— Нащупали в душе военную струнку?
Подопригора проговорил значительно:
— Наша душа, вона и до мирного труда открыта и до бою с врагом готова.
Солдаты не знают, о чем беседуют лейтенант Верховцев и старшина Подопригора. Все же по их лицам, серьезным и значительным, догадываются: речь идет о делах важных. И каждый по-своему, но все об одном и том же думают: «Хорошие у нас командиры!»
Верховцев расстегнул ворот, отпустил ремень.
— Вопросов у вас нет?
— Вопросов нема, — начал было Подопригора и запнулся: — Тилькы…
— Что еще?
— Як с окопами? Придется рыть до полного профиля.
— Конечно. А как же иначе!
— Само собой. Грунт тяжкий, а рыть треба.
Верховцев задумался: действительно, рыть надо в полный профиль и солдатскую силу беречь. Обратный путь не шутка! Но нужное решение не приходило в голову.
— Ну, ладно. Потом подумаем. А сейчас давайте команду — пусть отдыхают.
Солдаты расположились на склонах высоты: закурили, пошли шутки, разговоры. К лежащим рядом Москалеву и Терехову подошел Ласточкин.
— Что это давеча старшина с вами беседовал? Верно, опять нотацию читал?
— Какую нотацию? — изумился Москалев. — Что ты! Просто советовался с нами, как дальше… одним словом.
Ласточкин недоверчиво покачал головой:
— Трави. По физиономиям вашим не видно было.
Москалев приподнялся:
— Скажите, пожалуйста, какой хиромант нашелся. По лицам угадывает! Приезжай к нам в Кущевку. На базаре большие деньги зарабатывать будешь.
— Что я в вашей Кущевке не видел! Я, брат, до армии трактористом был. На «ЧТЗ» гадал, — не без гордости сообщил Ласточкин. — Заработанный хлеб машинами домой возил. Меня и сейчас трактор дожидается.
— Держи карман шире, — подмигнул Москалев. — Газеты надо читать. Трактористы сейчас в деревню, как женихи, едут. А ты — дожидаются. Как бы не так!
Ласточкин не сдавался:
— Таких, как ты, ожидать не будут. А мне всегда «добро пожаловать» скажут. Мою зябь академики проверяли. И одобрили. После армии поедем к нам — увидишь.
Терехов заговорил серьезно:
— Знаешь, Коля, я и сам подумываю. До призыва прицепщиком работал. А теперь дорога прямая: и в трактористы, и в механики. В большой оборот деревню взяли.
Москалев засмеялся:
— Укомплектовалась тракторная бригада. Вон Сущев еще бродит. Возьмите и его с собой. Он у вас вместо «ЧТЗ» будет, — и крикнул проходившему мимо Сущеву: — Вася! Друг! Куда ты свой скелет тянешь?
— А что? — подошел поближе Сущев.
Москалев заговорил проникновенно:
— Сидим мы здесь, Вася, и думу думаем: как с тобой быть?
— Что такое?
— Разве не слышали: кухня сломалась, обеда не будет?
— Шутишь.
— Хорошие шутки! Нам ничего, мы и сухим пайком обойдемся. А тебе при таком хилом телосложении меньше трех обедов и не давай.
— Три, положим, многовато…
— Что ты, что ты, Вася! — со всех сторон раздались голоса. — Скромничаешь. После марша и четыре как раз в норме будут!
Сущев заколебался:
— Разве после марша…
— Ну, довольно язык чесать, — вступился Терехов. — Давай-ка, Вася, дерни нашу орлиную.
Когда речь идет о песнях, Василия Сущева долго уговаривать не приходится. Консерваторию он не кончал, в ансамблях песни и пляски не участвовал, но за хорошую песню и миски каши не пожалеет. Не дожидаясь особых приглашений, лег на траву, откашлялся. С минуту молчал, настраивался на нужный лад. Запел с чувством:
У степной орлицы выросли орлята,
А у русской матери — сыновья-ребята.
Солдаты подхватили:
Эх, да орлята,
Эх, да ребята,
Эх, да солдаты,
Братцы-молодцы!
В наступившей тишине снова зазвучал душевный — и откуда это в таком грузном, неповоротливом теле? — голос Сущева:
Из гнезда орлята поднялись крылаты,
Как пошли ребята да служить в солдаты.
Теперь уже весь взвод пел:
Эх, да орлята,
Эх, да ребята,
Эх, да солдаты,
Братцы-молодцы!
Верховцев и Подопригора лежат в сторонке, слушают песню.
— Гарна писня, — мечтательно проговорил Подопригора. — Перший раз я ее на Днипри, пид Могилевом в лесу почув. И понеслы мы цю писню в Варшаву, Данциг, Штеттин, аж до самой Эльбы.
А песня летит:
Выше туч орлята в небе гордо кружат,
В Армии Советской честно братья служат.
Истово выводит Сущев, и все подхватывают:
Эх, да орлята,
Эх, да ребята,
Эх, да солдаты,
Братцы-молодцы!
И снова Сущев затягивает:
Не теряют птицы гнезд своих из виду,
Не дадут солдаты Родину в обиду.
— Не дадут солдаты Родину в обиду! — про себя повторяет Верховцев, и чувство радостной полноты жизни, любви к людям, окружающим его, наполняет душу, и хочется сделать что-то хорошее, большое…
С сумкой, наполненной газетами, пришел агитатор Мартынов. Солдаты расхватали газеты: «Правду», «Красную звезду», «Комсомольскую правду».
— Ну, как там за океаном?
— А на ассамблее что нового?
От шоссе к высотке потянулся второй взвод.
— А вот и Кареев, — поднялся Верховцев. Подопригора посмотрел на часы:
— В срок уложились. Лейтенант Кареев службу хорошо знает.
— Да, у него есть чему поучиться. Пойду посоветуюсь, правильно ли мы позицию выбрали. — И Верховцев пошел навстречу Карееву.
Командир роты капитан Щуров выглядит весьма картинно: и сумка, и планшет, и бинокль… Но жара и долгий путь разморили Щурова. А тут еще Верховцев со своим взводом снова вылез вперед и торчит, как бельмо в глазу. Угрюмо осмотрев позицию первого взвода, Щуров обернулся к Подопригоре:
— Ошиблись! Опять, не спросись броду, сунулись в воду. Ваша позиция вон где проходит.
— Могу доложить, — с чувством собственного достоинства начал Подопригора. — С высотки лощина не простреливается. Мертвое пространство получается. И командир взвода решил…
— Решил! Скажите, пожалуйста, какой стратег нашелся. Позиция вам была указана?
— Була.
— Так ваше дело не рассуждать, а выполнять. Если начальство ошиблось, оно само и поправит.
— Як у нас на Украине кажуть: не суйся поперед батька в пекло?
Такая вольность не понравилась Щурову.
— Опять вы, товарищ старшина, со своим дурацким фольклором в служебное время. Не по уставу это. Ясно?
— Вполне, — вытянулся Подопригора.
Подошел Верховцев. Щуров встретил его чуть заметной усмешкой:
— Ошиблись, Юрий Алексеевич, не там взвод расположили.
— Я принял такое решение.
Щуров пожал плечами:
— Скажу по-дружески, зря вы ответственность на себя берете. Командир определил позиции, ну и выполняли бы.
— По условиям местности мне так выгодней. Ведь и на войне…
— Так здесь же не война.
— Но мы обязаны учить солдат в обстановке…
Губы Щурова язвительно вздрогнули:
— Знаю, знаю, газетные передовицы сам читаю, грамотный. — И, не удержавшись, как бы мимоходом добавил: — Впрочем, известно, для чего эта инициатива.
— Не понимаю вашего намека.
Спокойствие Верховцева подстегнуло Щурова:
— Можно подумать, что хотите выслужиться.
Верховцев вздрогнул. Но сдержался, сказал раздельно:
— Товарищ капитан! Я не выслуживаюсь, я служу.
Щуров понял, что переборщил, заговорил примирительно:
— С вами и пошутить нельзя. Горячий вы человек. Спокойней надо, спокойней. Зачем все так близко к сердцу принимать. Я вам добра желаю. И опыт у меня больше вашего. Вам воевать не довелось, а мы военное искусство своей кровью добывали. Если что нужно — обращайтесь. Я с открытым сердцем помогу.
— Спасибо, — сухо поблагодарил Верховцев. — Дела пока ничего идут. Вот только не решил еще, на какую глубину окопы рыть. Времени мало, и грунт тяжелый.
— Как командир роты, прямо вам скажу — в полный профиль рыть надо. Правило известное. Правда, солдат жаль: выроют, а через час уходи — и пропал труд. А впереди — марш. Это тоже учитывать надо. Ваши солдаты хорошо потрудились. Обидно им будет первое место другим уступать. Несправедливо!
Офицеры ушли вдоль позиции, и Подопригора остался наедине со своими размышлениями. Почему капитан Щуров с такой враждебностью относится и к Верховцеву, и к нему, да и ко всему взводу? В чем тут дело?
Размышления Подопригоры нарушил старший сержант Кутов, помкомвзвода подразделения лейтенанта Кареева. Этот невысокий рыжий увалень остер на язык, говорит с подковыркой — держи ухо востро!
Подойдя к Подопригоре, он напустил елей на плутоватую, как у всех рыжих, физиономию.
— Разрешите приземлиться, товарищ гвардии старшина?
— Приземляйтесь, товарищ старший сержант, — в тон ему ответил Подопригора.
— Закурим? — и Кутов полез в карман за папиросами.
— Давай, шоб дома не журились.
— У тебя какие, «Казбек»?
— По будням я «Беломор» курю. Он для сердца легче.
— И для кармана.
— Твоя правда, — невозмутимо согласился Подопригора.
Приятели закурили и некоторое время молча дымили папиросами. Но Кутову не терпится поддеть флегматичного Подопригору.
— Так вы, товарищ гвардии старшина, — издалека начал он, — рассчитываете, что ваш взвод наперед выйдет?
— Трохи есть, — утвердительно кивнул Подопригора.
— Нехорошо, нехорошо!
— Кому нехорошо, а для нас в самый раз, — со смаком затянулся Подопригора.
— В том смысле нехорошо, что вы и в армии давно, и в звании солидный стаж имеете, а рассуждения у вас, как у первогодка.
— Це почему?
— А потому! Не может ваш взвод выйти вперед, поскольку там наш взвод будет.
— Не кажи гоп, поки не перескочишь, — с философской невозмутимостью изрек Подопригора.