Сегодня занятие не совсем обычное: в группе присутствует заместитель командира полка по политической части полковник Бочаров. Пришел он неожиданно, сел на задней скамье, в ход занятий не вмешивается. Все же появление начальства смутило руководителя группы лейтенанта Верховцева. Этим и объясняется, что сегодня рассказ офицера по очередной теме несколько суховат, книжен. Ни доброй шутки, ни яркого примера, чем обычно характерны его выступления. Только под конец он преодолел скованность:
— Вывод, товарищи, один: быть бдительными. Зорко следить за происками врагов. Сунутся — пусть пеняют на себя. Как говорят у нас в народе: пойдут по шерсть, вернутся стрижеными…
— И побрить можно, — пробасил с места Сущев. Улыбки осветили солдатские лица.
— Вы, товарищи, знаете, что наш полк, — продолжал Верховцев, — в годы Великой Отечественной войны умело громил врага. Беззаветно, самоотверженно сражались с гитлеровцами наши солдаты и офицеры. Кто из вас может показать на карте боевой путь полка в летнюю кампанию 1944 года?
Солдаты молчат, переглядываются. Присутствие Бочарова смущает и их. Даже Москалев, человек не робкого десятка, и тот лишь ерзает на скамье, а выйти к карте не решается.
Бочаров сидит насупившись, не замечает затянувшейся паузы. Лето сорок четвертого года! Для этих молодых стриженых ребят те времена уже история, пусть славное, но далекое прошлое, учебный материал. А для него — неистовый бросок Могилев — Минск — Белосток, грохот разрывов, кровь и смерть друзей.
Бочаров подошел к географической карте.
— Вот где нанесли мы гитлеровцам в тот год удар, — и тридцать пар черных, серых, голубых глаз устремились за движением руки замполита.
— У Могилева мы форсировали Днепр, здесь наш полк шел по шоссе на Минск, здесь вели бои по уничтожению окруженной группировки врага…
Притихли солдаты. Даже чириканье пичужки в ближних кустах кажется святотатством. С жадностью ловят каждое слово замполита. Орденская колодка, гвардейский знак на его груди представляются им теперь в новом свете.
Не отрываясь смотрит на полковника и Юрий Верховцев. Этой дорогой, через переправы и минные поля, сквозь огонь и дым шел и его отец…
— Вот где сражались в тот год ваши отцы и старшие братья! — закончил Бочаров и, словно смутившись своего порыва, сухо распорядился: — Продолжайте занятие!
После окончания занятий Бочаров и Верховцев вышли на линейку.
— Сегодня занятие вы провели неплохо, — делился своими впечатлениями замполит. — К месту использовали примеры из истории полка. Это оживило рассказ. Но недостатки еще есть. Рассказ по теме должен быть живым, интересным, брать солдата за душу. Своих жизненных наблюдений у вас, естественно, мало. Из книг черпайте, из нашей литературы. Сколько замечательных есть романов и повестей о гражданской войне, о Великой Отечественной. А воспоминания наших крупных военачальников! Каждый раздел, каждую тему можно обогатить прекрасными примерами мужества, верности долгу, любви к Родине. Главное: говорите просто, душевно, без казенных штампованных фраз. И дело пойдет! Горячо рекомендую — читайте Калинина. Мудрый был человек. И мудрость у него наша, русская, народная. Лучший образец агитатора и пропагандиста!
Идущий по линейке Щуров еще издали увидел Бочарова и Верховцева. «О чем они беседуют?» — сразу же заскребли подозрения.
— Здравия желаю, товарищ полковник! — всматривается Щуров в лицо Бочарова. — Хотел сегодня сам присутствовать на политических занятиях, да срочные дела помешали.
— Очень жаль, товарищ капитан, что не находите для этого времени. Верховцев сегодня неплохо беседу по очередной теме провел.
— Прямо разрываюсь, товарищ гвардии полковник.
— Мы с вами еще поговорим, — и Бочаров ушел.
Щуров обескураженно посмотрел ему вслед. Обернувшись к Верховцеву, язвительно заметил:
— Видно, вы Бочарову сказали, что я на политзанятиях не бываю? Бездельником меня изобразили?
— Мы с ним не говорили на эту тему.
Такой ответ Верховцева еще больше разозлил Щурова:
— Сомневаюсь. По лицу вижу…
— Такая проницательность делает вам честь.
Это окончательно взбесило капитана.
— Философствовать вы мастер, а когда дисциплину соблюдать, так вас нет: в парках прохлаждаетесь.
Верховцев усилием воли заставил себя сдержаться. Ободренный молчанием лейтенанта, понимая его, как некое признание вины, Щуров многозначительно добавил:
— Я знаю, чего добиваетесь. Цель вашу вижу…
— Своей цели не скрываю. Хочу, чтобы взвод стал передовым.
— Рассказывайте. Не так я прост, как вы думаете. В командиры роты пробиваетесь…
Верховцев и Щуров стоят рядом и смотрят в глаза друг другу. Со стороны может показаться, что два офицера мирно беседуют. И только они знают, какие чувства кипят в их сердцах.
Как всегда не вовремя (впрочем, сейчас, пожалуй, кстати), появился Веточкин.
— Как же так, Щуров? Ты и вчера беседу о международном положении сорвал. Третий раз переносим. Она в плане записана, и Бочаров напоминал. Сегодня же сообщу секретарю партбюро. В конце концов всякое терпение лопнет.
Щуров с досадой посмотрел на Веточкина:
— Прямо не знаю, за что браться. Делов!
За стеклами очков Веточкина едва заметны насмешливые искорки:
— Я, конечно, понимаю, ты весь в борьбе…
— В какой борьбе?
— До обеда с голодом борешься, после обеда со сном.
— Эти шуточки, между прочим, не имеют оснований. И вообще я замечаю, что последнее время вы слишком развязно себя ведете со старшими по званию, товарищ Веточкин. Некоторых уже призвали к порядку, — покосился Щуров в сторону Верховцева, — и до вас очередь дойдет. Не беспокойтесь!
— Люблю очередность, — с серьезным видом признался Веточкин. — Великое дело. Я в Москве, на Ваганьковском кладбище и то видел объявление: «Захоронение покойников производится в порядке живой очереди».
Но Щуров не понял шутки и, уходя, процедил сквозь зубы:
— Меня еще рано хоронить. Я сам любого похороню!
Веточкин подмигнул ему вслед:
— Чует мое культурно-просветительное сердце, что откомандируют товарища Щурова в распоряжение дивизии. Как пить дать откомандируют!
— Не радуйся! Лишишься активного участника художественной самодеятельности. Щуров и драматический актер, и поет…
Веточкин поморщился:
— Как указывал в свое время классик, Щуров в жизни актер, а на сцене типичный злодей. Что же касается его пения, то я тебе скажу по секрету: мужчина, поющий сладеньким тенорком, подобен кокетке, подымающей юбку.
Верховцев рассмеялся:
— Ты, оказывается, можешь быть и злым. Ну, ладно, довольно злословить. Скажи лучше, где пропадал?
Веточкин взял Юрия под руку:
— Пойдем пройдемся. Был я в городке. Клуб отремонтировали — сказка. Кресла в зрительном зале, как в Большом театре. Сцена вращается, как карусель. — И между прочим добавил: — Всех наших общих знакомых видел…
Верховцев не понял (или сделал вид, что не понял), куда клонит Веточкин.
— Новые кинофильмы привез?
— Конечно! Имел бы в противном случае общеобразовательную беседу с Бочаровым.
Друзья вышли к реке. Рослые гвардейские сосны, любуясь собой, стоят у самой воды. От их разлапистых ветвей вода кажется темной и густой, как смола. Только у того берега, под оранжевой кромкой песка, важно, как лебеди, проплывают пышногрудые облака.
Сели на перевернутую лодку. Днище ее было черным и блестящим, казалось, в реке текла не вода, а смола.
— Да, слышал новость? — заговорил Веточкин. — Нелли Кареева за ум взялась. Организовала женскую бригаду и в городке такое озеленение развернула — только держись. Цветов — море. Я ее с подругой в городе видел, — добавил он не без лукавства.
Верховцев проговорил машинально:
— Михаилу расскажи. Он рад будет.
Веточкин пристально посмотрел на товарища.
— Что уставился? — нахмурился Юрий.
— Ты каменный, что ли?
— Не понимаю.
— Прекрасно все понимаешь.
— Серьезно, не понимаю, — смутился Верховцев. — И у нас новость: Савин в академию поступать собирается.
— Ты мне зубы не заговаривай. Почему о Леночке ничего не спрашиваешь?
Верховцев отвернулся.
— Молчишь?
— Это дело конченное.
— Она о тебе спрашивала. И привет передавала…
Верховцев встал.
— Виктор, ты мне друг?
— Предполагаю, — хотел было отшутиться Веточкин, но замолчал, почувствовал, что разговор принял серьезный оборот.
— Так я прошу тебя, как друга. Никогда, понимаешь, никогда не говори о ней.
— Прости, Юрий! Я не думал, что так серьезно.
Верховцев смотрит за реку, в далекие поля, на чуть заметную бледную бахрому гор.
— Жаль будет уезжать отсюда осенью. Полюбил я и лес, и реку, и вот те горы на горизонте. Хорошо в лагере. Ближе мы здесь все стали: и солдаты, и офицеры. Особенно я люблю вечерние огни в палатках — словно светлячки в лесу. А солдатские песни после ужина! Вот так бы служить, работать, и ничего больше не надо.
— Я понимаю, — с необычной серьезностью проговорил Веточкин. — Но и личное счастье должно быть…
— Личное! Это и есть мое личное счастье!
Среди стволов показалась плотная фигура Подопригоры:
— Товарищ старший лейтенант! Вас замполит по всему лагерю шукае.
Веточкин встал, подтянулся:
Зачем потребовал начклуба
К священной жертве Бочаров?
— Что ж, пойду. Чувствую, полковника Бочарова осенила какая-то идея!
Подопригора усмехнулся:
— Шо правильно, то правильно. Замполит спать не даст, только поворачивайся.
Верховцев подвинулся, уступая место Подопригоре:
— Присаживайтесь, товарищ старшина. Во взводе все благополучно?
— Повный ажур.
— Порядок — и точка!
Подопригора улыбнулся:
— С батьком своим вы, товарищ лейтенант, дуже большое сходство имеете.
Напоминание об отце навело Юрия на грустные размышления.
— Попало бы мне от отца за все, что я натворил в ту ночь!