете гасить его огонь самим своим присутствием.
Он кивнул, не задавая лишних вопросов. Он не верил ни единому моему слову о метафизике, но он верил в контракт и в тактическую схему. Для него это была просто очередная операция по нейтрализации лидера враждебной группировки. И ему было все равно, каким оружием пользоваться — пулей или экзистенциальным вакуумом.