— А нас партия учит — выдвигать молодых способных людей. Правильно? У него командиром роты капитан Щуров?
— Так точно!
— Как Щуров?
— Без перемен. Главная его беда — не любит он военное дело, формально относится к службе, без души. В армии давно. Фронтовик. А не растет. Застрял на одном месте.
Гусев поморщился. Нервно дернулось веко.
— Без нас не начнут? — кивнул в сторону зрительного зала.
— Думаю, что нет, — чуть улыбнулся Орлов.
— Когда спектакль окончится?
— В двадцать два тридцать.
— Отбой в двадцать три?
— Так точно.
— Мой приказ о том, чтобы все офицеры после полуночи находились на своих квартирах, соблюдается?
— Строго соблюдается, товарищ генерал. Ни одного нарушения не было.
— Отлично! А сейчас — на спектакль. В последний раз я «Любовь Яровую» еще до войны в Малом видел. Как там говорится? — Гусев призадумался и вдруг проговорил неожиданно молодым голосом: — «Крепи, Швандя!»
— «Креплю! В мировом масштабе!» — в тон ему репликой из пьесы ответил Орлов, и оба рассмеялись.
Говорят: пришла беда — отворяй ворота. А вот пришла одна радость — похвала генерала, и вслед за нею сразу другая — «Тебя ждет Лена!» Взволнованный, сияющий подошел к Лене Юрий Верховцев. И, как всегда, она показалась ему еще лучше, еще милей, чем он представлял ее.
— Мне так хотелось увидеть вас перед спектаклем, пожелать успеха.
— Спасибо! У вас сегодня счастливый день.
— Не подумайте, Лена, что я счастлив лишь потому, что меня похвалил генерал. Приятно, но, ей-богу, не в этом дело. Я любил полк, когда был за тысячу километров от него. И вы знаете почему. Когда приехал сюда, то увидел, что и все офицеры любят полк, патриоты полка. И я теперь горжусь, что в успехах полка есть и моя, пусть маленькая, доля.. Это для меня самая большая награда…
Сбивчиво, горячо и искренне говорит Юрий. Он весь еще под впечатлением речи генерала, его добрых слов. И все же Юрий заметил, что Лена грустна.
— Простите, Лена, вы не слушаете меня?
— Я слушаю вас, Юрий. Только… мне необходимо поговорить а вами о другом.
— Прошу!
В дверь постучал Веточкин:
— Лена, начинаем!
Лена нахмурилась:
— Как же быть? На сцену пора.
— Может быть, разговор отложим на завтра?
— Нет, нет, сегодня.
Но еще настойчивей голос Веточкина:
— Занавес поднимаем, Лена!
— Приходите после спектакля в парк. К беседке. Помните, мы там были с вами?
— Но в двенадцать мне надо быть дома. Приказ…
— Знаю, знаю. Я не задержу вас.
— Может быть, завтра?.. Лучше завтра. Здесь моя мать. Мне нужно ее проводить…
— Нет, сегодня. Пожалуйста. Я вынуждена говорить сегодня, — уже просит Лена. А стук в дверь все настойчивей. — Иду, иду, — кричит Лена и вопросительно смотрит на Юрия.
— Хорошо, я приду в парк, — покорно соглашается Юрий.
XVII
Великолепен и ярок праздничный вечер в парке культуры и отдыха. С жгучими придыханиями поют о любви трубы оркестра. Призывно горят, пробиваясь сквозь темное кружево ночных лип, разноцветные, как флаги расцвечивания, фонарики. Плавно, не касаясь земли, плывут пары, и мерные всплески вальса покорно ложатся им под ноги.
А в темных, так сказать, периферийных аллеях парка неясные силуэты парочек, невнятный шорох, возгласы, приглушенные голоса, смех, запах нарциссов и цветочного одеколона.
Эта идиллия порой нарушается грубой правдой жизни. Вот в белый круг, очерченный фонарем, входит, зверски растягивая баян, парень. Роскошный чуб с медным отливом — прямо из «Тихого Дона» — тяжело свисает к багровому (от кваса, что ли?) уху. Едва поспевая за размашистым шагом парня, бойко семенит вертлявая девчонка в желтой, как афиша, кофте. Парень пытается петь, но то и дело дает «петуха», только выручает баян, рявкающий чаще всего невпопад:
Мне не надо пуд гороха,
Мне б одну горошину.
Мне не надо девок много,
Мне б одну хорошую.
А желтая кофта крикливым голосом выводит выше лип и тополей:
Милый мой, я вся твоя,
Куда хотишь, девай меня.
Брось жену законную,
Возьми меня, знакомую.
На аллее появились Верховцев и Веточкин. Веточкин явно обеспокоен:
— Ты с ума сошел, Юрий. Двенадцать скоро. Приказ забыл!
— Не могу я уйти. Понимаешь — обещал!
— Этим шутить нельзя. Был у меня один товарищ… Впрочем, спать пора. Пошли по домам.
— В такую ночь спать! Святотатство! Надо петь, стихи читать:
И сердца стук,
другому сердцу вторя,
Все говорит:
одна,
одна,
одна…
Веточкин прервал лирический монолог друга:
— Должен, однако, заметить, что кроме вышеуказанного сердце обязано говорить: «В двенадцать часов по домам», «В двенадцать часов по домам».
Но Юрий не слышит слов товарища.
— Хорошо, черт возьми, жить на белом свете. Сидеть вон в той беседке. Слушать вальс. Дышать ночной прохладой. Смотреть на далекие звезды…
— Ты под счастливой звездой родился. Как выражался один мой приятель, под генеральской звездой.
Юрий смеется:
— Мое счастье всегда со мной. Оно и в звездах, и в цветах, и в улыбающихся лицах гуляющих. Знаешь, Виктор, у меня такое предчувствие, что ждет меня сегодня еще одна большая радость.
— Вполне возможно. Только удивляюсь, почему радость так задержалась. Разгримироваться и переодеться она могла за пятнадцать минут.
— Ты неисправимый остряк. Прозаик. Идем, я провожу тебя к выходу, пока ты не сказал, что этот чудесный вечер был предусмотрен тобой в плане культурно-массовых мероприятий клуба.
— Ты близок к истине. Звезды, луну и прочий реквизит я получил из отдела снабжения политуправления округа. Все остальное в порядке самодеятельности. Кроме шуток, Юрий, идем домой. Могут быть неприятности.
Верховцев взглянул на часы:
— Нет, я останусь. Прощай, друг. Спи спокойно. Пусть тебе приснится, что сам Бочаров стал участником художественной самодеятельности.
— А что ты думаешь! Однажды… — но Юрий уже скрылся за поворотом.
Веточкин сердито протер очки:
— Ромео проклятый!
«Любовь Яровая» сыграна. Были аплодисменты, вызовы, крики «браво» и даже цветы. Спектакль удался — это безошибочно чувствовали все его участники. Надо радоваться. Почему же на душе неуютно, как в доме без хозяйки, все разбросано, перепутано — ничего не разберешь?..
Лена сидит перед зеркалом, снимает грим, благодарит за поздравления, улыбается, а сама не может отделаться от смутного чувства неловкости и беспокойства. Вошел Щуров, уже переодевшийся.
— Успех! Полнейший успех. Ты слышала, какие были аплодисменты?
Лена сосредоточенно стирает грим.
— Ты недовольна?
— Неприятно, что так поздно назначила встречу Верховцеву. В двенадцать всем вам надо быть дома.
— Не беда. Ну, немного он опоздает. Ведь простая формальность. Да никто и не узнает. — И пытливо глянул на Лену: — Ты недолго будешь с ним беседовать?
— Конечно, — нахмурилась Лена.
— Может быть, проводить тебя до парка? — Сухость, с какой разговаривает Лена, начала беспокоить Леонида Щурова.
— Нет, я одна, — и, быстро покончив с гримом, Лена вышла из клуба под прохладные ночные звезды.
Парк недалеко, на соседней улице, откуда доносятся звуки духового оркестра. Но гулянье уже заканчивается, и навстречу Лене то и дело попадаются знакомые. На углу ее встретили Бочаровы.
— Куда так поздно, Леночка? — окликнула Варвара Петровна. — Смотри, отцу расскажу!
У самого входа в парк почти столкнулась с Веточкиным. Сделав загадочное лицо, Виктор многозначительно продекламировал:
И сердца стук,
другому сердцу вторя,
Все говорит:
одна,
одна,
одна…
— Что, что? — переспросила Лена, но Веточкин ушел, ухмыляясь.
Лена вошла в темную аллею. Пусто. У фонаря посмотрела на часы: как поздно!
Замерли прощальные звуки марша, за деревьями взлетела и осыпалась золотым дождем ракета: гулянье окончено!
С неизъяснимым волнением направилась Лена к беседке. Лучше бы не приходил Юрий, не состоялся разговор! Но из темноты уже вышел Верховцев. Лена начала виновато:
— Не удивляйтесь, Юра, что я была так настойчива и назначила встречу в поздний час.
По голосу ее Юрий чувствует: Лена взволнована.
— Что случилось, Лена?
Лена понимает: нужно сразу взять правильный тон, чтобы легче было объясниться. Старается говорить спокойно, даже холодно:
— Мне необходимо поговорить с вами по одному важному для меня вопросу.
— Я слушаю вас!
Лена перевела дух — словно ей не хватало воздуха.
— Я не старомодная институтка и не из тех барышень, что жеманничают и боятся называть вещи своими именами. Разрешите мне быть откровенной?
Лена на мгновение заколебалась: говорить ли? Но она обещала. Дала слово. Подняла голову — конец так конец!
— Мы с вами часто встречались, и я не ошибусь, если скажу, что подружились…
Юрий прошептал чуть слышно:
— Это самые счастливые дни моей жизни.
— Скажу больше, вы были мне симпатичны.
Вот и пришла твоя радость, Юрий Верховцев! Но Лена снова заговорила, и голос ее звучит теперь резко:
— Но разве это дало вам право говорить всем своим товарищам, что я… влюблена в вас, что вы… — Лена запнулась, — что вы с моей помощью хотите сделать карьеру?
— Лена! Клянусь! — вскрикнул Верховцев. Но Лена не слушала. Гордость, оскорбленное самолюбие, обида сожгли прежнее доброжелательное чувство к Юрию. И она говорит с раздражением:
— Я прошу вас выслушать меня. Дело даже не в этом, хотя сам по себе такой факт показывает вас и ваше отношение ко мне.