— Все это так, но не могу я пользоваться его чемоданом.
Ничего не ответив, мать идет к стулу в глубине комнаты. Снимает висящую на спинке серую куртку, протягивает ее сыну и говорит:
— Там только и было путного, что эта куртка, боюсь только, она тебе мала. Вот досада, материя-то ведь добротная.
Жюльен пятится. Мать делает шаг вперед.
— Нет! Не хочу я примерять одежду покойника! — кричит он.
Мать слегка смущена, на ее лице появляется какая-то жалкая улыбка, но все же она берет куртку за рукава и подходит вплотную к Жюльену:
— Дай я только прикину ширину плеч.
Он отступает к дверям кухни и снова кричит:
— Нет! Нет! Не хочу к ней даже прикасаться!
Этот крик напоминает ему самому крик Одетты. Он видит, что мать ничего не понимает, и старается взять себя в руки. Чувствует, что со стороны все это кажется нелепым. И с деланным смехом произносит:
— Избавь меня, ради бога, от этого савана, хватит и того, что я увожу его чемодан.
…Гроза сменилась небольшим дождиком, время от времени эта влажная завеса колебалась от порыва ветра. Жюльен отправился на вокзал пешком, взвалив на плечо чемодан. Чемодан, принадлежавший пареньку из Домбаля, пропавшему в потоке отступления. Он лишь смутно помнил его лицо, одно из множества лиц, обезумевших, искаженных от страха. В памяти у него осталось только, что юноша был светловолос, худощав и что из-за раны в плече он не мог прямо сидеть на велосипеде, Жюльен помогал ему держаться в седле до самого Лиона. К этому времени паренек вконец обессилел, и его пришлось оставить в больнице.
Может, мать права? И юноша уже давно умер?
Жюльен остановился возле церкви святого Дисидерия. Свежий дождь приятно холодил лицо. Так он постоял немного, опустив чемодан на тротуар, по которому торопливо шли прохожие. При свете фонарей все блестело — дождевые струи и струйки воды, бежавшие по мостовой.
После кончины дяди Пьера Жюльен нередко думал о смерти. В свое время ему казалось, что смерть ожидает всех людей, всех, кроме него. Он не мог бы сказать, как это получится, но он, Жюльен Дюбуа, ни в коем случае не умрет. Возможности своей смерти он не допускал. Он не мог вообразить себя мертвым. Понятно, он знал, что покамест все умирают, но ведь ему-то до старости еще далеко, а к тому времени, должно быть, изобретут нужное лекарство и человек станет бессмертным. Главное — продержаться до тех пор. А уж тогда он сможет жить вечно. Но что такое вечность? Он старался представить это себе. Ну, пройдет, скажем, сто лет, потом еще столько же, и еще, еще… Но тут в его воображении возникало что-то неопределенное, какой-то текучий, безбрежный мрак. Мрак без звезд, без единого луча света, мрак, в котором не за что ухватиться. Теперь же, думая о смерти, Жюльен ловил себя совсем на другой мысли, и мысль эта неотвязно жила у него в голове: он все время думал о тех покойниках, которых сам хорошо знал. Неужели всем людям, с которыми его близко сталкивала судьба, суждено умирать? Дядя Пьер был не молод, но вполне мог прожить еще лет двадцать, а то и все тридцать. Ну а мастер? А Гернезер? Правда, ничто не указывало на то, что Гернезер умер. Нет, указывало: его молчание. Как и молчание паренька из Домбаля. Если бы Гернезер добрался домой, уж он непременно черкнул бы несколько слов. Прислал бы «межзональную» открытку, — из таких открыток люди по крайней мере узнают, что отправитель жив. И потом еще этот военнопленный, муж Одетты. Трудолюбивый, серьезный малый, которого он, Жюльен, даже в глаза не видал и не знал, как его зовут. Он ведь тоже умер. Умер в тот самый час, когда его жена и Жюльен…
Жюльен закрыл глаза. Только что он в ужасе отступил перед одеждой, перед курткой, принадлежавшей покойнику. Неужели и впрямь смерть повсюду, неужели она неотделима от него, неужели она подстерегает каждого, к кому он приближается?
— Сильвия!
Он вдруг отдал себе отчет в том, что выкрикнул это имя. Огляделся по сторонам. Видимо, никто не обратил внимания. Тем не менее Жюльен поспешно поднял чемодан — чемодан покойника — и вновь пустился в путь под усилившимся дождем.
Часть третья
31
Стояло лето. Дни увеличились. Городской парк буйно зеленел, аллеи были окутаны синеватыми тенями. В первый вечер после возвращения Жюльен долго просидел на скамье возле входа. Здесь, вдали от Лона и от войны, он думал только о Сильвии. Он немного страшился ее взгляда, ибо она умела проникать взором в самые недра его существа и читать самые потаенные мысли. Когда девушка показалась в конце аллеи, он почувствовал, что больше ждать не в силах. Кинулся навстречу, заключил ее в объятия и приподнял над землей, чтобы крепче поцеловать.
Сильвия расплакалась и сказала:
— Как чудесно опять увидеться после разлуки, мой милый! Как чудесно! Но только я не хочу, чтобы ты еще раз уезжал. Знаешь, время тянулось до того медленно! Мне было очень плохо без тебя.
На улице еще светило солнце. Они стояли возле самого выхода, мимо шли прохожие.
— Нас могут увидеть, — спохватилась Сильвия.
— Плевать я на это хотел.
Жюльен сказал правду. Теперь для него не существовало никого, кроме Сильвии. Весь мир был заключен в ее глазах, от которых он не мог оторваться. Все остальное разом исчезло.
— Ты не прав, — возразила она, — сейчас не время будить подозрения у моих родителей.
— Почему не время?
— Угадай.
Сильвия улыбалась. Ей хотелось помучить Жюльена, но она, должно быть, слишком долго ждала этой минуты.
— Помнишь, я говорила тебе о своей кузине из Альби, она недавно вышла замуж. Так вот, она приезжала сюда знакомить мужа с моими родителями. И пригласила меня к себе. А я ей про тебя рассказала. Я была уверена, что она меня поймет.
— И мы поедем туда вдвоем?
— Вот именно. Я просила их снять для тебя номер в гостинице. Мама захочет проводить меня к автобусу, так что тебе придется сесть на следующей остановке.
— Ведь она меня не знает.
Сильвия покачала головой:
— Все равно я боюсь. Ты ее плохо знаешь.
Жюльен не отрываясь смотрел на Сильвию. Ее лицо светилось. Глаза говорили о том, что она все еще не решается поверить в столь неожиданное счастье.
Наступила суббота, и все произошло, как они задумали. Жюльен сел в автобус на остановке Альбенк. В машине было много пассажиров, и, возбуждая общее недовольство, он с трудом пробился к Сильвии, стоявшей посреди прохода. Она улыбалась ему. В тот день она зачесала волосы наверх, отчего ее шея казалась более длинной и хрупкой. Под бежевым жакетом на ней была вышитая белая блузка. Никогда еще девушка не казалась Жюльену такой красивой.
В машине было жарко и душно. Люди все время жаловались на отсутствие воздуха. То и дело вспыхивала перебранка из-за того, что проход загромождали чемоданы. У больного ребенка началась рвота, он испачкал костюм сидевшего рядом пассажира, и тот долго ворчал. Автобус останавливался в каждой деревушке, и всякий раз народу входило больше, чем выходило. Машина была переполнена до отказа, но люди лезли и лезли. Однако это только забавляло влюбленных. Сильвия и Жюльен, прижатые друг к другу, стояли в проходе, их теснили со всех сторон, толкали; они же только улыбались, радуясь поездке, о которой столько мечтали.
На остановке в Альби их встретила кузина Сильвии с мужем. Оба были невысокие, худощавые и походили на двух дружных подростков, смеющихся и приветливых. Молодой человек служил в префектуре.
— Пошли прямо к нам, — сказал он. — Городишко успеете осмотреть и завтра.
— А по дороге, — подхватила его жена, — мы покажем господину Дюбуа, где помещается гостиница. Он заявит о своем прибытии, и мы сможем спокойно провести весь вечер.
Сильвия рассмеялась. Рассмеялась веселым, звонким смехом, от которого у всех потеплело на душе.
— Что тебя так позабавило? — спросила у нее кузина.
— Слова «господин Дюбуа».
— А что тут особенного?
— Милый, в первый раз тебя так называют при мне, — сказала Сильвия Жюльену. — И для меня это странно.
— В один прекрасный день тебя станут называть «госпожа Дюбуа», — сказал муж кузины.
— Уж во всяком случае, не ты.
— Я, конечно, не буду. И вообще мне кажутся смешными подобные церемонии в нашем кругу.
— Моему мужу двадцать один год, — вмешалась кузина Сильвии, — а мне двадцать.
— Мы все могли бы говорить друг другу «ты», — продолжал ее муж. — Меня зовут Ален.
— А меня Элиана.
Молодожены занимали крохотную квартирку на верхнем этаже ничем не примечательного дома. Все там было такое же миниатюрное, как они сами, и Жюльен боялся пошевелиться, чтобы чего-нибудь не разбить. Сильвия заметила это.
— Ты прямо как слон в посудной лавке, будь осторожен, — предостерегающе сказала она. — Смотри, ничего не задень.
Все расхохотались. Им хотелось смеяться. Просто так, потому что они были молоды и приятно было находиться вместе.
— Знаете, ведь он занимался тяжелой атлетикой, — объявила Сильвия.
— Откуда нам знать!
— Замолчи, — рассердился Жюльен.
— Теперь он этого стыдится. А я вот ни капельки. Потому что люблю его. И любила бы, будь он даже бродягой, который подбирает окурки на улице.
— Да я и не курю вовсе.
— Счастливчик, — вздохнул Ален.
— Кстати, он привез тебе солдатских сигарет, — сказала Сильвия, — вот только отдать не решается.
Жюльен достал сигареты.
— И еще он у меня рисует, — продолжала Сильвия. — Я даже захватила одну его акварель, но он об этом не знает, а то бы не позволил.
Она достала из сумки свернутый в трубку и перехваченный резинкой листок бумаги. Жюльен кинулся к девушке, чтобы отнять рисунок, но наткнулся на стул. Сильвия быстро передала свернутый рисунок Элиане.
— Спасайся скорее! — крикнула она.
Потом бросилась в объятия Жюльена и увлекла его на небольшой диванчик, стоявший в углу комнаты.
— Когда вы поженитесь, мы, к сожалению, вас тут приютить не сможем, — сказал Ален, — потому что ложе это односпальное.