Впрочем, это полправды. Есть у лейтенанта Верховцева еще одна причина радоваться. О ней не знает ни Тарас Подопригора, ни пронырливый Москалев, ни одна душа во взводе, в роте, в полку. А дело житейское: лежит в кармане у лейтенанта письмо. Все необыкновенно в письме: и конверт, и бумага, на которой оно написано, и буквы до самой последней малой черточки. Надо напрягать всю силу воли, чтобы поминутно не вынимать его из кармана.
И впрямь необычное письмо — оно от Лены Орловой!
Коротенькое, даже сухое:
«Здравствуйте, Юра!
Сижу у Нелли, она пишет письмо Михаилу, а я вот решила написать Вам. Слышала о Ваших успехах. Рада за Вас — ведь я солдатская дочь (и внучка, и правнучка). Потому и рада.
Желаю всего хорошего.
И все письмо. Но как мало надо человеку!
Под стать лейтенанту бодро идет и Подопригора — старый пехотный волк. Хотя бы капля пота выступила на его лбу. Помкомвзвода то выйдет вперед, чтобы с фронта посмотреть, как движется взводная колонна, то отстанет и пойдет в хвосте, вглядываясь в лица левофланговых: все ли в порядке? Железный человек. И солдаты, глядя на старшину, забывают, что карабин нестерпимо давит плечо, сапоги жгут пятки, а лопата бьет по бедру.
Подопригора, поравнявшись с лейтенантом, зашагал ровным, размеренным шагом. Верховцев вынул из кармана носовой платок, вытер лоб:
— Трудный денек выдался!
— Куда трудней, — степенно согласился Подопригора. — Тридцать километров по пересеченной местности! Помню, в сорок четвертом за Минском гитлеровцев гнали. Тоже жарко було!
Верховцев оглянулся на взвод. Хорошо идут! И, любуясь солдатами, проговорил:
— А ребята — молодцы! И Москалев, и Терехов вон как шагают.
Такое признание командира для Подопригоры — как добрый шматок сала для чумака.
— В лучшем виде, як огурчики. Молодой народ и в бою ще не був, а надежный.
Взвод подошел к высоте. Верховцев раскрыл планшет с картой.
— Северо-западная опушка леса. Высота с отметкой 182,6. Правильно.
Верховцев и Подопригора обошли высоту. Широко лежит перед ними поле с черной бахромой леса у самого горизонта.
Верховцев еще раз глянул на карту:
— Здесь позиция нашего взвода?
Подопригора через плечо офицера посмотрел на карту, оглядел местность:
— Як раз!
У подножия высоты тянулись траншеи. Верховцев стал на бруствере.
— Отлично роторные машины поработали. Нам только усовершенствовать траншеи осталось.
По складу своего характера Подопригора был несколько привержен к старине. В глубине души штык и винтовку он уважал больше автомата, а пехотную лопату считал надежней бульдозера или землечерпалки. Но сейчас, посмотрев на траншеи, признал:
— Техника — велыке дило!
Верховцев еще раз прошелся вокруг высоты, оценивая позицию, указанную командиром роты.
— Слева лощина. Здесь может незаметно накапливаться «противник». Товарищ гвардии старшина! Как вы считаете: удобно ли будет нам помогать соседу огнем? И кто нам поможет?
— Да, загвоздка. На Украини так кажуть: хоть круть верть, хоть верть круть.
— Какой же выход?
— Начальство позицию определило, — дипломатично заметил Подопригора.
— А если другое решение принять? На местности-то нам видней.
— Само собой, — нерешительно согласился Подопригора.
— Если так поступить: два отделения займут позицию, указанную командиром роты, а третье выдвинем на скат слева, чтобы оно огнем перекрывало лощину. Как ваше мнение?
Подопригора не был скор на решения. Снова и снова прикидывал в уме все сказанное офицером. Убедившись наконец в правильности замысла командира взвода, повеселел:
— Вполне! Так краще буде! — Но о чем-то вспомнил и заколебался: — Тильки…
— Сомневаетесь?
— А як капитан Щуров посмотрит?
Верховцев ждал этого — ведь помкомвзвода служака старый, порядки знает.
— Мы решение правильное принимаем?
— В самую точку, — не мог не признаться Подопригора.
— А это — главное! — и Верховцев улыбнулся молодо и задорно. Помкомвзвода устремил на него не то строгий, не то задумчивый взгляд.
— Что вы на меня так посмотрели, товарищ старшина?
Подопригора неожиданно смутился (Верховцев еще не знал за ним такой особенности):
— Дуже вы на своего батька похожи. Светлой души був человек. Солдат понимал…
Отец! Всякий раз, когда в памяти вставал образ отца, боль холодила сердце.
Никогда больше не увидит он умные родные глаза, улыбку. А как много хотелось бы сказать ему, спросить совета, просто пойти рядом…
— Рассказывали мне, что вы отца моего из Одера вынесли, — проговорил Верховцев.
Помкомвзвода нахмурился:
— Довелось. Пониже Штеттина було. Там наш полк реку форсировал.
Как ярки в памяти те дни! Время идет быстро. Свершаются большие и малые дела, новые люди вокруг. А только вспомни — и снова…
…Ночь на Одере. Сквозь тяжелые рваные тучи порой пробивается зеленоватый осколок луны. Рыбьей чешуей блестит холодная река. Мрачные сосны подступили к самому берегу. Тихо и пусто.
Но обманчива тишина. Пристальней вглядись в причудливые силуэты прибрежных кустов и увидишь под маскировочными сетками орудия, танки, самоходки, реактивные минометы.
По лесным путаным дорогам с потушенными фарами пробираются грузовики с боеприпасами и понтонами, санитарные автобусы, полевые кухни. Скрытой напряженной жизнью живет наш берег Одера: войска готовятся к форсированию.
Командир полка полковник Верховцев смотрит на часы, выходит на берег реки. Пора! И первая лодка бесшумно спускается на воду. В ней — автоматчики, связисты с катушками кабеля и аппаратом. Верховцев дает знак, и лодка осторожно отчаливает. Напряжены лица сидящих в ней солдат, скользит и быстро погружается в черную воду кабель. Связист, нагнувшись к аппарату, приглушенным голосом передает:
— Достигли середины реки. Все в порядке!
Нет, не все в порядке! Внезапно вырвавшись из темноты, окутывающей вражеский берег, стремительная ракета врезалась в ночное небо и повисла над рекой. Еще несколько «фонарей» появляется в воздухе и мертвым светом освещает все окрест. Сразу становятся отчетливо видны и плывущие по реке лодки, и саперы, спускающие на воду понтоны, и скопление пехоты на нашем берегу. Заговорили вражеские пулеметы, минометы, пушки. Переправу обнаружили.
Но первые лодки уже причаливают к противоположному берегу. Автоматчики выскакивают на влажный плес, взбираются по крутому, обрывистому склону, потом в траншеях врага растет и ширится русское «ура». Поддерживая наступательный порыв пехоты, в бой вступают наши артиллеристы, минометчики. Из глубины леса бьют тяжелые гаубицы, и невидимые снаряды шумят над головой форсирующих реку пехотинцев. Огненные полосы реактивных минометов расчерчивают небо.
По реке на лодках, плотах плывут пехотинцы. Вода бурлит в разрывах мин и снарядов.
В воздухе появляются вражеские бомбардировщики, заходят на бомбежку. Перевернулась и идет ко дну одна лодка, другая…
Начальник штаба полка подполковник Орлов докладывает Верховцеву:
— Противник перешел в контратаку. Переправившийся батальон с трудом удерживается на том берегу. Связь прервана.
Верховцев смотрит на реку, где солдаты пытаются прорваться сквозь сплошную стену огня, и быстро спускается к воде.
— Сбросят с берега, тогда трудней будет, — и отдает приказание: — Подполковник Орлов! Завершайте переправу. Помначштаба и сержант Подопригора — за мной.
И вот Верховцев с группой автоматчиков уже в лодке. Командует:
— Второй батальон! Вперед!
Солдаты бросаются к реке, садятся в лодки и, обгоняя командира полка, стремятся на тот берег.
Снижается вражеский бомбардировщик. Разрыв. Взметнулась вода. Лодка полковника Верховцева разбита. Раненый, с лицом, залитым кровью, он упорно плывет вперед. На помощь ему спешит Подопригора.
— Я сам! — захлебываясь кричит командир, но силы уже покидают его. Подопригора подхватывает полковника и плывет к нашему берегу.
— Не туда! Вперед! — приказывает полковник. Подопригора поворачивает, достигает противоположного берега, выносит полковника из воды. Верховцев с трудом поворачивает голову:
— Как там?
— Второй батальон в бой пошел, — докладывает подбежавший помначштаба.
— А третий?
— И третий на подходе.
Верховцев делает попытку приподняться.
— Полк принять Орлову… — И, собрав последние силы: — Сыну моему передайте, пусть и он… — Но не договорил, упал на песок. И только губы шепчут: — Пусть и он…
…Лицо Подопригоры строгое, задумчивое. Лейтенант взглянул на старшину:
— Не забыли тех дней?
— Такое не забудешь. На теле рана — вона зарубцуется, а в сердце — всегда кровь.
Верховцеву стало неудобно, что он предположил, будто бы Подопригора мог забыть те дни.
— Спасибо, Тарас Филиппович, за все, что вы для отца сделали.
— Дело солдатское. Жаль, що не довелось полковнику до такой радости дожить — сына офицером побачить. Да еще в своем полку!
— Любил он полк?
— Такой полк да не любить! На войне полк отличился, и в мирной жизни лицом в грязь не ударит. Тильки взвод вам слабоватый дали. Чому воно так?
— Начальству видней.
— Само собой. Як дивку на вечерницах выбирать не приходится.
— Да и вас в отстающий послали, — с улыбкой заметил Юрий.
— Так я ж человек привычный. Много солдатской соли съел. Третий срок служу.
— По характеру пришлась солдатская профессия?
— Вполне! В сорок пятом зовсим було демобилизовався. И документы мени штаб выправив. А як настав час прощаться — сердце заболило. Вспомнил и Днипро, и Вислу, и Одер, Знамя гвардейское, товарищей, и живых, и тих, що жизнь свою отдали за наше боевое дело. И подумав, куды я пойду, колы полк дороже ридной хаты став? Да и время не такое, шоб оружие на склад сдавать. Вороги знову воду мутять. Пишов я до командира и прошу: оставьте в строю. Уважили мою просьбу.