Но танцы с дьяволом мои –
Это, детка, танцы с тобой.
Зут вступил в соло на тридцать два такта с душевной блюзовой медитацией на тему жуткой мелодии Дюка. Сорвал неплохие аплодисменты. Когда шум поутих, я приступил к финальной репризе припева. Глянув налево, заметил, что зомби-коп пропал. Пустое пространство и то казалось весомее его призрачного серого присутствия. Я закончил номер. Публика ответила с энтузиазмом. Когда они вдоволь нахлопались, к сцене подошел красавец в мятом тренчкоте с поднятым воротником. Из уголка рта свисала тлеющая сигарета.
– Bravo, Johnny, – сказал он. – Tu fais bien. Comme le temps jadis avant le guerre avec Araignée en la batterie[189].
– Это что еще за Боги[190] недоделанный? – спросил я Кенни Кларка, когда пижон ушел вразвалочку. – Какая-то лягушачья кинозвезда?
Клук посмотрел на меня как на идиота.
– Это был Камю. Известный писатель.
– Да? – ответил я на его снисходительную усмешку своей издевательской ухмылкой. – Впервые слышу.
– Это тебя не красит. Мужик оторвал в позапрошлом году нобелевку.
Я равнодушно пожал плечами. Быть невежей – плохо, но извиняться за это – еще хуже. Следующие два отделения я болтался в подвале, брал группе выпивку в обоих перерывах. После выступления на бис Клук спросил:
– Слышь, Джонни, не хочешь завалиться ко мне на хазу? Погудим, повеселимся?
– Здорово, – сказал я, – но я выдохся. Лучше по последней и на боковую.
– Как знаешь. Мы все живем в «Луизиане». Улица Сены, дом 60, на углу Бюси. Я обретаюсь в номере 20. Это тебе не какая-то дыра. Все по высшему разряду. Там жили Сартр и Бовуар.
– Кто такие? Какой-то чечеточный дуэт?
– Ну ты даешь, мужик, – хихикнул Кенни Кларк. – Я с тебя не могу.
– Мне пора, – ответил я и направился на выход.
Глава 18
Я проснулся с ноющей спиной в странной продавленной кровати. Спросонья не сразу понял, что впервые сплю в своем новом доме. Стоял колотун. Я точно не был готов к здешней жуткой ванной. Пренебрег мытьем, только побрился. Всмотревшись в свою рожу в зеркале, увидел, что под золотой копной проглядывают темные корни. Человеческие волосы вырастают на пять миллиметров каждый месяц. Еще через неделю все будет видно. Я запомнил себе на будущее купить еще краски для волос.
Первой остановкой было café-tabac по соседству, где я представился толстопузому хозяину Альфонсу Ренару, сказал, что я новый сосед без телефона, и договорился платить по 500 франков за каждый звонок, который он примет для меня на своем личном. Конечно, сам я буду звонить с таксофона. Купив у Альфонса «Геральд Трибьюн», я перешел бульвар и направился в кафе «Флор». Стоял прекрасный, солнечный, совершенно весенний день, за столиками на тротуаре перед кафе сидело несколько клиентов. Официант заметил меня и подошел. Я заказал café complet[191] и развернул газету на маленьком круглом столике. На передовице главенствовали обычные плохие новости. «Советские истребители атакуют американский самолет у берлинского коридора» – такой жирный заголовок разворачивался над «После 20 лет правления Франко заявляет, что красные – до сих пор угроза».
Не успел я проглядеть заголовки, как официант обернулся с моими café au lait[192], круассанами и джемом. Я надел очки для чтения и поискал некролог Крузмарка. Ничего. Никаких новостей об охоте полицейского департамента Нью-Йорка за Гарри Ангелом или вообще о Нью-Йорке, не считая какой-то заварушки в ООН. Напомнив себе зайти в «Мистраль» за «Дейли Ньюс», я открыл страницу с «PS из Парижа» – колонкой Арта Бухвальда на задней странице – и, не торопясь, прочел за кофе. Я любил нестандартный юмор Бухвальда. Его колонка всегда меня смешила. В наши дни это редкость. На середине текста я заметил на улице копа. Дохлый легавый из вчерашнего джазового погребка. Вопреки светлой погоде он шел в шерстяном пальто, шарфе и бурой федоре с узкими полями. Я увидел, что он меня срисовал, и вынул «Дерринджер» из сумки, спрятав под газетой на столе.
Серый призрак подплыл ко мне. Вблизи он выглядел выше, чем казалось на расстоянии из-за его скрюченной осанки.
– Ты Джонни Фаворит, верно? – спросил он, нависая надо мной.
Он бормотал монотонно, с отрывистой дикцией киношного крутыша. Уверенный, что это коп, я запустил руку под «Триб» и взялся за двухзарядник.
– А кто спрашивает?
– Слышал, как ты вчера пел в клубе «Сен-Жер- мен-де-Пре». Я Билл Берроуз. Не против, если я присоединюсь? – Незнакомец сел напротив, не дожидаясь приглашения.
– И чем занимаешься, Билл? – спросил я с пальцем на курке.
– Я? Беседую с тобой, – не понял он.
– Нет. Работа у тебя какая.
– Ну… – Он как будто задумался. – Думаю, меня можно назвать писателем.
– Это ты, что ли, писал про Тарзана?
– Нет. Это мой дальний родственник, Эд. Такой дальний, что даже не родственник.
– Я сам-то не читал. Видел фильмы с Джонни Вайсмюллером, когда был в средней школе. – Я малость расслабился. Копы не говорят, как этот субчик. – И какие книжки пишешь, Билл?
– Психические травелоги о путешествиях в подсознание, – ответил он ровно и монотонно. – Которые в основном не публикуются.
– Откуда тогда хлеб с маслом?
– Я наследник старой династии производителей арифмометров.
Берроуз оказался выросшим нахлебником – самым худшим видом бродяги, от которого семья откупается каждый месяц, лишь бы он держался подальше от дома. У столика появился расторопный официант, и, пока иждивенец заказывал себе кофе, я незаметно убрал «Дерринджер» обратно в сумку. Разговаривая с официантом, Билл положил левую руку на стол, и я заметил, что у него нет последней фаланги мизинца. Когда он снова повернулся ко мне, я достал портсигар и предложил «Лаки».
Вытряхнул и себе, зажег обе сигареты своей зажигалкой.
– Американец… – заметил Билл с тонкой улыбкой, выдыхая через нос. – Благослови вас бог. Знаешь, Джонни, я однажды слышал тебя с группой Паука Симпсона в Вене. Лето 37-го?
– Мимо. Той осенью только начал выступать с ансамблем Паука, когда они вернулись из Европы. Сам в Австрию попал только в следующем году. Конец осени, 1938-й.
– Тогда, выходит, в Штатах. Ты как-то изменился.
– Больше не крашу волосы в черный. Что ты делал в Вене?
– Изучал психоанализ и лечил трипак.
С внезапной ясностью вернулись мои три дня и ночи в Вене. Похожие на торты здания, сосиски, пиво. Нацисты в коричневых рубашках и сапогах. Развешенные повсюду жирные красные свастики. Маленькая пухлая шлюха ненамного старше меня. Два бешеных фрица в «Винер Ратхаускеллер», где пьяные горлопаны заглушали даже нашу шумную группу. Всепроникающий страх. Угроза, рыскающая под Gemütlichkiet[193]. Последняя остановка в европейском турне.
Я разговорил Берроуза о его времени в Вене, когда он жил над турецкой баней и женился на еврейке, чтобы помочь ей сбежать в Соединенные Штаты сразу перед аншлюсом. Как детектив я поднаторел в искусстве вытягивать из подозреваемого информацию, при этом не раскрываясь сам. Пока я размазывал по круассану масло и джем, Билл выложил мне практически всю свою жизнь. Рассказал о привилегированном детстве в Сент-Луисе, обожающей матери и молчаливом отце, который привил неувядающую любовь к оружию. В средней школе Берроуз собирал бомбы. Одна взорвалась у него в руках, отправив на полгода в больницу. Может, так он и остался без половины пальца. Он рассказывал, как учился в Гарварде, где завел себе ручного хорька и револьвер 32-го калибра. Тот еще персонаж. Однажды чуть не выстрелил однокласснику в живот, но в итоге проделал большую дырку в стене общежития.
Только стало интересно, как Билл перешел в атаку и спросил:
– Что поделываешь в Париже, Джонни? Планируешь большое возвращение?
Я решил застать его врасплох.
– Вообще-то я гоняюсь за дьяволом.
– А кто не гоняется? – Берроуз затушил сигарету и отпил кофе. Меня разозлила его невозмутимость.
– Ты не понял. Не в том смысле, как какой-нибудь книжный червь вроде тебя. У меня все по-настоящему.
Берроуз не изменил выражения лица. То, что ему интересно, я понял только по языку тела.
– Помню, как читал слухи в одном таблоиде. – Он слегка придвинулся, как падальщик в поисках стервятины. – Ты вроде был замешан в каком-то вуду. Черной магии. Очень интригующе. Вот Фрэнк Синатра если за кем-то и гонялся, то только за юбками.
– Слушай сюда, Билл. Это тебе не какое-то интеллектуальное бла-бла-бла. У меня счеты с самим Сатаной.
Я это сказал, только чтобы уязвить его выспренное интеллектуальное превосходство. Берроузу это понравилось. Теперь он был на крючке.
– Джонни, возможно, я смогу тебе помочь, – сказал он. – Если хочешь найти дьявола, надо знать, где искать. У меня в номере, недалеко отсюда, есть одна книга. С ней ты поймешь, с чего начинать. С удовольствием ее одолжу.
– Ну пошли, – сказал я, оставляя на столе десять франков.
Мы вместе прошли по бульвару мимо старой церкви – Берроуз странно затих после того, как балаболил все утро. Повернули налево, на рю де Сен. Машин оказалось так мало, что проще было идти по середине улицы. Через квартал это стало необходимостью, когда мы миновали «Луизиану» – обшарпанное угловое здание с облезающей краской на фасаде. У продуктовых лотков мсье Фужерона по обеим сторонам от входа толпились деловитые домохозяйки. С железных крюков вдоль стены мясной лавки через дорогу лыбился ряд свиных голов.
– Здесь останавливаются все джазмены, – сказал Билл, когда мы свернули у рынка направо, на рю де Бюси.
– Да, знаю, – ответил я, не упоминая о Клуке.
Берроуз снова замолк, пока мы вышли с Бюси на Сент-Андре-дез-Ар – узкую улицу с лавочками и бистро. Билл повел меня налево, на Жи-ле-Кёр – переулок едва ли шириной с автомобиль.