За его отбытием я наблюдал стоя на четвереньках. От боли глаза застилал розовый туман. В голове ревело, как в вагоне горящего экспресса. Потом был еще один удар, и поезд вошел в тоннель.
В темноте остро светились огоньки. Асфальт под щекой был мокрый и липкий. Сколько же я так пролежал? Может, сто лет, как Рип ван Винкль? Нет, единственный действующий глаз наконец-таки открылся, и взору моему предстал все тот же Иисусик, поднимающий на ноги поверженного «тренера».
Сегодня судьба была к нему жестока. Бедолага обеими руками держался за пах. Парнишка торопил его, дергал за рукав, но «тренер» не спеша дохромал до меня и пнул ногой прямо в лицо.
– Получи, гад!
Последовал второй пинок, и больше я ничего не слышал.
Потом я оказался под водой. Я тонул. Но вместо воды была кровь. Целая река крови несла и крутила меня. Дышать было нечем. Я все хотел глотнуть воздуха, но каждый раз рот мне заливала сладковатая кровь. Потом меня вынесло на далекий берег. За спиной ревел прибой. Я пополз вперед, чтобы меня опять не смыло. Руки нащупали что-то холодное и металлическое. Я открыл глаза и увидел гнутую ножку садовой скамейки.
Из тумана надвинулись голоса:
– Вот он. Господи, что они с ним сделали!
– Не боись, друг, все нормально. Теперь все нормально будет. – Сильные руки подняли меня из кровавой лужи.
– Вот так. Теперь откинься. Ага, вот так вот. Не боись, жить будешь. Слышишь меня?
Я попытался ответить, но вместо слов получился какой-то клекот. Я вцепился в ножку скамейки, как утопающий в плот посреди бурного моря. Вдруг кипящий красный туман расступился, и я увидел на голубом фоне честное квадратное лицо полицейского. Двойной ряд золотых пуговиц сиял дюжиной восходящих солнц. Я вперился в значок у него на груди, и через некоторое время мне почти что удалось различить цифры. Я хотел поблагодарить полицейского, но опять разразился клекотом.
– Лежи спокойно, – сказал патрульный. – Сейчас мы кого-нибудь вызовем.
Я закрыл глаза, и тут вступил другой голос:
– Вы понимаете, это было ужасно. Они хотели его застрелить.
И снова патрульный:
– Вы с ним побудьте, ладно? А я найду телефон, надо «скорую» вызвать.
Теплое солнце гладило мое покалеченное лицо. Везде, где приложилась дубинка или ботинок, образовалось по маленькому стучащему сердцу. Я потрогал лицо и не нащупал ничего знакомого. Абсолютно чужая физиономия.
Потом опять послышались голоса, и я понял, что на время отключался. Патрульный поблагодарил собачника, причем выяснилось, что последнего зовут мистер Гротон, и попросил его, когда будет удобно, подойти в участок и дать показания. Гротон обещал быть сегодня после обеда. Я проурчал короткое «спасибо».
– Ничего, все нормально, – сказал патрульный. – Скоро уже скорая приедет.
Карета скорой возникла в ту же секунду, что означало, что я опять вырубился.
– Полегче, – пробормотал санитар и велел напарнику: – Эдди, бери его за ноги.
Я сказал, что пойду сам, и даже попробовал встать, но колени мои тут же подогнулись, и остаток пути я проделал на носилках. Я мало следил за происходящим: какой смысл? В карете скорой помощи пахло блевотиной. Сквозь нарастающий вой сирены я различил смех водителя и его напарника.
Глава 40
Окружающий мир снова возник в форме реанимационной палаты больницы «Бельвю». Серьезный молодой практикант промыл мне раны на голове и заново сшил лоскуты кожи. Он пообещал также сделать, что сможет, с остатками уха. Я был не против: после укола димедрола меня абсолютно все устраивало.
Когда меня везли в рентгеновский кабинет, пришел следователь из районного участка. Шагая рядом с креслом-каталкой, он спросил, знаю ли я тех, кто пытался меня ограбить. Я не стал разочаровывать его и поддержал версию с ограблением. Получив от меня описание внешности «тренера» и парня, следователь ушел.
Когда закончили фотографировать содержимое моего черепа, врач сказал, что мне нужно отдохнуть. Я опять-таки был не против. Меня поместили в травматологию и сделали мне еще один укол под больничную рубашку…
– Просыпайтесь, – сказала нянечка, – ужинать пора.
Трудясь над пареной морковью, я узнал, что меня решено оставить под наблюдением до завтра. Рентген трещин не выявил, но возможно, что сотрясение все-таки есть. Я слишком погано себя чувствовал, чтобы возражать. Когда я расправился с положенным мне детским питанием, нянечка довела меня до таксофона в коридоре. Я позвонил Епифании и сказал, что домой сегодня не приду.
Она сперва заволновалась, но я отшутился и пообещал, что назавтра буду как огурчик. Она сделала вид, что поверила.
– А знаешь, на что я твою двадцатку потратила?
– На что?
– Купила кучу дров!
– А у меня как раз спичек – завались.
Она рассмеялась, и мы попрощались. Похоже, я влюбился. Вот не было печали.
Нянечка проводила меня в палату, где меня ждал очередной шприц.
В ту ночь мне почти ничего не снилось, но призрак Цифера раздвинул тяжелую завесу лекарств и пришел посмеяться надо мной. Большую часть я забыл, когда проснулся, но одно помнил отчетливо: ацтекский храм утесом поднялся над кипящей толпой площадью. Крутые ступени его были залиты кровью. На самом верху все в том же фраке стоял Цифер и со смехом глядел вниз на знать в уборах из перьев. Потом он схватил кровоточащее сердце жертвы и подбросил его высоко в небо. На жертвенном алтаре лежал я сам.
На другое утро, когда я доедал кашку, ко мне с неожиданным визитом явился лейтенант Стерн. Он был в своем буром костюме, но синяя рубашка и отсутствие галстука указывали на то, что сегодня он не на службе. Правда, несмотря на выходной день, физиономия его ничуть не утратила своего типично полицейского выражения.
– Здорово тебя отделали.
Я улыбнулся остатками зубов.
– Жаль, небось, что руку приложить не пришлось?
– Если б я к тебе руку приложил, ты бы отсюда через неделю не выполз.
– А где же цветы для больного?
– На могилу тебе принесу.
Стерн уселся на белый стул возле кровати и уставился на меня взглядом стервятника, изучающего расплющенную тушку опоссума посреди шоссе.
– Я тебе вчера вечером домой звонил, а телефонистка из службы сказала, что ты в больнице. Меня к тебе только сейчас пустили.
– А в чем дело?
– Сюрприз. Ты вот клянешься, что не знал эту Крузмарк, а мы у нее в квартире нашли кое-что…
– Что же? Жду, затаив дыхание.
– Во-во. Они там тоже затаивают. В газовой камере. Не помогает только.
– А в Синг-Синге что делают? Там ведь электрический стул…
– Я лично нос зажимаю. Они ведь, как только их током шибанет, тут же в штаны кладут. Вонь такая, будто в толчке колбасу жарят.
«Такой-то носище, пожалуй, двумя руками затыкать приходится», – подумал я.
– Ну и что ты там у нее нашел?
– Спроси лучше, что я не нашел. А не нашел я страничку из календаря за шестнадцатое марта. Все на месте, а этой нет. А у нашего брата на такие вещи глаз наметанный… Я и послал нижнюю страницу в лабораторию, посмотреть, что там отпечаталось. И знаешь, что там было написано?
– Понятия не имею.
– А написано там было «Ан» точка, «Гар» точка.
– «Ангар» получается.
– У тебя, сволочь, «электрический стул» получается. За дурака меня держишь?
– Совпадение и улика – разные вещи.
– Где ты был в среду после половины четвертого?
– На Центральном вокзале.
– Поезд встречал?
– Нет, устриц ел.
Стерн покачал своей огромной башкой.
– Дохлое алиби.
– Меня буфетчик запомнил. Я там долго сидел. И заказал много. Мы с ним еще пошутили: он говорит, что устрицы на плевки похожи, а я говорю: ничего, зато в постельных делах помогают. Проверь, если хочешь.
– Проверю, будь спокоен. – Стерн поднялся. – Я все, что ты с воскресенья делал, проверю и перепроверю. Погоди, я еще буду нос зажимать, когда тебя на стул посадят.
Стерн ухватил своей лопатой нетронутый стаканчик с баночным грейпфрутовым соком, опорожнил его в один присест и удалился.
В регистратуре с моими бумагами провозились почти до полудня, и лишь тогда я смог последовать примеру лейтенанта.
Глава 41
Снаружи Пятая авеню была вся разрыта, но по случаю воскресенья никакие работы не велись. Деревянные козлы с гордой надписью «Ремонт дороги» загончиком окружили перекопанный участок с кучами земли и брусчатки. В этой части города под тонким слоем гудрона спрятана старая мостовая. Кое-где она еще проглядывает как напоминание о прошлом веке рядом с другими экспонатами забытых времен: чугунными фонарями, изогнутыми, как епископский посох, и редкими плитами голубоватого гранита, оставшимися от старого тротуара.
Я ожидал, что за мной будет «хвост», но пока шел к стоянке такси у аэровокзала на Тридцать восьмой, ничего такого не заметил. Револьвер в кармане пиджака бил меня по бедру.
Первая остановка – приемная дантиста. Я позвонил ему из больницы и уговорил принять меня в воскресенье и поставить временные коронки. С дантистом мы говорили о рыбалке. Он все сокрушался, что торчит в городе, пока другие наживляют крючки в бухте Шипсхед.
Слегка отупев от анестезии, я поспешно направил стопы к Крайслер-билдинг, надеясь успеть к часу. У меня была назначена встреча с Говардом Нуссбаумом. Я опоздал на десять минут, но Говард терпеливо дожидался меня у выхода на Лексингтон-авеню.
– Ты знаешь, что это шантаж, а? Самый настоящий шантаж, – сказал он, пожимая мне руку. Говард был маленький человечек в коричневом костюме и со встревоженной мордочкой.
– А я и не отрицаю, – ответил я. – Радуйся еще, что я из тебя денег не тяну.
– А мы с женой в Коннектикут собрались: у нее родственники в Нью-Ханаане. Хотели выехать пораньше, да ты позвонил. Пришлось сказать ей, что опоздаем немного.
Говард Нуссбаум отвечал за ключи в компании, охранявшей несколько крупных конторских зданий в центре города. Своей должностью Говард был обязан исключительно мне. Однажды его контора поручила мне разыскать главный ключ-вездеход, пропавший при таинственных обстоятельствах. В итоге ключик обнаружился в сумочке у малолетней проститутки, но фамилия Нуссбаума в отчет не попала.