Щуров глянул в окно. Машины, машины, машины… Ровно гудят моторы. Бронированные борта. Вот и его бронетранспортеры пройдут сейчас мимо, но никто не глянет в сторону бывшего командира роты… Противными стали грязная скатерть на кривоногом столике, закопченный потолок, синевато-багровое злое лицо буфетчицы.
Гражданин в кепке подошел к окну:
— Из лагерей едут, — и обратился к Щурову: — Хорошо едут! Отличнейший, я вам скажу, вид. Сам воевал. Знаю! — и неожиданно для буфетчицы взял с подноса стопку: — За возвращение наших защитников!
Ошарашила ли буфетчицу такая наглость или среди возвращающихся из лагерей и у нее были близкие, но она промолчала.
Гражданин в кепке подошел к Щурову:
— Могу разрешить себе… так сказать… Одним словом, как фронтовик. В честь возвращения…
То, что к нему подошел этот спившийся тип, и то, что он не там, с товарищами, а здесь, в буфете, — вдруг наполнило сердце Щурова болью и сожалением. И он бросил подходившему с подносом официанту:
— Отставить водку! Бутылку нарзана!
XXXI
Бронетранспортеры идут, сохраняя положенные интервалы, ровно гудя моторами, тускло отсвечивая защитными темно-зелеными бортами и такими же надежными касками солдат. А на обочинах шоссе стоят с букетами цветов, улыбаются, приветственно помахивают косынками и платками женщины, дети…
Акулина Григорьевна, прикрыв глаза от солнца, смотрит на проезжающую вереницу машин:
— Сила-то какая. Сердце радуется!
Поднят шлагбаум КПП, широко открыты ворота, часовые берут «на караул». Над въездом красный транспарант:
«Привет отличникам боевой и политической подготовки!»
И машина за машиной исчезают за оградой.
Варвара Петровна направилась к воротам, чтобы встретить мужа, но ее подстерегла Нелли.
— Варвара Петровна, милая, вы не забыли…
— Дай хотя бы с мужем поздороваться, — рассердилась Бочарова. Но от Нелли не так легко отделаться.
— Успеете, Варвара Петровна. Василий Васильевич не обидится. Он поймет. Я знаю. А Миша в казарму уйдет, мне же на работу надо. Кивните ему, когда он будет проезжать, он к вам выйдет. Прошу вас!
— Закружила ты меня совсем, — вздохнула Бочарова. — Ну, ладно, смотри, где его машина. Буду чужим мужикам глазки строить.
— И ты иди, Леночка, встречай отца, — наказывает Акулина Григорьевна. — А я на стол накрою.
Но Лена стоит на крыльце, словно боится идти туда, где может увидеть человека, ради которого надето это платье, кому предназначены цветы…
Прошло десять, пятнадцать, двадцать минут. Уже разошлись по домам освободившиеся офицеры, уже прошли, горячо толкуя, Варвара Петровна, Нелли и Миша, а Лена все стоит с букетом в руках.
Наконец-то показался и полковник Орлов. Лена бросилась к нему.
— Папочка!
Орлов загорел, помолодел. Видно, лагерная жизнь впрок идет старым солдатам.
— Здравствуй, родная, — целует он дочь, всматривается в побледневшее, осунувшееся лицо. — Все благополучно?
— Все, все, папочка!
На крыльцо по-молодому выскочила Акулина Григорьевна.
— Здравствуй, мать! Здорова?
— Что со мной станется. А ты как в лесу?
— Не в первый раз.
— И то правда. Под сосной больше ночевал, чем под крышей.
— Здоровей. И хвойных ванн не надо.
— Идемте, дети, обедать, — суетится Акулина Григорьевна. — Я борщ украинский сварила. Такой, как ты, Петруша, любишь.
— У меня, мать, повар был из «Метрополя». Пожалуй, против него ты не выдержишь.
— В каком другом блюде — не знаю, а насчет борща с кем угодно на спор пойду.
— Попробуем, попробуем! Пошли, Ленушка!
Но Лена словно и не слышит.
Акулина Григорьевна за спиной внучки сделала сыну таинственный знак. Орлов понимающе кивнул головой и вместе с матерью ушел в дом.
Юрий не спеша шел к выходу, когда его нагнал Бочаров. Внимательно посмотрев на молодого офицера, замполит спросил:
— Невеселы вы, товарищ Верховцев. Случилось что-нибудь?
— Все в порядке, товарищ полковник, — коротко ответил Юрий. Сразу видно: не очень расположен лейтенант к беседе. Но это не смутило Бочарова. Может быть, он догадывается, почему так сумрачно лицо Верховцева.
— Хороший денек сегодня. Вот бы на речке с удочкой посидеть. Вы не рыболов?
— Нет, не пристрастился.
— А я рыболов, — признался Бочаров. — К старости, верно. — И неожиданно спросил: — Вы сколько лет в комсомоле состоите?
— Шесть, — еще не понимая, почему это заинтересовало Бочарова, ответил Юрий.
— Насчет вступления в партию не задумывались?
— И мечтать боюсь, — с виноватым видом проговорил Верховцев. — Сами знаете, какое взыскание по служебной линии получил.
Бочаров нахмурился:
— Плохо вы о нас думаете, товарищ Верховцев. Совершили проступок — наказаны. И строго наказаны. Теперь исправляетесь. Партия фальшивых людей не терпит, обманщиков, чинуш, врагов. А разве вы враг для партии, для армии, для нашего народа? — Помолчал и вдруг резко спросил: — Может быть, у вас есть другие соображения?
Юрий вспыхнул:
— Отец мой был коммунистом. Я был пионером, комсомолец. Свою жизнь и не мыслю вне рядов партии…
— Вот и подумайте над моими словами. Кто вам рекомендации может дать?
— Комсомольская организация, лейтенант Кареев…
— Третью дам я!
— Большое спасибо, Василий Васильевич!
Бочаров посмотрел на взволнованное лицо офицера и улыбаясь, добавил:
— Только смотрите: я двадцать пять лет в партии, и ни один рекомендованный меня не подвел.
— Может быть, вы сомневаетесь?..
— А у вас есть сомнения?
— У меня нет сомнений.
— И у меня нет, — и Бочаров положил руку на плечо молодого офицера. Юрий вздрогнул. Вот так же клал когда-то на его плечо свою большую руку отец.
Выйдя из ворог, Бочаров осмотрелся:
— Вот тебе и на: Варвары нет! Придется одному домой идти. Никогда не женитесь, Юрий, на враче. Ни канареек, ни герани, ни обеда дома не будет.
— Вы жалеете? — не мог не улыбнуться Юрий.
— Сейчас жалею. Как было бы приятно с женой под руку пройтись. Да и вас, я вижу, никто не встречает… — и осекся. Навстречу шла Анна Ивановна. — У вас порядок. Передавайте мой привет матери. Не буду вам мешать. Пойду свою пропащую половину разыскивать. Желаю здравия!
Анна шла по улице с Юрием. И ей казалось, что изо всех окон смотрят на нее, все прохожие оборачиваются и завидуют: какая счастливая Анна Верховцева! Какой у нее хороший, замечательный сын!
XXXII
Лена уже собралась уйти в дом, когда ее окликнул посыльный из штаба: спросил отца. Орлов вышел на крыльцо.
— Товарищ гвардии полковник! Телеграмма из штаба дивизии.
Быстро пробежав телеграмму, полковник приказал:
— Передайте начальнику штаба: в 17 часов выстроить весь личный состав полка. А сейчас ко мне лейтенантов Верховцева и Кареева.
Лена остановилась в нерешительности:
— Мне лучше уйти, папа?
— Оставайся, секретов нет. — Орлов взглянул на дочь и снова с болью отметил: как изменилась Лена за лето. Смущается, скрывает и не может скрыть волнения. Осторожно, чтобы не сделать больно, заговорил:
— Хотел я спросить, Ленушка, какие у тебя отношения…
Лена умоляюще посмотрела на отца:
— Не надо, не спрашивай. Ничего я сама не знаю…
Растерянность Лены тронула Орлова. Он привлек к себе дочь, погладил по голове:
— Голубушка моя!
Беспомощно, по-детски прижалась Лена к кителю отца. С того ночного разговора в парке она не видела Юрия. Может быть, он уже разлюбил ее, забыл, встретил другую? Чего не делает время! А она так ждала сегодняшнего дня, так надеялась…
Направляясь к дому командира полка, Юрий еще издали увидел на крыльце Лену и остановился. Острое чувство обиды с новой силой охватило его. Похоронным звоном вновь звучат в ушах слова: «Я люблю другого. Я выхожу за него замуж!» И платье она надела то самое, в каком была тогда в парке, словно подчеркивает: ничего не переменилось, «я прошу вас забыть обо мне». Нет, лучше повернуть назад, уйти домой, в казарму, в рощу — куда угодно, только бы не видеть ее.
Но командир полка ждет…
Юрий подошел к крыльцу, молча поклонился Лене, доложил полковнику:
— Товарищ гвардии полковник! Лейтенант Верховцев по вашему приказанию прибыл!
— Очень хорошо! Вот в чем дело: получена следующая телеграмма от командира дивизии: «Поздравляю с успешным завершением летнего периода обучения. Прошу передать мою благодарность всему личному составу полка. Особо отмечаю достижения лейтенантов Верховцева и Кареева, взводы которых показали хорошую строевую выучку, высокое огневое мастерство, крепкую дисциплину». — И уже от себя добавил: — Поздравляю!
Приятна похвала командира. Но эта радость так мала по сравнению с болью, что снова заполнила сердце.
Понимал ли Орлов душевное состояние Юрия или не обратил внимания на его угрюмый вид и сухой тон, но проговорил весело:
— А теперь к нам обедать. Я Анне Ивановне сейчас позвоню. Бабушка грозится украинским борщом угостить. Прошу!
— Благодарю, товарищ полковник! — все тем же не очень любезным тоном ответил Верховцев. Но и на этот раз Орлов ничего не заметил.
— Обязательно! Лена, приглашай! — и ушел в дом.
Молча стоят Юрий и Лена. Юрий знает: нужно попрощаться и уйти. Какой может быть борщ, какой обед! Надо сейчас же уйти, не оглядываясь. Этого требует мужская гордость, незаживающая обида. Но как трудно сделать хоть один шаг… Молчит и Лена, побледневшая, озабоченная. Проговорила, глядя в сторону:
— И я поздравляю вас!
— Спасибо!
— Давно мы не виделись, — Лена подняла на Юрия глаза. — Вы сердитесь на меня?
— Мне не за что на вас сердиться.
— Вы, уехали в лагерь, не повидавшись со мной.
— Я выполнил вашу волю…
— Мою волю! — голос Лены задрожал. — Мою волю…
Не отрываясь, смотрит Юрий Верховцев в любимое лицо. И вдруг надежда, сумасшедшая, несбыточная, неизвестно на чем основанная надежда, как луч в темноту, проскользнула в душу, все взбудоражив, всколыхнув…