– Принес?
– А как ты думаешь? Пришел и не принес?
Говард достал из внутреннего кармана небольшой незапечатанный конверт из коричневой бумаги. В ладонь мне скользнул новенький ключик – на вид самый обыкновенный.
– Главный вездеход?
– Так я тебе и дал главный! Этот – от сорок пятого этажа. Он там к любому замку подойдет. А к кому это ты собрался, если не секрет?
– Не спрашивай, а то как сообщник пойдешь.
– Сообщник! Ну да, я всю жизнь на вторых ролях.
– Ну все. Хорошо тебе съездить.
Я сел в лифт и принялся рассматривать конверт, попутно ковыряя в носу, чтобы лифтер не пялился. Конверт был надписан, и даже марка приклеена. Согласно указаниям Говарда, по завершении дела я должен был сунуть ключ обратно в конверт, а конверт заклеить и бросить в ближайший почтовый ящик. Конечно, была какая-то доля вероятности, что к замку подойдет и что-то из моего набора, но болванкой хорошо открывать замок, уже разболтанный дубликатами. А сотрудники Говардовой фирмы вряд ли будут экономить и бегать к слесарю за дубликатом. Потерялся ключ – сменили замок, и все дела.
За матово-стеклянными дверьми «Морских перевозок» было темно. Где-то вдалеке, в противоположном конце коридора, нервно стучала машинка. Я натянул резиновые перчатки и открыл вездеходом первый замок. Да, это штучка работает не хуже сушеной руки Фортуны.
Я прошел всю контору кабинет за кабинетом, но в тот день машинки стояли в чехлах, телефоны молчали, и молодые карьеристы решили не жертвовать воскресным гольфом ради дальнейших побед. Даже у телетайпов был выходной.
Дойдя до приемной Крузмарка, я включил флюоресцентные лампы, установил на длинном столе фотокамеру «Минокс» и пюпитр, куда кладутся бумаги для копирования. Для того чтобы открыть запертые ящики стола и картотеки, понадобился только перочинный ножик и разогнутая скрепка. Что именно я ищу, я не знал, но, видимо, Крузмарку было что скрывать, коли он послал громил по мою душу.
День тянулся медленно и скучно, я листал бесконечные папки и фотографировал все, что вызывало хоть какие-то подозрения. И все же улов мой был невелик. Несколько подправленных деклараций судового груза, письмо к конгрессмену-взяточнику – и больше ничего криминального. Правда, это не значило, что Крузмарк чист. У любой крупной компании есть грешки, надо только знать, где искать.
Я отснял пятнадцать пленок. Копировал все крупные договоры. Я знал: под аккуратными цифрами прячется достаточно нарушений, чтобы на полгода задать работы окружной прокуратуре.
Покончив с картотекой, я прошел с помощью вездехода в кабинет Крузмарка и остановился у зеркального бара. Потом с пузатым хрустальным бокалом в руке я осмотрел все панели и заглянул за картины, но не нашел ни сейфа, ни стенного тайника.
Вообще, в комнате ничего не было, кроме дивана, бара и стола с мраморной крышкой. Ни картотеки, ни шкафов, ни полок. Я поставил опустевший бокал на середину блестящей столешницы. И тут опять же пусто. Где письма? Где хоть подставка для ручек и карандашей? Один Нептун замер в дальнем конце стола над собственным безупречным отражением.
Я заглянул под мраморную столешницу. В нее был хитроумно вделан невидимый со стороны выдвижной стальной ящичек. Он оказался не заперт. Я тронул рычажок сбоку, щелкнул язычок, и ящичек выехал вперед на потайных пружинах, словно лоток кассового аппарата. Внутри оказались несколько дорогих перьевых ручек, фотокарточка Маргарет в серебряной овальной раме, кортик с рукоятью из слоновой кости с золотыми вставками, какие-то письма.
Ага, а вот этот конверт я уже видел. Внутри оказалась карточка с тисненой пентаграммой. К тому времени я уже малость поднаторел в латыни. Крузмарку, оказывается, тоже прислали приглашение на черную мессу.
Глава 42
Я вернул все на места и убрал камеру. Прежде чем уйти, я вымыл бокал в хозяйской уборной и осторожно поставил его на полку рядом с остальными. Сначала я собирался оставить его на столе, чтобы Крузмарку было о чем поразмыслить в понедельник утром, но потом эта идея уже не показалась мне столь привлекательной.
На улице сильно похолодало, шел дождь. Я поднял воротник пиджака, перебежал Лексингтон-авеню и нырнул в Центральный вокзал. Из первой же телефонной будки я позвонил Епифании и спросил, когда она будет готова.
– А я всегда не против…
– Это очень заманчиво, котенок, но у нас есть дело. Возьми такси, через полчаса жду тебя в конторе. Сперва поужинаем, а потом на лекцию сходим.
– На какую лекцию?
– Ну, или на проповедь.
– Проповедь?
– Захвати мое пальто из шкафа и смотри, не опаздывай.
Прежде чем спуститься в метро, я нашел газетный ларек, при котором имелся слесарь, и заказал дубликат Нуссбаумова вездехода. Оригинал же я сунул в конверт, заклеил и бросил в почтовый ящик рядом с камерой хранения.
Я доехал по короткой ветке до Таймс-сквер. Снаружи по-прежнему моросило, на мокром тротуаре огненными змеями извивались отражения светофоров и неоновых слов. Я перебегал от козырька к козырьку, стараясь не промокнуть. В барчики и дешевые пассажи набились торговцы наркотиками, проститутки и их сутенеры, жалкие, как мокрые кошки. Я купил себе горсть сигар в магазине на углу и сквозь морось прочел бегущие буквы на фасаде башни «Таймс»: «Столкновения тибетских и китайских войск в Лхасе».
В десять минут седьмого я вошел в контору и увидел Епифанию, сидевшую в кресле из поддельной кожи. Она была в своем потрясающем синем костюме и выглядела просто сногсшибательно. На вкус же и на ощупь…
– А я скучала, – шепнула она, легонько касаясь повязки у меня на левом ухе и выбритой полянки на голове. – Господи, Гарри, что с тобой случилось?
– Ничего. Жив-здоров. Правда, может, подурнел малость.
– Ты с этим шрамом на лбу на Франкенштейна похож.
– Наверно. Я в зеркало теперь стараюсь не смотреть.
– А с губами-то что! Бедный ты мой…
– А нос как?
– Как раньше, картошкой. Только распух немного.
Мы пошли в «Линди». Я сказал Епифании, что, если кто-нибудь будет на нас глазеть, остальные решат, что мы какие-нибудь знаменитости. Но никто нами не заинтересовался.
– К тебе этот лейтенант приходил? – спросила Епифания, макая креветку в обложенную льдом мисочку с соусом «коктейль».
– Ага. Порадовал, прямо к завтраку. Ты молодец, что секретаршей назвалась.
– А я талантливая.
– Тебе, вообще, в актрисы надо. Как ты Стерна: за один день два раза.
– Ну у меня же много лиц. И у тебя тоже.
– Это что, вуду?
– Нет, милый, это – закон жизни.
В восемь вечера мы уже ехали парком в сторону центра. Проезжая мимо озера, я спросил Епифанию, почему в тот раз ее община устроила жертвоприношение под открытым небом, а не в хамфо. Она сказала что-то про древесного лоа.
– Лоа?
– Лоа – это духи. Воплощения Бога. Их очень много: рада лоа и петро лоа, добрые и злые. Дамбалла это лоа. Бадэ – лоа ветра. Согбо – лоа молнии. Барон Самди – хранитель кладбища, бог страсти и земной любви. Папа Легба хранит дома и места собраний, заборы и изгороди. Мэтр Карфур – страж перекрестков.
– Вот этот, наверно, мой лоа-хранитель, – сказал я.
– Он хранитель колдунов и магов.
Новый храм надежды по Сто сорок четвертой улице некогда был кинотеатром. Над тротуаром навис старый козырек с огромной надписью «Эль Сифр» по всем трем сторонам. Я припарковался неподалеку, взял под руку Епифанию и пошел с ней на яркий свет.
– А зачем тебе Эль Сифр? – спросила Епифания.
– Это он мне снится.
– Сифр?
– Ага. Добрый доктор Цифер.
– Как это?
– А так. Пророк он только раз в неделю. Я его, знаешь, во скольких ролях уже наблюдал? Он как хамелеон.
Епифания сжала мне руку.
– Осторожней, Гарри, пожалуйста, осторожней!
– Да уж постараюсь.
– Не шути с этим! Если все так, как ты говоришь, у него большая власть. Нельзя с ним шутить.
– Ну давай, заходим.
Возле пустой билетерской будки стояла вырезанная по контуру и усиленная картоном фотография Цифера в человеческий рост. Мой клиент в костюме восточного шейха простирал длань, приглашая верующих в храм. Фойе было с помощью гипса и позолоты превращено в подобие пагоды – роскошный интерьер для киношной публики. Только теперь на прилавках вместо воздушной кукурузы, конфет и напитков разместилось полное собрание душеспасительных брошюр.
Мы нашли себе места рядом с центральным проходом. За ало-золотым занавесом негромко вздыхал орган. Партер и балкон были забиты до отказа. Я был единственный белый во всем зале, но никто, кроме меня, как будто не замечал этого.
– Это что за разновидность? – спросил я, подразумевая данное религиозное течение.
– Тот же баптизм, только с претензиями. – Епифания сложила на коленях обтянутые перчатками ладошки. – Церковь преподобного Лава. Только не говори, что ты про нее не слышал.
Мне оставалось только сознаться в моем невежестве.
– Так вот, у него лимузин в пять раз больше, чем у тебя контора.
Свет в зале погас, орган зазвучал громче, и занавес открылся, явив нашим глазам хор из ста человек в белом, построенных в форме креста. Прихожане поднялись и запели «Иисус был рыбаком». Я стал хлопать в ладоши вместе с остальными, с улыбкой глядя на Епифанию, наблюдавшую за церемонией со строгой отстраненностью правоверного, попавшего к язычникам.
Музыка пошла крещендо, и на сцене появился шоколадный человечек, облаченный в белый атлас. Ручки его были унизаны алмазными перстнями. Хор, по-военному маршируя, с безупречной точностью перестроился вокруг него, и крест превратился в белые лучи, расходящиеся от взошедшей луны.
Я перехватил взгляд Епифании и одними губами спросил ее:
– Это Лав?
Она кивнула.
– Братья и сестры, прошу вас, садитесь, – пронзительно возгласил преподобный Лав смешным тоненьким голоском мультяшного персонажа. – Братья и сестры, приветствую вас в Новом Храме Надежды. Сердце мое радуется вашим голосам. Вы знаете, что сегодня – не просто обычная наша встреча. Сегодня нас почтил своим присутствием человек святой жизни, прославленный Эль Сифр. Эль Сифр придерживается иной веры, но я глубоко уважаю его, ибо мудрость его велика, и он многому может научить нас. Выслушаем же с вниманием и с пользою для души слова нашего досточтимого гостя.