Чаще, нежели остальные жильцы гостиницы, Мария Петровна встречалась с семинаристами: они ежедневно виделись на кухне.
Над большой белой кухонной плитой юноши повесили чёрное распятие и раз в неделю украшали его цветами. Пар из кастрюль и сковородок поднимался к обнажённому спасителю, как будто борщ, молоко и котлеты приносились ему в жертву.
Семинаристы выходили в кухню в чёрных суконных штанах казённого образца, в белых рубахах с крахмальной грудью, наглухо застёгнутых под самым кадыком, и в чёрных подтяжках.
Когда Мария Петровна увидела их в первый раз, они стояли молча возле кухонного стола и приготовляли обед. Один из них размешивал муку, а другой подливал в неё воду и бережно из бумажного фунтика сыпал сахар.
— Здравствуйте, — сказала Мария Петровна.
— Здравствуйте, — ответили семинаристы.
— Здесь духовка хорошая?
— Хорошая, — сказали семинаристы.
Они отвечали тихим хором.
— Надо будет пироги спечь, — сказала Мария Петровна. — А вы что, тесто делаете?
— Мы приготовляем суп с клёцками, — вежливо и подробно ответили семинаристы. — Из всех возможных супов мы любим больше всего именно этот.
— А жёны где? В командировке?
Молодые люди покраснели одинаково быстро и одинаково сильно.
— Мы не женаты, — сказали они. — Мы семинаристы.
— Это другое дело, — смутилась Мария Петровна, хотя она и не совсем точно представляла себе, что это значит.
— У меня тоже дочь в школе учится, в шестом классе.
В кухне они встречались каждый день. Мария Петровна удивлялась тому, как ловко и споро они стряпают. Пожалуй, лучше всего это видно по тому, как мужчина чистит картошку. Семинаристы срезали кожуру за один приём, почти не отнимая ножа от картофелины. И блюда, которые они приготовляли, были не простыми блюдами холостяков — яичница, чай, сосиски, — а сложной поварской едой. Свёклу в борщ они нарезали звёздочками, к рыбе делали белый соус. По всему видно было, что они научились готовить впрок: жениться им запрещено религией, а на прислугу — это ещё когда заработаешь!
Первое время тринадцатилетняя Лена Синицина не заговаривала с семинаристами. Но, узнав, что они где-то учатся, она спросила:
— А математику у вас преподают?
— Нет, — ответил Стефан.
Во время приготовления пищи он делал самую главную и важную работу: заправлял суп и пробовал его.
— А какие предметы у вас учат?
— Богословие.
— Это на что похоже? — спросила Лена. — На историю или на географию?
— Про богословие так не принято говорить, — покраснел Стефан.
— Странно, — обиделась Лена. — Я же не понимаю!
Когда наступили холода, она приходила со своими учебниками в кухню и, садясь на тёплую печь, готовила уроки. Семинаристы вежливо рассматривали книги и тетради. Они брали их в руки, как маленькие дети берут невиданного доселе жука или растение. Сначала Лена боялась, что они заметят в её тетради какие-нибудь ужасные ошибки.
— Пожалуйста, не думайте, что это чистовик, — говорила она, хотя тетрадь была действительно чистовая. — Это я списывала с доски, а в это время кто-то прошёл по коридору и я ошиблась. Тут должно быть написано «питекантроп», от которого произошёл человек, а устно я хорошо отвечала…
— Человека создал бог, — строго сказал Стефан.
— Была такая точка зрения, — сказала Лена, — но она неправильная. Земля оторвалась от Солнца. Это сказал Лаплас. А Наполеон говорит ему: «Почему же вы ничего не говорите про бога?» Тогда Лаплас отвечает: «Мне эта гипотеза совсем не нужна». Гипотеза — это предположение, а Наполеон — французский император, — торопливо пояснила Лена.
Несмотря на размолвки, между ней и юношами установились дружеские отношения. По вечерам они иногда вместе решали задачи. Семинаристы были не очень сильны в математике. Обычно на другой день они с тревогой спрашивали Лену, верно ли была решена вчера задача. Если оказывалось, что решение было неправильным, Стефан говорил:
— Простите, пожалуйста, Лена. Мы приносим вам свои извинения.
Самым страшным для них предметом было естествознание. Если Лена готовила уроки по естествознанию, семинаристы не подходили к ней. Они возились у плиты, гремя посудой, раздражённые и злые друг на друга.
Стефан обратился однажды к Лене:
— Я бы на вашем месте не стал читать такие книги: они развращают человеческую душу. Всё, что там написано, неверно.
— А что же верно?
— Жизнь на земле сотворил бог. Если бы вы верили в это, то всякое явление природы было бы очень просто и красиво объяснено.
— Хорошо, — сказала Лена. — Начнём с простокваши. Почему молоко превращается в простоквашу?
— Это обидный вопрос, — сказал семинарист. — Нельзя, рассуждая о боге, брать простоквашу.
— Значит, у вас в богословии не проходят молочнокислые бациллы. И это очень жаль, — сказала Лена. — Возьмём другое. Углеводороды у вас проходят?
— Нет, — ответил Стефан. — Это слишком светский предмет.
— А белки́? — спросила Лена. — Не может же быть, чтобы у вас ничего не говорили про белки!
— Лена, — горестно воскликнул семинарист, — вы требуете невозможного! Простокваша, белки — богословие выше этого!
На другой день, после очередного урока естествознания, Лена пришла домой радостная и возбуждённая. Она дождалась в кухне прихода семинаристов и, едва они показались, спросила их:
— Раз так, скажите мне, пожалуйста: отчего в кипячёной воде появляются бактерии?
Семинаристы переглянулись, поговорили шёпотом по-польски, и Стефан быстро поднялся наверх к ксёндзу. Через десять минут он вернулся и сказал:
— Бактерии, так же как моллюски, черви и членистоногие, были созданы богом на шестой день творения. Они появляются сами по себе там, где этого хочет всемогущий.
— Хорошо, — сказала Лена. — Всё в порядке.
Она взяла кастрюлю, налила в неё воды и поставила на огонь. Когда вода закипела, Лена перелила её в две бутылки.
— Значит, так, — сказала Лена. — Тут кипяток, и тут кипяток.
Семинаристы смотрели на неё, как на фокусника.
Она заткнула одно горлышко толстой пробкой из ваты, а вторую бутылку оставила открытой.
Потом Лена сказала:
— Вы возьмёте сосуды к себе в комнату. Вы дадите мне честное слово, что поставите их на окно и ничего не будете бросать туда. Они будут стоять у вас неделю… Теперь каждый в отдельности пусть даст честное слово.
Семинаристы растерянно поклялись. Бутылки они взяли с собой.
Целую неделю Лена не разговаривала с ними об этом. Юноши же, очевидно, решили воздействовать на её закоснелую душу каким-нибудь особо сильным средством.
Они пригласили её посетить вместе с ними костёл.
Случилось это под вечер, на улице стемнело, службы в этот день в костёле не было.
Переступив порог пустынного, полутёмного здания и глядя на притихших, торжественных семинаристов, Лена и сама ощутила какую-то скованность — она стала говорить шёпотом.
Свет в костёле шёл из-за карнизов — лампочек не было видно, — свет разливался по стенам, не достигая пола.
У колонн, справа и слева от входа, стояли, раскинув на кресте белые каменные руки, два босых Христа. Ступни их, грудь и ладони были прибиты к кресту гвоздями; из-под гвоздей сочилось по три капли крови. И гвозди и кровь были нарисованы художником очень похоже.
Семинаристы сперва опустились на колени перед одной статуей, поцеловали холодные каменные ноги, затем то же самое проделали и перед второй статуей.
Ноги эти, должно быть, целовало множество людей, подумала Лена, потому что ступни и весь белый камень до колен были захватаны руками прихожан и засалены их поцелуями.
Она прошла вперёд; семинаристы тихо следовали за ней.
Остановившись перед одним из простенков, Лена рассматривала огромную мраморную доску, сплошь увешанную серебряными бляшками. Бляшки эти были похожи на какие-то неведомые ордена. Но, всмотревшись, Лена заметила, что на каждом таком ордене выдавлена была какая-нибудь часть человеческого тела: глаз, ухо, рот, рука, колено…
— Что это? — шёпотом спросила Лена.
Семинаристы, тоже шёпотом, перебивая и дополняя друг друга, объяснили: если верующий человек заболевает — у него, например, болит ухо или глаз, — то он молит божью матерь, чтобы она излечила его от недуга. Выздоровев, он, в благодарность ей, заказывает такую бляшку, на которой изображается исцелённая часть его тела. Бляшку прибивают к мраморной доске в костёле.
— У нас даже в поликлиниках этого не делают, — сказала Лена.
Семинаристы возмущённо переглянулись. Костёл не произвёл на неё должного впечатления.
Через несколько дней она оставила в кухне, в пустой кастрюле Стефана, записку:
«Завтра чтоб вы были здесь в семь часов вечера по московскому времени. Будет продолжение опыта с водой».
Из школы она пришла с ящичком, который несла перед собой бережно, как цветы. В семь часов семинаристы принесли в кухню бутылки. Лена подозрительно посмотрела сначала на семинаристов, потом на бутылки, но ничего не сказала.
Она вынула из ящика микроскоп.
— Пока я буду подготовлять, можете посмотреть на свои пальцы, — строго сказала она.
Семинаристы стали рассматривать в микроскоп свои пальцы. Юноши были, в сущности, наивны и просты, и им было интересно смотреть в микроскоп.
Лена приготовила два стёклышка. На одном была капля из открытой бутылки, на другом — из закрытой.
Семинаристы по очереди посмотрели в микроскоп.
Капля, взятая из открытой бутылки, кишела живыми существами. На другом стёклышке не было ничего.
— Миленькие! — сказала бактериям Лена; она очень волновалась. — Смотрите, какие миленькие!
И тут она сразу стала очень серьёзной:
— Луи Пастер был гений. Повторяйте за мной, потому что вы проиграли. Луи Пастер был гений. Он открыл, что даже бактерии не могут самозарождаться. Повторите!..
Ксёндз стоял с портфелем на пороге кухни. Он вежливо улыбался.
— Панове семинаристы! — сказал ксёндз, не переставая улыбаться. — Прошу вас на минутку к себе. Простите, пожалуйста, мадемуазель Лена.