Привыкнуть к укусам невозможно! Нужно с ними родиться, чтобы не чувствовать. Я понял! Это такая разновидность пытки: берете нормального, чистого, ни разу не кусанного человека, садите на него горсть этих вампиров и через неделю, если он не повесится на собственных носках в туалете, то будет готов выдать вам кого угодно и что угодно за возможность избавиться от этих мук. Моя неделя близилась к естественному концу. Спать я уже не мог и непрерывным чесанием будил привычных к укусам, но нервных уголовников — соседей. Однажды негр, профессиональный убийца, прежде пойманный мной при попытке расстрелять из автомата главного инженера ДНК, а теперь сосед по камере, сказал:
— Знаешь что, фараон! Или ты перестаешь обращать внимание на насекомых или я сверну тебе шею!
Голос его был наполнен состраданием, а под кожей на руках перекатывались такие бугры, что я ему сразу поверил. Поверил и успокоился. Расслабился и ко мне пришел сон.
Мне показалось, что я не проспал и двух минут когда, открыв глаза, обнаружил себя висящим над бетонным полом. Подпорками мне служили нежные руки моего милосердного соседа. Он весьма рослый парняга, да еще руки много длиннее моих, так что висел довольно высоко и очень хотел чтоб он меня, как можно аккуратней, вернул на место.
Я не зря назвал его милосердным! Он сначала опустил меня до уровня своей груди и уже потом бросил в угол на пол.
— Но, но! Полегче с ним, Карлос. Он нам еще нужен живым… Пока!
Я почувствовал, как мурашки побежали по спине. Это был голос Берта — человека мафии, человека Трехпалого Сэма. Человека, из которого в полиции выбивали сведения о Реутове, как выбивают пыль из половиков.
— Мне конец! — воскликнул я, сжавшись в грязном углу камеры.
И сразу увидел покрытую свежими шрамами рожу Берта.
— Ты колдун, Ранги! Все знаешь заранее!
В сумраке камеры блеснули зубы Карлоса.
— Может быть, Кири, кончим его здесь? Прямо сейчас? — Карлос очень хотел избавить меня от вшей. Как известно: мертвых вши не кусают.
— Только попробуй, Карлос. Тогда тебе лучше будет пойти на тот свет вслед за ним! Трехпалый сказал, чтоб я привез фараона живого! Живого! Ты понял? Сэм не любит, когда что–то не так как он хочет!
— О'Кей, Берти! — мой дорогой сосед уже не хотел помогать мне.
Его самого вши вовсе не доставали.
Кто–то посигналил фонариком из темного коридора. Карлос легко подхватил меня на руки как ребенка и выбежал вслед за Бертом из камеры.
Я ехал на руках Карлоса из тюрьмы по тем же мрачным переходам, по которым меня волокли туда неделю назад. Еле живого от побоев. Я всегда боялся ее. Достаточно наслушался историй про тамошнюю жизнь! Сколько раз молодые парни рассказывали, как их насиловали в сумрачных камерах, как приучали к наркотикам.
— Ты доставал нас там, мы достанем тебя здесь, — первая фраза, услышанная мной от местных обитателей. Однако меня никто и пальцем не тронул. Я решил, что это Кэн заботиться. Как я ошибался! Это Трехпалый Сэм сохранял мою жизнь и здоровье. Я всегда боялся этого места, но, попав сюда, понял, что это еще не самое страшное в жизни.
Ни один охранник не встретился нам на пути к воротам внутренней тюрьмы комендатуры. Ворота, конечно, не были заперты. За ними блестели в лучах заходящего нежаркого солнца горбы дорогих полированных автомобилей.
Начинался вечер. В Импорте, жалком ручейке днем, прибавилось воды. Тени удлинились, обросли разными причудливыми подробностями.
Втиснутый между Карлосом и еще одним, таким же громилой, я не мог точно определить куда меня везли. Это раздражало, но беспокойство мое улеглось, когда машины въехали в лифт, и принялись подниматься в Баттер–таун. В районе продажных девок, наркоманов и извращенцев мог бы заблудиться даже будучи свободным, и уж тем более, выглядывая из–за бритых харь моих телохранителей.
По меньшей мере, сотню раз конвой свернул налево и столько же направо. Мне даже показалось, что катаемся по одному и тому же месту. Я уже хотел поделиться своими наблюдениями, но машины повернули последний раз и остановились. Дверь открылась, Карлос выскочил первым, огляделся и протянул руку.
— Выходи, малыш.
Я вышел и тоже огляделся, тут же получив ощутимый толчок в спину.
— Ты бы был менее любопытен, прожил бы больше, — пробурчал кто–то сзади.
— Если бы не «бы», мы были бы совершенны! — ответил я.
— Много болтаешь, — последнее слово осталось за неизвестным.
Тем временем из узкого сумрачного переулка мы вошли в богато обставленный холл. Дверь за нами захлопнулась, и я услышал, как взревели моторы отъезжающих машин.
Мы остались вчетвером: я, Берт, Карлос и не особо разговорчивый атлет, которого мне не представили. Берт, правда, сразу скрылся за одной из выходящих в холл дверей, но быстро вернулся. Насекомые всего пару раз куснули.
— Пошли, — лаконично сказал он, наверное, беря пример с атлета.
Идти далеко не пришлось. Две легкие двери, три ступени вверх и мы вошли в храм всех атлетов и культуристов. Множество различных тренажеров, перекладин, просто металла и цепей, должны были бы привести в священный трепет любого бодибилдера, но я‑то им не был. В трепет мне времени не дали вдаваться — мгновенно прикрутили руками к спортивной лестнице у стены, а к ногам прицепили огромные чугунные гири. Я не мог пошевелить ни ногой, ни рукой. Но то существо, которое изъявило желание меня видеть, наверное, и не хотело, чтоб я двигался в его присутствии.
— Здравствуй, Энтони, — прохрипел горк, вползая в спортивный зал.
— Здравствуй, Сэм, — в моем положении быть неучтивым неразумно.
— Вот мы и опять увиделись. Ты рад?
— Нет. Не очень. Я не могу долго и часто смотреть на ваши горкские ублюжьи рожи. Меня тошнит! — я просто потерял рассудок.
Из под обширного балахона Сэма показался снабженный безобразным когтем палец. Это был знак, и я его хорошо понял. Понял, а потом почувствовал. Печенью! Словно бомба взорвалась внутри. Боль скрутила нервы в косу, и как хотела ее дергала. В глазах стало темно. Постепенно острая боль сменилась глухими подвываниями обиженных органов.
— Ты в гостях, Энтони, а ведешь себя, как животное. Ты же воспитанный интеллигентный вонючка, — горк был в восторге, сквозь бульканье смеха слова были плохо понятны. — Я же вытащил тебя из тюрьмы, а ты называешь меня всякими нехорошими, злыми словами. Ты посмотри на себя, придурок! Ты же ресторан для насекомых! А все строишь из себя большого человека! Ты же стоишь сейчас меньше чем кучка моих испражнений. Тебя же все друзья бросили…
— Нет! — вырвалось у меня.
— Что!? Реутова вспомнил? Нет больше Реутова!
— Нет?! — я был уверен: горк лжет, но, представив лишь на секунду, что это правда, ужаснулся.
— Нет? Его видели у Бункера в момент нападения баггменов, но трупа его не нашли. Он или ушел к себе в ад или его взяли туда шофера!
— Реутов не мог умереть. Он физически не может этого, — пробормотал я себе в утешение, но на мою беду, это слышал и тот, кому этого не нужно было бы слышать.
— Что сказала эта полицейская зараза? — хрюкнул горк.
— Он сказал, что Реутов не умеет умирать, — Карлос не отличался большим умом, но смог выделить главное.
— Ты тоже не умеешь умирать? — горк вытащил страшный палец второй раз. У него не получалось просто так, чтоб сделать людям приятное, вытащить из под, мать его, балахона палец. Обязательно становилось очень больно. Зато ему становилось очень смешно. Очень уж нравилась этому скоту моя боль. Он упивался ею. Я с удовольствием уступил бы ему свое место. Руки были привязаны к перекладине, а ноги словно сами налились чугуном.
— Кто Реутов такой? Он еще здесь? Зачем ему весь светит? Что за звездную лодку он ищет? — взорвался горк вопросами, посмеявшись.
— Человек. Свободы. Не знаю. Не знаю, — отвечал я сквозь зубы. Не потому что я такой уж крутой, просто челюсти свело от боли.
— Ну–ну. Не хочешь немного поговорить со старым приятелем? Старый бедный Трехпалый Сэм так хотел видеть своего мальчика, а он оказался таким плохим! Не хочет говорить… перед смертью.
Горк еще что–то там булькал, но я его больше не слышал. Мне надоели его идиотские шутки, вопросы и, вообще, от одного вида мутантной рожи тошнота подступала.
— Ну ладно, я пошел. Нет у меня времени на него. Берт, Карлос, ребята, спросите его о Реутове. Пусть расскажет все, что знает. Потом… Берт знает, — зловеще закончил горк и заскреб когтями к выходу.
На душе у меня сразу стало легче. Немного позже ногам и рукам тоже стало посвободнее, потому что Берт вдруг сказал:
— Снимите с него все эти железяки… и веревки.
— Но, Берт… — Карлос не хотел вставать.
Ленивая черная скотина. Да простят меня остальные черные, есть и среди негров настоящие люди.
— Делай, что тебе говорят, Карла, — молчаливый атлет достал реактивный, практически бесшумный пистолет–пулемет. Это веский аргумент. Для всех, кроме Реутова.
— Слушай, шефа, Карла. Берт теперь большой человек!
— Во–во, Александр. Помоги Карлосу!
Атлет с красивым славяно–греческим именем и не шелохнулся. Карлосу самому пришлось заняться моим грузом.
— Ноги тоже? — лень Карлоса родилась раньше, чем его черномазая попка мелькнула на свету первый раз.
— Да. — Александр выразительно качнул дулом автомата.
— Ладно–ладно.
Едва освободили от кандалов, как я тут же свалился на пол.
— Хочешь чего–нибудь выпить? — Берт, похоже, больше не сердился на полицию, а у меня не было сил отказаться. Джин, как эликсир жизни разлился по всему телу, и я почувствовал себя много лучше.
— Теперь рассказывай, Ранги. Мы ждем.
Я так долго ждал этой минуты!
Пошатываясь, встал и сделал шаг в сторону Александра. Теперь нас разделяла только колеблющаяся вместе со мной тень. Я мог и не качаться, силы вернулись. Делая вид, что не совладал со слабыми ногами, я навалился на Александра. Как и рассчитывал, упал на его выставленную руку. Мне оставалось пространство для маневра с автоматом.