— Мари-Луиза. Господи, как все это далеко!
Далеко? Мари-Луиза — пожалуй. Она и впрямь отошла в далекое прошлое из-за Сильвии. Мари-Луиза, девушка, каких много. Ни красавица, ни дурнушка. Чуть плоскогрудая. Но в общем славная девушка. Славная… Ход его мыслей прервался. Вот уже пять минут, как он хитрил с самим собой. И знал это. Дело вовсе не в Мари-Луизе. И вовсе не воспоминание о нескольких месяцах, проведенных с ней в 1940 году, когда он работал здесь, властно удерживало его теперь возле этой улицы, словно его пригвоздили к тротуару.
Взгляд Жюльена упал на две светящиеся полосы, которые оставлял на грязной мостовой трамвайный путь. В десяти метрах отсюда остановка. Площадь пустынна, пустынна и улица. Вся жизнь, казалось, покинула городские улицы, она укрылась и дремлет теперь на вокзале, откуда он только что ушел. Все замерло в неподвижности, даже освещенные лужи возле газетного киоска. Всюду было безлюдно, но всюду словно раздавался смех, слышались голоса. Жюльену захотелось немедленно уйти с площади и вернуться в зал ожидания, но он почувствовал, что это ничему не поможет, что боль затаилась в нем самом и он не случайно пришел именно сюда, на это место.
Он поднял чемодан, который поставил перед тем на тротуар, медленно подошел к скамье и опустился на нее. Ощутил рукою прикосновение сырого дерева. Несмотря на толстое сукно шинели, он вздрогнул от холода и поднял воротник. Заставил себя рассмеяться и проворчал:
— Как в кино! Обязательная хроника!
Но смех его прозвучал фальшиво. Ведь на сей раз действующие лица были слишком близки ему, слишком связаны с его жизнью, и это причиняло боль. К тому же не в его власти было помешать им выйти на сцену, остановить их. Лента событий развертывалась быстро, стремительно…
Трамвай увозит команду. Его товарищей по спортивной команде. Он, Жюльен, остается один, и в ушах у него неотступно звучит фраза, которую бросил Бертье, вскакивая на подножку: «Главное — не валяй дурака и не слишком задерживайся». Трамвай скрежещет на повороте, улица почти так же пустынна, как сейчас, в эту ночь. Жюльен вспоминает, что он прошел тогда несколько шагов и остановился перед сводчатыми воротами. Ему было не по себе. В том доме, в глубине двора, расположен кондитерский цех господина Мартена. Неужели для того, чтобы еще раз взглянуть на все это, он расстался с товарищами? Ведь он хорошо знает, что в девять часов вечера здесь никого не застанешь, кроме папаши Дюшмена, а он, Жюльен, всегда терпеть не мог этого неопрятного и глупого старика… Удивление старикашки… Его налитые кровью глаза… Голос, в котором слышна клокочущая мокрота: «Да что ты говоришь! Будешь участвовать в чемпионате тяжелой атлетики? Черт побери, ведь ты, Дюбуа, всегда был силач». Старик стоял, привалившись спиной к мраморному столу, на котором приготавливали помадку. С минуту он невидящим взглядом смотрел на Жюльена, а потом вдруг ехидно усмехнулся с таким похабным выражением, что Жюльену захотелось плюнуть старикашке прямо в лицо. «Ну, а как же с твоей подружкой, с Мари-Луизой? Ты что, ее даже не повидаешь? Ведь она по-прежнему живет там, в той стороне двора. И частенько спрашивает про тебя. Ты, видать, ее здорово ублажил, шалопай!» Старикашка сделал непристойный жест. Облизал языком толстые губы и прибавил: «А знаешь, она и сейчас была бы не прочь. И ведь она такая аппетитная». Жюльен тогда едва сдержался. Папаша Дюшмен внушал ему отвращение. «Я бы тебе посоветовал… разочек. Прояви учтивость. Надо только свистнуть под ее окошком. Хозяев дома нет. Я сам видел, как они ушли… Она одна, детишки давно дрыхнут».
Жюльен тогда с трудом сдержался, чтобы не плюнуть старику в лицо. Он сквозь зубы простился с ним. Почти бегом дошел до угла, вернулся назад, снова устремился вперед — у него был такой вид, словно он спешил чего-то избегнуть, от кого-то уйти. Неужели слова папаши Дюшмена привели его в такое состояние?
«Если ты не повидаешь ее, она насмерть обидится. А так она завтра придет на состязания, будет тебя подбадривать. Непременно загляни и мимоходом поприветствуй ее».
Поприветствовать мимоходом Мари-Луизу… Для этого ему достаточно свистнуть у нее под окошком:
Марилу, Марилу,
Вспомни наше рандеву…
Поприветствовать мимоходом! Пусть кто-нибудь попробует зайти к девушке и, увидев, что она в одном только халатике, наброшенном на голое тело, присесть на краешек кровати да начать разговор о погоде!.. Ведь в тебе сразу же просыпается зверь. И сколько бы ты ни твердил себе, что надо уйти, желание победит. А тут еще Мари-Луиза страстно прижалась к нему, ища губами его губы.
— Нет, мне надо идти, — пробормотал он тогда.
— Ты что, рехнулся?
Идти? Да, он ушел — в два часа ночи. Вернее сказать, не ушел, а сбежал. Проснувшись, он пришел в ужас от того, что совершил. Улегся в постель с девчонкой! Трижды предавался любви! И все это за несколько часов до начала состязаний!.. Жюльен вспомнил, как он вернулся в отель, где все его товарищи уже давно спали. Среди них громко храпел Бертье. И Гернезер, друг и тренер Жюльена, Гернезер, который так на него рассчитывал, который столько дней с ним возился! Жюльен вспомнил кровать в отеле — даже в ней его все еще преследовал запах Мари-Луизы, запах их разгоряченных тел, который словно впитался в его кожу. Им владела тогда только одна мысль: помыться… Избавиться от этого запаха и от усталости, мешавшей заснуть. Ему хотелось забыться сном и спать, как спал Бертье, которого он боялся разбудить…
Бертье. Славный он малый. Господи… Где-то он сейчас, этой ночью?..
Порыв ветра пронесся над кронами деревьев, окаймлявших площадь. Жюльен вдруг почувствовал, что пот, покрывавший его лицо, холодит кожу. Он поднялся. Взял чемодан и медленно побрел к вокзалу. До отхода поезда оставалось еще четыре часа. Он вошел в зал ожидания и растянулся на багажной скамье, привалившись спиною к стене, на которой, как бельма, виднелись два закрытых окошечка касс.
20
Жюльен застал мать в саду — она неторопливо полола грядку. Утро было прохладное, но мать, должно быть, спозаранку пришла сюда, чтобы не пропустить сына, увидеть его, как только он появится из-за поворота Школьной улицы. Она вытерла о фартук выпачканные в земле и влажные от росы руки. Целуя мать, Жюльен почувствовал, что она совсем закоченела. Как и всегда, когда он возвращался домой после долгого отсутствия, она плакала.
— Взрослый мой сын… Взрослый мой сын… — только и могла она выговорить дрожащим голосом.
Наконец, вытерев слезы, мать отступила на шаг, чтобы лучше разглядеть Жюльена.
— А форма тебе к лицу.
— Пойду поскорее переоденусь. Пришлось надеть ее в дорогу — это ведь обязательно. Но сама понимаешь, не стану же я дома ходить в солдатской одежде.
Теперь мать смеялась. Жюльен заметил, что у нее прибавилось морщин на лице и появилось много седых волос. Они вместе направились в глубь сада, где отец возился с рассадой. Он выпрямился, потирая поясницу. Снял каскетку, чтобы обнять сына, и его лысая блестящая голова сверкнула на солнце.
— Я привез тебе табаку, — сказал Жюльен.
Глаза отца блеснули. Он улыбнулся беззубым ртом, и его седые пожелтевшие усы приподнялись. Он поблагодарил сына.
— Ни к чему это было делать, отец и без того слишком много курит, — сказала мать. — А если у тебя и сигареты есть, сразу отдай мне, я их на масло обменяю.
Подмигнув отцу, который вновь принялся за работу, Жюльен пошел следом за матерью на кухню. Там его ждало настоящее пиршество.
— Ешь, ешь, тебе надо набраться сил, — приговаривала мать. — Такому рослому парню, как ты, не просто переносить лишения.
Пока Жюльен с аппетитом поглощал еду, мать засыпала его вопросами. Хорошее ли у них помещение? Тепло ли? Как кормят? Ведь из его писем ничего не поймешь. Ему, верно, невдомек, что матери нужно знать все подробности о жизни сына. Есть ли у него там друзья? А как Бертье? В Лоне уже известно, что этот отчаянный мальчишка дезертировал.
— Я боялась, как бы и ты не поступил так же, — прошептала она. — Смерть как боялась!
Жюльен опустил голову. Мать немного помолчала, потом спросила:
— Ты не замышляешь такого? Ты этого не сделаешь?
— Это вовсе не преступление, — сказал Жюльен. — Напротив.
— Когда у человека есть родители, он должен помнить о них.
Голос матери снова задрожал. Некоторое время оба молчали. Жюльен опять подумал о Бертье.
— Мне не удалось повидать его бабушку, — вновь заговорила мать, — но, знаешь, милый, для нее это страшный удар. По всему видать, несчастная старушка так от него и не оправится… Ведь война убивает не только тех, кто сражается.
Мать произнесла последние слова чуть слышно. Жюльен взглянул на нее. Лицо матери выражало сильное волнение.
Они еще немного поговорили об армейской жизни, потом мать стала жаловаться на нехватку продуктов. Ничего не достанешь. За пятком яиц приходится ходить бог знает куда, а в ее возрасте это не легко. Ну а отец ничего не понимает. Удивляется, когда за столом чего-нибудь недостает. Спасибо еще, у нее во Фребюане есть знакомая фермерша, не очень нахальная. Жюльен невольно подумал о посылках, которые получал из дому. Мать кашлянула, в смущении она сплетала пальцы рук, лежавших на клеенке, — она всегда так делала, собираясь задать какой-нибудь затруднявший ее вопрос.
— Скажи, тебе очень трудно было бы поработать денька два во время отпуска? — спросила она наконец.
Жюльен улыбнулся. Ему предстояло пробыть десять дней вдали от Сильвии. Десять дней надо будет как-то убивать время, оно станет тянуться ужасно медленно… Мать объяснила, что во Фребюане готовится свадьба и его приглашают туда печь кондитерские изделия.
— Меня познакомила с этими людьми моя фермерша, — сказала она. — У них оптовая торговля яйцами и маслом. Тебе хорошо заплатят, а потом с их помощью мне легче будет доставать продукты.
Жюльен согласился. И тогда мать заговорила о демаркационной линии.