Сердце ангела. Преисподняя Ангела — страница 69 из 103

– В докторе Цифере нет ничего обычного. Его нельзя недооценивать. В твоей книге есть над чем задуматься, но на самом деле я не очень интересуюсь прошлым. Я хочу знать, что творится сейчас. Я искал Цифера и в Пасхальное воскресенье попал на черную мессу в катакомбах. Обрядом руководил рукоположенный священник, а не какой-то там расстрига. Через него я вышел на человека, который дал мне этот талисман на удачу. Высокопоставленная шишка в церковной иерархии. То, о чем ты писал, не древняя история. Это происходит здесь и сейчас, прямо у тебя под носом.

Глаза ошарашенного ученого широко раскрылись за очками, губы выкатились, как у золотой рыбки, пока он хватал слова. Официант молча поставил перед нами по миске с золотой каймой. В каждой была пара круглых жареных кусочков, залитых соусом Морне. И снова еда перевесила все.

– Первое блюдо! – объявил Янош. – Quennelles des brochet. Великолепные рыбные кнели – если точнее, муслин, – на подушке из грибного дюкселя.

– Что за рыба-то хоть?

– Brochet. Как это по-английски? Щука!

Легкие и бархатистые кнели напомнили мне фаршированную рыбу в «Карнеги-Дели». Только еще с сырным соусом Морне.

– Замечательно, – сказал я.

– Рецепт отца владельца, вариация оригинального творения Эскофье[237]. – Сабор промокнул губы салфеткой. – Мне интересно знать имя этого священника. А также его руководителя.

– Уж не сомневаюсь. – Я подмел остатки вареных щучьих кнелей. – Может, мы договоримся.

– Я работаю над новой книгой. О том, что происходит у меня под носом здесь и сейчас. Я не могу предложить достойной компенсации. Только удовлетворение от разоблачения древнего преступления.

– Найди Цифера – и мы в расчете. Я расскажу все, что знаю.

Сабор сложил фотографии и убрал во внутренний карман пиджака.

– Понимаю. Значит, теперь мне необходимо cherchez l’homme[238]. – Он достал кошелек и извлек из него визитку. – Вот. Если пожелаешь со мной связаться.

Я осмотрел визитку Сабора. Между его именем, целым рекламным баннером из академических аббревиатур сверху и адресом с телефонным номером вдоль нижнего края одно тисненное слово провозглашало: «Филолог». Я положил карточку в сумку.

– Теперь знаю, кому позвонить, когда захочется говорить на латинском покрасивше, – сказал я.

– Покраси́вее, – шепнул Янош.

Я уже был сыт по горло его выпендрежем и пробормотал «Похренсивее», чтобы он заткнулся.

Мы допили вино. Помощник официанта – басбой – унес пустые миски в тот же миг, когда из-под земли выросли официант и сомелье. Хореография обслуживания была плавная, как в танце. Наш официант пришел в белом фартуке под смокингом. У него было накрытое серебряное сервировочное блюдо, и он поднял крышку-купол с драматическим жестом, явив идеально зажаренную утку с хрустящей кожицей древесно-коричневого оттенка.

– Superbe![239] – восторгался Сабор. – Следи внимательно, Джонни. La préparation du canard au sang[240]. Великолепный и макабрический момент кулинарной драмы.

Басбой подкатил к столу тележку под белой скатертью. На ней было что-то вроде жаровни или мармита с крышкой и гигантское серебряное устройство с большим вентилем сверху. Венгр вернулся в свою стихию – разглагольствовал о еде. Изо всех сил стараясь его игнорировать, я смотрел, как официант поставил сервировочное блюдо и принялся за утку. Отрезав грудку и ноги, он распотрошил и четвертовал тушку. Печень приберег, а все остальное, включая сердце и остальную требуху, сбросил в, как я понял только теперь, огромный пресс и вращал большое колесо сверху, чтобы смять кости, кишки и прочее со слышным хрустом. В сотейник заструились кровь и соки органов.

– Мадера… коньяк fine de Champagne…[241] – бубнил Сабор, пока официант заливал по очереди спиртные напитки в соус, гревшийся над жаровней.

Как все худшие зануды, мой помпезный филолог расстарался описать то, что измученный слушатель и так уже видит.

Сомелье представил Сабору вино в плетеной корзинке, получил одобрительный кивок и с особой осторожностью откупорил бутылку. Плеснул глоток для дегустации. Янош поболтал бокалом красного под носом, сделал осторожный глоток. Глаза у него закатились, как у человека, вознесенного на крыльях любви.

– Кот-де-Нюи, – сказал он с придыханием чистейшего удовольствия. – «Романе-Конти Гран Крю», 1940-й. Ты не отведаешь бургундского лучше.

Сомелье наполнил мой хрупкий бокал, и я пережил похожую вкусовую оргию.

– Замечательно.

Венгр умел выбирать.

– В 1945 году в домене[242] выкорчевали все старые лозы. Филлоксера[243]. «Романе-Конти» не выпускали новый винтаж еще семь лет.

Сабор нудел о чудесах его любимого вина. Я отключился от разговора и сосредоточился на том, как наш официант готовит кровяной соус. Он размазал утиную печень в густеющую массу и выдавил в нее лимон. Нарезав грудку, он разлил вокруг кусочков глубокие лужицы соуса – темные, как шоколад, – и подал тарелки на стол. Рядом басбой поставил две корзинки из серебряной проволоки. Там угнездились какие-то золотые булочки.

– Ах, les magrets, – продолжал Янош, – avec pommes de terre soufflées[244].

Глядеть особо было не на что: утиное мясо прожарки «рейр», залитое густым соусом древесного оттенка. Так посмотреть – вроде бы очередной сет какой-нибудь забегаловки. Доказательство качества для меня всегда было на зубцах вилки. Canard au sang в миллион раз превзошел все мои критерии. Утиное мясо – влажное и нежное, вкус усовершенствован металлической ноткой крови в землистом соусе. Из-за столь дикой и примитивной еды в столь элегантном окружении на ум пришли каннибалы, пожирающие королевскую семью в дворцовой столовой. Сабор ел с закрытыми глазами, тихо постанывая. Я словно подслушивал у спальни.

Не считая превосходной еды и скоростного перевода с латыни, мои вложения в Сабора не окупались. Он больше узнал от меня, а не наоборот. Пока мы ели, много не наговорили – только изредка мурчал от удовольствия Янош и поддакивал я.

– Тебе понравится следующее блюдо, – сказал он, когда официант забрал наши тарелки.

Я не ответил, чувствуя себя в дураках из-за того, что так хлопотал за такие жалкие результаты.

– Что насчет Папы? – выпалил я, желая наскрести хоть какие-то сведения из сусеков ученого-гурмана. – Думаешь, тоже дьяволопоклонник?

– Праведный Иоанн XXIII? Он носит идеальную маску святости. Непревзойденная маскировка, будь он сатанистом. Его предшественник, Эудженио Пачелли, немало бы приобрел от подобного набожного камуфляжа.

– Пий номер двенадцать. Имя выбрал правильное[245].

– Ужасный человек, якшавшийся с нацистами. Как можно сомневаться в его злодейских верованиях? Пачелли подписал Конкордат, когда был кардиналом и государственным секретарем Ватикана. Из-за одного уже пакта Святого Престола с Гитлером на него указует обвиняющий перст. Пачелли сделал ряд антисемитских заявлений, когда служил папским нунцием в Германии, – очередное доказательство его черной натуры.

– А что насчет тебя? – спросил я. – Веришь в Бога? Или рай? Ад? Хоть во что?

– Я верю в пари Паскаля.

– Это что?

– Блез Паскаль был французским философом семнадцатого века. А также физиком и математиком. Его самая известная работа – его же последняя. Pensées, недописанная при жизни. Переводится как «Мысли». В ней Паскаль постулировал свое «пари». Все человечество ставит свою жизнь на существование Бога. Ставки бесконечны. Либо вечность блаженства в раю, либо вечное проклятье в аду. Паскаль заявлял, что если есть хоть малейший шанс существования Бога, то рациональный человек должен ставить на Него. Он получит все, если выиграет, и ничего не потеряет, если нет.

– Я ставлю только на верняк, – сказал я.

– В таком случае, Джонни, твоя лучшая ставка – на смерть.

Сабор прекратил пустословие, стоило официанту поставить перед ним блюдо. У этого типа могучий мозг принимал приказы от бездонного брюха. Я получил то же блюдо – жареную утиную ножку в сопровождении беарнского соуса и зеленого салата. Янош вгрызся и снова начал постанывать.

– Почему ты так уверен, что у Папы Иоанна рыльце не в пушку? – вклинился я.

– Ты же читал мою книгу? – Непонятно, что вызвало неудовольствие на лице Сабора: то, что его оторвали от еды, или то, что читатель не понял его труд. – Каждому Папе вовсе необязательно сотрудничать с Сатаной. Хорошим человеком с чистой душой могут легко манипулировать дьявольские советники. Правильное слово, нашептанное кардиналом-дьяволопоклонником. То же относится к любому главе государства.

– Логично. Эта большая шишка, про которую я рассказывал, – кардинал.

Янош отложил вилку – сразу ясно, что эта тема для него волнующая.

– Я так и подозревал. Как мне убедить тебя выдать его имя?

– Никак. Пока сиди ровно.

– Я спрашиваю лишь ради своих исследований.

– Слушай, профессор, я тебе не долбаный ассистент. У меня своих забот полон рот. Когда придет время, я поделюсь тем, что знаю.

Сабор не ответил, и вторую порцию утки мы доели в молчании. Когда осталась только косточка, венгр почмокал губами.

– Ah, délicieux, – вздохнул он, отодвигая тарелку. – А теперь сырная тележка – и можно подумать о десерте.

Это стало последней каплей. Хватит с меня этого прожорливого сукина сына.

– На хрен сыр! – Я положил сумку на колени, думая, как уйти от этого дорогостоящего пустозвона хоть в чем-то поумнее, чем пришел. – Смотри сюда.

Я передал Сабору лист из отеля «Вандом» с оттиском старой монеты из стенного сейфа Крузмарка. Челюсть моего любимого венгра отпала, будто он собрался проглотить бумагу целиком, как какое-то деликатесное лакомство. Страница задрожала у него в руках, пока он вглядывался в два изображения.