Хмуро стоят солдаты. Даже задиристый нос Москалева несколько поник. А на лице Подопригоры такое выражение, словно ему гвоздь под ноготь загнали.
Орлов продолжал:
— Посмотришь на вас — орлы! И повар не в обиде.
Робкая улыбка пробежала по солдатским лицам. Лишь физиономия старшины сохраняла каменную неподвижность.
— А в замыкающих крепко окопались, — усмехнулся полковник и закончил уже серьезно: — Недавно пошли мы на такую меру: послали к вам помкомвзводом лучшего сверхсрочника полка гвардии старшину Подопригору. Теперь командиром взвода назначен лейтенант Верховцев. Надо вытягивать взвод! Я уверен, что взвод будет первым не только по номеру, но и по делам своим. Товарищ лейтенант! Принимайте взвод.
Высокий лейтенант вышел вперед:
— Слушаюсь, товарищ гвардии полковник.
Старшие командиры ушли. Лейтенант Верховцев прошел вдоль строя. Какие молодые, открытые, красивые лица! Как вопросительно и заинтересованно смотрят они на него! Сколько недель, месяцев, может быть, лет жить с ними, службу служить!
— Вольно! — скомандовал лейтенант. Проговорил весело: — Прав полковник: таким молодцам отставать не положено! Как вы считаете, товарищ гвардии старшина?
— Так точно, товарищ лейтенант, — отчеканил Подопригора. Но после паузы, уже не по-уставному, с кислой миной заметил: — Не с той ноги хлопцы шагають.
— Дело поправимое. Ногу возьмем.
— Возьмем, — неуверенно согласился Подопригора и машинально смахнул со лба крупные, как виноградины, капли пота — следствие пережитых треволнений.
X
Лето. Сосновый бор. Лагерь…
Просторны июньские дни от подъема до отбоя, но как наполнены они службой, как до последней минуты учтены в недельном расписании боевой и политической подготовки. Только поворачивайся!
…Пугая Терехова возможными неприятностями по случаю частого «хождения за молоком», Москалев, как говорится, словно в воду смотрел. На стрельбище все случилось именно так.
На огневом рубеже — первая смена. Спокойно, пожалуй, даже слишком спокойно наводит карабин рослый, могучего телосложения солдат Сущев. Уверенно прицеливается Ласточкин. Быстро и споро выполняет положенные приемы Москалев. Только Терехов никак не может приладиться, неуверенно, рывком дергает спусковой крючок.
Результат обычный: все мишени поражены, за исключением тереховской. Три его пробоины ушли книзу, за «молоком».
Верховцев подозвал Терехова:
— Что случилось?
Рука солдата самочинно поползла к затылку, но остановилась на полпути.
— Карабин у меня такой…
— Бывает! — с непроницаемым (поверил или нет?) выражением лица проговорил Верховцев.
Взяв у Терехова карабин, офицер вышел на огневой рубеж, не спеша лег. С напряженным вниманием следят солдаты за каждым движением командира. Даже Москалев, попытавшийся было одним глазом подмигнуть Терехову, заметил озабоченные лица товарищей и понял, что сейчас не до шуток. Но больше всех взволнован Подопригора. Как-то получится у лейтенанта? Не осрамится ли молодой Верховцев? Отец стрелял метко. А сын?
Лейтенант не замечает всего этого. Неторопливо, будто бы происходит это не под перекрестными взглядами солдат, а наедине с карабином, прицеливается. Тишина. Огонь! В центре мишени — три пробоины.
Подопригора с облегчением вздохнул, солдаты зашушукались. Передав карабин Терехову, Верховцев заметил:
— Хороший карабин. Бой точный. Вы при наводке не волнуйтесь, не дергайте спусковой крючок, не торопитесь. Рука тогда крепче и глаз зорче. Настойчивей тренируйтесь и отлично стрелять будете.
— Так, так, — закивал головой Подопригора. — Первое дело — в душе твердость иметь. Решишь — выйде! И выходыть — хоть кров з носу!
Но энергичная формула сверхсрочника не убедила солдата. Едва офицер отошел в сторону, как Терехов обратился к Подопригоре:
— Товарищ гвардии старшина, а вдруг рука сорвется?
Подопригора насупился:
— По якому праву вона зирветься? Чулы, шо командир казав? Уверен! Ценить надо. А вы разные несерьезные слова произносите.
— Я понимаю. Буду стараться…
— Це правильный разговор. Вин приятное впечатление оставляет.
Подошел Москалев. Без обычной усмешки и по всем признакам чистосердечно заключил:
— А новый взводный деловой!
Но Подопригора не стал распространяться и лишь значительно пробасил:
— Само собой!
На плацу идут занятия. Солдаты маршируют, перебегают, переползают. Слышны команды, мерный топот сапог. Командиры отделений тренируют солдат.
Улучив удобную минуту, Подопригора подошел к лейтенанту Верховцеву. Неловко переминается, в лице необычайная напряженность. Офицер, успевший уже изучить повадки своего помощника, спросил:
— Трудности есть?
— Трохи есть.
— А точнее?
— Кое-хто коныки выкидуе.
— А еще точнее.
— Можно и точнее. Обучав я вчера солдат по-пластунски переползать. Бачу: Москалев вид робе, шо ползе. Я ему кричу: рядовой Москалев, вы мне разные фигуры не показывайте, а плотнише до земли прижимайтесь. А вин в ответ: «Зачем казенное обмундирование портить?»
— Ясно. Ну, а остальные?
— Да и Терехов. Теперь, каже, старайсь не старайсь, а в солдатах славы не заслужишь. Другое дило на войни. Там и героем можно було стать…
— Бойкий какой!
— И про батька своего все рассказывает. Батько его орденом Славы награжден.
— Славой отца гордится. Это хорошо! — и Верховцев приказал: — Зовите их сюда!
Подопригора зычным басом, каким отдается только команда, крикнул:
— Рядовые Москалев и Терехов, срочно к командиру взвода!
Солдаты переглянулись, поправили пилотки, подтянули ремни и бросились к командиру:
— Товарищ лейтенант! По вашему приказанию…
— Как занятия идут, товарищи?
— Все в порядке, товарищ лейтенант, — и солдаты по выражению лица офицера пытаются догадаться о причине их вызова.
— Э, да у вас, рядовой Москалев, обмундирование потерлось — начал офицер. — Видно, прав был один солдат, когда говорил, что в классах лучше заниматься, чем на местности. По пластунски, например, в спортивном зале одно удовольствие переползать. Полы паркетные. Ползай сколько хочешь, и обмундирование казенное целехоньким останется.
— Непонимание одно, — вставил Терехов. — Какая на паркете учеба!
Но Москалев, насупившись, молчит. Ему не по душе, что разговор принял такой оборот. А Верховцев как ни в чем не бывало продолжает:
— И вы, рядовой Москалев, считаете, что учиться надо в обстановке, приближенной к боевой?
Москалев сумрачно посмотрел на улыбающегося приятеля и невнятно пробормотал:
— Конечно… считаю… И в уставах сказано.
Верховцев обернулся к Подопригоре:
— А ведь правильно товарищ Москалев говорит. И на уставы ссылается.
— Що касается теории, то вин усвоил, — угрюмо признал Подопригора.
Москалев стоит потупясь, стараясь не замечать иронических взглядов Терехова. Верховцев продолжал:
— Как же так получается, рядовой Москалев? В теории одно, а на практике — другое?
— Товарищ лейтенант! Не допущу больше…
Терехов улыбается. Ему не грозит такой разговор. Всем известно, что переползать по-пластунски он мастер. Но вот Терехов заметил, что старшина бросил в его сторону свирепый взгляд. Солдат присмирел. В эту самую минуту к нему и обратился офицер:
— Почему у вас, рядовой Терехов, вид озабоченный? Какие вести из дому? Отец, мать здоровы?
— Так точно! Здоровы.
— В армию-то, наверно, вас хорошо провожали. Отец, пожалуй, обед праздничный устроил.
— А как же! Он у меня кавалер ордена Славы. Всю войну прошел.
— Какой же наказ вам дал?
Терехов насторожился.
— Обыкновенный. Чтобы службу нес правильно, себя соблюдал. Насчет врагов упомянул: если придется, дескать, так, чтобы… их… Одним словом, чувственно говорил, проникновенно.
Верховцев снова обернулся к Подопригоре.
— Как вы думаете, товарищ гвардии старшина, а ведь хорошо, что отец Терехова не знает, что сын его наказ забывать стал?
Солдат испуганно посмотрел на командира.
— Как так забывать? Я батино слово во как помню!
— Не очень крепко, если службу военную пустяком считаете. О подвигах говорите, а не подумали о том, что отличники учебы и есть герои мирных дней.
Теперь настало время улыбаться Москалеву: и его приятелю командир «дает прикурить».
— Как вы думаете, товарищ старшина, — продолжал Верховцев, — огорчится отец Терехова, если узнает о таком конфузе?
Подопригора даже вздохнул:
— Для бывалого солдата це нож в сердце.
Терехов не выдержал:
— Товарищ лейтенант! Не пишите отцу.
— И не собираюсь писать. Зачем фронтовика тревожить?
— Я слово даю!
— Как, товарищ старшина? — посмотрел Верховцев на помкомвзвода. — Сдержит рядовой Терехов свое слово?
— Я так думаю, шо вполне.
— Ну что ж! Посмотрим.
Верховцев отпустил солдат. Глядя им вслед, Подопригора проговорил убежденно:
— Дошло!
XI
Над головой — синее, вымытое и высветленное небо, под ногами — черная, не просохшая после ночного дождя земля, а дали такие просторные и открытые, что, кажется, шел бы и шел по чудесному нашему миру, удивляясь и радуясь его красоте и ясности. Но за плечами карабин, на боку подсумок, саперная лопата и противогаз, а команда одна:
— Шире шаг! Не отставать!
Лица солдат красно-серые от усталости, потные гимнастерки прилипли к спинам, сапоги стали пудовыми, а все нет привала. Солдаты искоса вопросительно поглядывают на шагающих по обочине Верховцева и Подопригору: «Когда же?»
Но командир взвода идет легко, свободно. Сразу видно: лейтенант — спортсмен хороший! Отличное настроение сегодня у Верховцева. И всем понятно, чем оно вызвано. Не много времени прошло, как он в полку, а взвод не узнать. Выходит взвод, как говорит Подопригора, «на правильную линию». Трудный марш, а ни одного отставшего, ни одной потертости ног, ни одного унылого взгляда. Можно радоваться!