[81] – хотя черт знает, как это произносится. Прошел пару статуй крылатых коней и оказался на площади Согласия. В центре площади торчал древнеегипетский обелиск – в точности близнец Иглы Клеопатры в Центральном парке.
Я рассматривал пустую мостовую – где, как говорил «Мишлен», когда-то стояла гильотина, – и пытался представить буйную толпу, день за днем глазевшую, как больше тысячи человек преклоняют колени перед «бритвой нации». За казнями наблюдали эти самые здания вокруг. Перед мысленным взором проблеснуло падающее лезвие, ярко брызнула кровь, палач поднял капающую голову, испуганно уставились ее глаза. Говорят, мозг после обезглавливания жив еще несколько минут. Если Луи Цифер действительно тот, за кого себя выдает, у него наверняка было место в первом ряду.
Я поднял воротник дождевика и перешел площадь, глядя на Елисейские поля. Укутавшись в серую завесу тумана и дождя, Триумфальная арка расплывалась в отдалении – торопливый и неудачный этюд углем. Пройдя на север мимо действующего фонтана, я прогулялся вдоль рю Руаяль к классическому греческому храму посреди дороги. Оказалось, что это церковь Мадлен. Высоко на широких ступенях, в обрамлении коринфских колонн церковь больше напоминала здание суда.
По дороге обратно на Вандомскую площадь я заглянул в La Tabatière d’Or[82] – дорогую табачную лавочку с логотипом «Кодака», прилепленным к витрине. При помощи словарика я договорился с хозяином, чтобы он сделал двадцать копий глянцевой фотографии доктора Цифера и картонной афишки Эль Сифра. Не хотелось расставаться со снимками, но я знал, что копии пригодятся в поисках. Старик сказал, что дубликаты будут готовы завтра. В каждом газетном киоске по дороге я искал нью-йоркские газеты. Не свезло. Все, что нашлось на английском, – парижская «Геральд Трибьюн». Розыск некоего Гарри Ангела полицейским департаментом Нью-Йорка не считался международными новостями, зато смерть миллионера-кораблестроителя Итана Крузмарка – да. Я купил «Трибьюн» и сунул в сумку.
Серое небо и нескончаемая морось не испортили старосветскую элегантность окружения. Город как будто дрейфовал во времени. Манхэттен был бесконечно развивающейся динамо-машиной, постоянно обновлялся в неистовстве сносов и строек, тогда как Париж казался другим – безмятежным и терпеливым, затерянным миром, скрытым в давно забытых снах. Все здесь говорило об ушедшей эпохе. Здесь жили призраки, осаждавшие своими воспоминаниями настоящее. Самое оно для того, кто зовет себя дьяволом.
Я вернулся в отель в четверть пятого, замызганный после прогулки под дождем. Туфли хлюпали, штанины промокли до колен.
– Люблю Париж под дождем, – пошутил я с человеком за стойкой консьержа.
– Два месяца назад было наводнение, – нахмурился он. – Сена разлилась по улицам.
Я попросил прислать в номер ведро льда. Последнее, что я ел, – завтрак в самолете. Я упомянул об этом, справившись об ужине в ресторане отеля. Вежливый, как Альфонс, придерживающий дверь для Гастона[83], консьерж не смог предложить ничего раньше семи часов – «если только не желаете отужинать в пустом зале». Он сказал, что в номер могут подать отличный charcuterie. Чтобы спасти меня от голодания, пообещал подать вместе со льдом и поднос с едой и хлебом.
Charcuterie оказалось холодной мясной нарезкой, белыми от плесени сухими сосисками и всяческими паштетами. Я насыпал в стакан кубики льда и налил из фляжки. На вкус все было по первому разряду – лучшая нарезка на свете. Я пролистал «Геральд Трибьюн». Ни слова о Крузмарке. Может быть, его тело еще не нашли.
Мысли о Крузмарке напомнили, что у меня все еще есть его серебряная монета, которая наверняка стоит кучу денег. Я достал из наплечной сумки маленький мешочек из черного бархата и открыл. Размером монета была чуть меньше 50 центов. В два раза толще и слегка выпуклая. На стертом от столетнего возраста аверсе – профиль какого-то давно покойного правителя. На реверсе – орел в окружении греческих букв. В каком-то далеком прошлом кто-то высек на серебряной поверхности римские цифры. Словно татуировка, щеку королевского портрета украшало таинственное «I. I.» На реверсе на груди орла было проставлено XIII.
Крузмарк держал эту штучку в сейфе. Либо она обладала высокой денежной ценностью, либо это был какой-то волшебный фокус-покус из мира черной магии и дьяволопоклонников. Я хотел знать наверняка. Снял оттиски с обеих сторон с помощью грифеля карандаша и листа отельной бумаги и сложил лист в папку Цифера в сумке.
Перешел к более насущным проблемам – достал из стола парижский телефонный справочник. Пролистал. Записей о Луи Цифере не нашлось. Как и об Эль Сифре или докторе Цифере. Я достал пожеванную адресную книжку Уоррена Вагнера, нашел записи о Цифере. Его парижским адресом для почты до востребования значился «Гарантийный траст Моргана», Вандомская площадь, 14. Бинго! Прямо по соседству.
Я списал координаты на отельную бумагу, в том числе телефонный номер банка. Посидев с адресной книжкой Вагнера, выписал все названия в Париже. Всего их было девять. Шесть – либо рестораны, либо ночные клубы. Я сверил их с телефонным справочником. Двух баров не нашел и решил, что они уже закрылись.
Так себе зацепки, но других у меня не было. Остается играть с теми картами, которые сдали. Горничная оставила в дальнем углу стола пару журналов. Одним из них был «Une Semaine de Paris»[84]. Как в журнале «Кью» на родине, в нем приводилась еженедельная афиша того, что происходило в городе, – все кинофильмы, представления, выставки, музыкальные концерты, лучшие ресторане и кабаре, спортивные мероприятия. Все на французском, но суть я уловить смог.
Я пролистал газетные страницы, сличая названия клубов и кабаре с названиями из списка Вагнера. Нашел все, разбросанные по городу. Глаз зацепился за местечко под названием «Блю Ноут». Не из местечек Уоррена. Там выступали барабанщик Кенни Кларк и его группа. В 53-м я слышал, как он играет с Modern Jazz Quartet[85] в «Боп-Сити» в Брилль-билдинг на Бродвее, где у Вагнера был офис. Имя Кларка тут же разожгло проблески новых далеких воспоминаний. Может быть, он поможет мне восстановить прошлое.
Одевшись к вечеру в серый костюм с голубой рубашкой и повязав бордовый шелковый галстук, я спустился в ресторан «Вандома» к превосходному ужину – утиное рагу с оливками и великолепное «Марго» 48-го года – затем отбыл в «Блю Ноут».
Светящаяся прямоугольная вывеска клуба торчала над входом с рю Д’Артуа и оказалась единственным источником освещения на узкой жилой улице. Я зашел внутрь, сел у барной стойки напротив сцены. Запалив «Лаки», заказал себе «Манхэттен». Первое отделение уже было в разгаре – трио с Кенни Кларком за барабанной установкой, какой-то белый играл на басу, а сосредоточенный черный брат выдавал забористый бибоп на пианино. Никогда не понимал исступленную дисгармонию бопа, но эта группа с неустанным хай-хетом Кларка умела зацепить. Пианист был настоящим волшебником – без пяти минут Арт Татум. К третьей композиции мой разум отправился на машине времени в прошлое – в 1939 год, когда я впервые встретился с Кенни «Клуком» Кларком.
Когда сейшен закончился, музыканты разбрелись среди столиков, останавливаясь и здороваясь тут и там. Надолго они не задерживались. Их очевидным пунктом назначения был бар.
– Как жизнь, Клук? – спросил я, когда барабанщик сел на соседний стул.
– Я тебя знаю? – нахмурился Кларк.
– Джонни Фаворит. Пел с ансамблем Паука Симпсона. Мы пересекались в 39-м, когда ты играл у Клода Хопкинса. Тогда еще в старом «Роузленде» на Бродвее была музыкальная битва групп.
– Помню-помню. – Хмурость сменилась ухмылкой. – Я тогда надрал беленькую и нежную задницу Паука. А тебя, белобрысого, что-то не помню.
– Паук тогда говорил мне краситься в черный. Хотел, чтобы я смахивал на крунеров-итальяшек из больших групп, которые тогда были на волне. Говорил, они сексуальнее.
– Леди Дэй, когда она пела с Бейси, пришлось красить лицо в черный. Народу казалось, она слишком светлая.
Бармен поставил перед Кларком и пианистом стаканы. Я показал на свою сдачу на стойке, обозначая, что плачу я.
– Видел тебя время от времени в «Минтоне» перед самой войной, – сказал я. – Тебя и Монка. Там играл Чарли Крисчен, если Гудмен не закручивал гайки. Дон Байас. Диззи.
Из теней выплывали давно забытые имена, написанные сигаретным дымом в бессчетных темных клубах.
– Да уж. Клевые времена. Ты тогда запал на сексапильную стервозную мулаточку.
– Евангелина Праудфут.
– Точняк. Ну, а что с тобой случилось-то? Я думал, ты выбился в люди. Но давно не слышал от тебя ни звука.
– Выпал из музыкального бизнеса, – сказал я. – Сменил род занятий.
– Зря ты это. Мог бы стать какой-никакой звездой. – Кларк развернулся к товарищу по группе. – Ты глянь-ка, Бад, – сказал он пианисту, – вот этот самый засранец – сам Джонни Фаворит. Помнишь такого?
Темный коротышка ничего не сказал, только уставился на меня воспаленными глазами из-под тяжелых век. Поднял стакан и благодарно кивнул. Я протянул свой стакан, мы чокнулись.
– Бад Пауэлл, – сказал Клук, представив нас как можно короче. – Первый раз в Гей Пари, Джонни?
– Был здесь когда-то с Пауком. Мало что помню.
– Блин! Времена больших групп. Выступали где попало. Не задерживались дольше чем на вечер. Что тут помнить? Все концерты одинаковые. На хрен. Тебе тут понравится.
– Уже. А еще и дня не прошло. – Я пожалел, что у меня нет с собой фотографии Цифера. – Ты, случаем, не знаешь такого гуся – Луи Цифера? – спросил я. – Средних лет. Черные волосы, зачес назад. Усы и квадратная эспаньолка белее снега. Фокусничает под псевдонимом доктор Цифер.
– Ни фига. А должен?
– Иногда выступает в черном гриме и зовет себя Эль Сифр.