Глава 24
Когда я отправился в «Тур д’Аржан», в меркнущем вечернем небе задержалась последняя голубая примесь дня. Чертовски славный город, если привыкнуть.
Я свернул налево, на рю де Пуасси, и вышел к берегу реки, а дальше по набережной, пока внизу обгоняли ярко освещенные bateaux mouches[234], разливая за собой музыку, словно плавучие ночные клубы. Уже скоро я дошел до моста Турнель. Voila! Вот через улицу и знаменитый ресторан «Серебряная башня» – зал на верхнем этаже пылает горячечно, как открыточное изображение рая. Здесь со мной согласился побеседовать венгерский профессор Янош Сабор, если я накрою поляну. Встречу устроил по моей просьбе Берроуз, когда я вернул книгу Сабора. Я перешел улицу наискосок, к неукрашенному входу, и швейцар в белых перчатках распахнул передо мной дверь.
Администратор спросил имя и сказал, что мой гость ожидает в «la Salle d’Attente»[235], кивнув напомаженной головой в нужную сторону, чтобы я не заблудился. Я прошел по пустому залу ожидания мимо формальной старинной мебели. С потолка свисал огромный пятиметровый парчовый ковер. Найдя маленький угловой бар, где в стеклянных шкафах выставлялись серебряные столовые приборы из славного прошлого «Тур д’Аржан», я заметил любопытного человечка в старомодных очках в тонкой металлической оправе и с тощим волчьим лицом, синим от небритой щетины, который устроился на одном из четырех высоких барных стульев. Из-за копны серых кудрей мне вспомнился большой злой волк в бабушкином парике. Зеленый, как мох, вельветовый костюм с широкими лацканами, красная клетчатая рубашка и большая синяя бабочка в желтый горошек только преувеличивали клоунскую внешность. Он уставился в пустоту с бокалом шампанского, в котором, похоже, искрилась клюквенная газировка.
– Янош Сабор? – спросил я, протягивая руку прямо в его мечты наяву.
– Мистер Фаворит. – Сабор поставил бокал и слез со стула, чтобы по-европейски безвольно пожать мне руку. – Весьма приятно познакомиться.
Его акцент было невозможно определись – идеальный английский, приправленный слабой музыкальной напевностью.
– Что пьете?
– «Кир Рояль».
Я сказал бармену, что возьму неразбавленный «Манхэттен». Он уведомил на детсадовском французском, что это не коктейльный бар, взамен предложив бесплатный бокал шампанского.
– Ладно, – сказал я.
Сабор вернулся на свой насест. Я сел на стул рядом. Отвлекшись на громкий выстрел пробки за спиной, я пропустил, что начал говорить венгр, и уловил уже только:
– …до войны. Помню, как читал, что вы были известным дьяволопоклонником.
– Мне так все говорят.
– Вы не помните?
Я постучал по своей черепушке.
– Контузия.
– Мы все контужены этой страшной катастрофой, – сказал Сабор.
Бармен подал мне тонкий пузырящийся бокал чего-то максимально далекого от «Манхэттена».
– Чин-чин. – Задушевно посмотрел на меня Сабор поверх своего бокала.
– Ваше здоровье, – сказал я.
Еще до второго глотка появился метрдотель и сказал, что наш столик готов. Мы проследовали за ним в маленький лифт на четырех человек и поднялись на шестой этаж. Двери разъехались, и нашему взору предстал круглый зал со свечами и светящимся стеклянным потолком. В центре висела хрустальная люстра. Панорамные окна в виде изгибающейся стены выходили на ночной Париж. Нас сопроводили по ковру, украшенному гербом-логотипом ресторана, и усадили за безупречный столик с белой скатертью и серебряными бокалами для воды. Перед нами свет прожекторов омывал задний фасад Нотр-Дама, а Сена обволакивала темными волнистыми объятиями острова.
Официант положил на стол томик в два раза толще манхэттенского телефонного справочника. «Le Carte des Vins», – сказал Сабор. Он объяснил, что в «Тур д’Аржан» самый обширный винный погреб во всем Париже. Я огляделся. Это не просто очередное высококлассное заведение, украшенное гобеленами да вручную раскрашенными стенными панелями. Из-за видов и лифта ресторан казался ни много ни мало эксклюзивным клубом. Официанты ходили в отложных воротничках и смокингах с полами. Всюду обеспеченные лягушатники, курят и спорят о пустяках. В паре столиков от нас держалась за руки японская пара. Других очевидных туристов я не заметил.
Подошел мрачный, как гробовщик, официант в смокинге и поставил на стол серебряный поднос с закусками, после чего раздал меню. Сабор стрескал канапешку и потянулся за второй. Я взял одну – идеально белая долька редиса, увенчанная лососевым тартаром.
– Часто здесь ужинаете? – спросил я.
– Двенадцать лет в Париже. Сегодня мой пятый визит. Бедные академики нечасто пируют как короли. Я нищенствующий монах, зависящий от милости редких меценатов.
Голодающий профессор смел еще две закуски. На подносе остались три. Я съел мадлен с начинкой из анчоуса и оставил прочее своему прожорливому гостю.
– Что порекомендуете? – Я открыл меню.
– Non! – Сабор отнял у меня прейскурант. – Вы обязаны взять утку. В «Туре» нет другого выбора. Каждую утку растит семья Террель. На семейной ферме в Шалане. Каждая получает номер! Возраст – только от шести до восьми недель. Их душат, чтобы сохранить кровь для соуса. Вы увидите. Il est magnifique. Почти средневековое блюдо.
– Верю. Может, вы тогда и закажете?
– Все?
– Валяйте.
– Le vin aussi?[236]
– Ни в чем себе не отказывайте.
Если улыбка бывает шире, чем до ушей, то я только что увидел такую на лице Сабора. Пора бы моей пташке запеть соловьем за такой ужин. Я достал из наплечной сумки каляку-маляку с мумбо-юмбо от кардинала Латура и положил на безупречную скатерть перед профессором.
– Вы же знаете латынь, да?
– Bien sur.
– Переведите для меня.
Сабор взял обзорный лист и прищурился, изучая надпись. Я не хотел, чтобы он видел другую сторону и чуть не отнял лист, но он его так и не перевернул.
– Я не подкован в колдовстве, – сказал он. – Этот талисман ничего мне не говорит.
– Что там сказано-то?
– По сути, заговор на удачу. – Он постучал пальцем по первым словам. – «Bonam Fortunam». Сразу начинается: «Доброй удачи…» Далее мы видим…
– Мне частный урок не нужен. Только перевод.
Янош Сабор быстро заморгал.
– Боюсь, буквальный перевод может показаться абсурдным. Это заговор для ищущих. Для тех, кто находится в поисках. Текст укажет путь. Каждый месяц во время убывания последнего полумесяца проситель должен зажечь красную свечу на восходе луны и сжечь копию этого рисунка в ее пламени, повторяя «Adiuva me, Mater Luna. Viam monstra. Lux tua nos ducat», пока от бумаги не останется только пепел.
Я передал свое перо.
– Запишите это все и продублируйте на английском.
– «Помоги, Мать Луна. Укажи мне путь. Твой свет ведет нас», – нараспев прочитал Сабор с шутовским пророческим тоном, записывая слова внизу страницы. – Какая удача, – добавил он, и его глаза ожили от веселья. – Фаза луны в следующие три ночи идеальна для вашего маленького заклинания.
Я пропустил сарказм мимо ушей и забрал обзорный лист, сунув в сумку и доставая вместо него книгу заклинаний Крузмарка в шелковом переплете. Пролистав до страницы с почти таким же рисунком, я показал его Сабору.
– А с этим что? – спросил я. Венгерский ученый взял книгу почти с пиететом.
– Гримуар. Конец XVIII века, и отпечатан, надо думать, в Женеве. Такого я раньше не видел. Вы и в самом деле черный маг, мистер Фаворит?
– Зовите меня Джонни.
– Только если вы будете звать меня Янош.
– Договорились.
– Ну что ж… Суть в том, Джонни, как тебе должно быть известно, что эти два амулета – или заклинания, если угодно, – несмотря на множество поверхностных сходств, диаметрально противоположны. Смотри. Возьмем начало. «Fortina mala». «Неудача». Рисунок кажется идентичным. Надо думать, отличаются они неуловимо. Возможно, зеркальные отражения. Текст также очень похож, но совершенно противоположен по значению. Это темное заклинание предназначено для того, чтобы не дать ищущему найти истину. Свеча должна быть не красной, а черной, зажигаться на восходе луны в ее последней четверти. Точно так же требуется повторять слова. Не столь благожелательные, как в первом случае. В твоем же случае мы имеем проклятие, которое накладывается на ищущего.
Ко столу подошел другой официант – в этот раз сомелье. Я это понял по маленькой серебряной чашечке на цепочке, висящей у него на шее. Сабор вернул мне книгу заклинаний. Даже не открывая массивный перечень вин, венгр завел скорострельный разговор на лягушачьем. Закончив заказ, он заверил меня, что договорился о двух бутылках, которые доставят мне массу удовольствия. Первая – «Шабли Монте Де Тоннер» 53-го – прибыла в маленькой горизонтальной корзинке в тот же момент, когда наш официант поставил на столик две тарелочки со стеблями изумрудно-зеленой спаржи, увенчанной икрой.
– Ах… les amuse-gueule, – восторгался Янош, объяснив, что это комплементарные блюда, призванные пробудить рецепторы.
Краткая тихая консультация с официантом довершила наш заказ. Я узнал только слово «canard» – утку. Ученый клоун казался очень довольным собой.
Как только нам откупорили и разлили хрустящее белое вино и мы снова остались наедине, я рассказал Сабору, как много узнал из его книги.
– Пока Берроуз мне ее не одолжил, я и понятия не имел, что у нас с тобой одинаковая цель. – Я пододвинул к нему по столу два снимка Цифера. – Я разыскиваю этого человека.
– Очередной дьяволопоклонник? – усмехнулся Сабор.
– Кое-кто похуже.
Я рассказал кое-что из предыстории и подписал псевдонимы Цифера на соответствующих фото, добавив телефонный номер café-tabac.
– Позвони, если вдруг с ним пересечешься, – сказал я.
– Почему ты думаешь, что я могу водить компанию с обычным фокусником из мюзик-холлов?