– Следующего года я не дождусь. Мне нужно что-то прямо сейчас.
– Понимаю. Я показываю это в знак уважения. «Атташе» представляет собой великий технологический скачок в будущее. Работает на транзисторах, что исключает необходимость в микроформатных трубках. Всего одна батарея. Запись идет не на провод, а на новую магнитную ленту в компактной пластмассовой кассете.
Я ответил Виталу, что его прибамбас, похоже, самая чудная штука с тех времен, как с вавилонского конвейера сошло первое колесо.
– Но прямо сейчас, – сказал я, – я бы послушал про этого малыша.
Витал разлился серенадами о «Лилипуте» – первом транзисторном рекордере «Протоны». Это было главное отличие «Лилипута» от П-55, не считая размера. Обе машинки – ламповые проволочные микрофоны с изоляцией из магниевого сплава, на батарейках. Я спросил о максимальном времени записи. И снова размер играл значение. «Лилипут» работал на специально разработанной батарее меньшего размера и меньшей мощности, чем батареи в П-55. Здесь Витал придвинулся, как заговорщик. «Лилипут» не способен обеспечить четыре часа работы, обозначенного «Протоной».
– Более разумной оценкой будет три, – сказал он.
– Что насчет П-55?
– Стандартная модель записывает более двух с половиной часов. Долгоиграющая версия способна на пять.
– Возьму долгоиграющую. Сколько весит?
– Восемьсот грамм. Семьсот пятьдесят без батареек. Двадцать шесть унций[260].
Почти килограмм. Не самая легкая штука. Как таскать в кармане кирпич. Витал начал речь, расхваливая аксессуары. Эластичная хлопковая сбруя, чтобы закрепить устройство на груди. Маленький внешний динамик для легкости воспроизведения. Стетоскопные наушники для приватного прослушивания. Я купил все, выложив двести тридцать американских баксов налом. Самая лучшая моя покупка – пьезомикрофон, замаскированный под наручные часы, всего за шесть баксов.
Выходя из шпионской лавочки, я чувствовал себя почти готовым к столкновению с Цифером в Риме. Если удача не подведет, то это не меня нагнут в секретном ватиканском подвале.
Теперь пора подготовиться к встрече со Стерном.
Глава 28
На следующее утро я пару часов игрался с новым шпионским оборудованием, пока наконец не нацепил светлый парик и не оделся по случаю в синий двубортный костюм в тонкую полоску и бордовую шелковую рубашку с темно-зеленым галстуком от «Сулки». При деньгах и успешный, но при этом не канцелярская крыса с дневной работой. У начальника на фотографии в моем паспорте была белая рубашка. Я привесил 38-й под левую подмышку. «Дерринджер» отправился в маленький кармашек в брюках, над правым бедром. Отражение в зеркале в ванной излучало благополучие. Хотелось проверить сообщения в café-tabac, но из-за золотой шевелюры, как у Либераче, пришлось бы отвечать на слишком много вопросов Альфонса.
Далекие колокола пробили час, когда я вошел в «Гран Вефур». Меня громко приветствовал мой личный официант Арман Перрин – «Bonjour, Monsieur Favorite!» – с теплом и фамильярностью, как мы и договаривались по телефону. Я бросил взгляд в зал, сдавая куртку и сумку. В дальнем углу сидел Стерн, чах над пивом. Я знал, что он заявится пораньше. В моем сообщении говорилось «ровно в полдень», и я пришел секунда в секунду. Пусть безмозглый сыскарь думает, что я какой-то воротила, у которого время – деньги. Из тех ребят, что заставляют копов ждать.
Арман провел меня к столу, театрально разыгрывая раболепную услужливость. Стерн поднял взгляд, повел большим носом, но не поднялся навстречу, когда официант выдвинул мне стул. На нем все так же криво сидел все тот же уродливый мохеровый костюм бурого цвета, как в последний раз, когда я его видел. Наверное, других у него и не было. Арман справился по-французски, не желаю ли я «un apéro». Я понял, что он про аперитив. Лягушатники верят, что алкоголь перед едой стимулирует аппетит.
– Que me conseillez-vous? – я спросил, что он порекомендует. Акцент прозвучал как надо.
– Un Lillet blanc, Monsieur Favorite. Il est tres agréable[261].
– Bien. Un nouveau goût pour moi[262].
На это Арман ответил, что новый вкус полезен для души, и удалился с резким поклоном. За то, что помог убедить дуболома из уголовки, будто я знаток местного кваканья, Арман только что заработал большие чаевые.
– Лейтенант Стерн, – сказал я, когда мы остались наедине. – Я Джон Фаворит.
Стерн не ответил, пристально уставившись на меня без выражения.
– Как обращаться к вам, офицер?
– Можешь звать меня «сэр», – буркнул он.
– Да пошел ты! – сорвался я, отодвигаясь из-за стола. – Все, поговорили, до свидания.
– Эй. Остынь. Я не хотел обидеть.
– В последний раз я называл другого человека «сэром» на войне. – Я смахнул воображаемую пылинку с дорогого галстука.
– Да. Я своего старшего тоже ненавидел. Меня зовут Дэн. Где служил?
– Северная Африка, – сказал я. – Будь добр, покажи документы, Дэн. Чтобы все было как положено.
Стерн насупился, выудил бумажник из заднего кармана как раз тогда, когда вернулся с моим бокалом Арман. Очередной скорострельный обмен французским запудрил детективу мозги еще больше. Значок Стерна был приколот к клапану из фальшивой кожи аллигатора напротив пергаминового окошка с карточкой полицейского департамента Нью-Йорка. Я деланно прочитал каждое слово в своих аптечных очочках. Не больно-то мне это было надо. Просто лишний раз измывался.
– Твоя очередь, – прошипел Стерн. Когда он говорил, его губы почти не двигались, как у какого-то третьесортного чревовещателя. – Показывай, что там у тебя.
Я передал Стерну паспорт из сумки. Он уставился в него, переворачивая страницы с внешним безразличием. Показуха. Уловка копа, чтобы замаскировать напряженный поиск улик. Я попивал «Лилле». Слабый цитрусовый привкус, испорченный длительным, горьким, каким-то лекарственным послевкусием. Второй раз не закажу.
– Нашел, что искал? – спросил я.
Стерн вернул паспорт.
– Похоже, много путешествуешь, – сказал он.
– Дела.
– И какие это дела?
– Разные. Недвижимость. Денежный рынок. Импорт. Экспорт. Что угодно, где можно честно заработать на жизнь.
– Почему ушел из шоу-бизнеса?
Я допил «Лилле».
– Сказать по правде, меня из него ушли. Ранение в Тунисе. Больше года провел в госпитале. Еще два – психотерапия.
– Что за психотерапия?
– Психоанализ. Остался с небольшой контузией. Мозгоправ был за мой счет. Армия наплевала на меня и забыла. А когда я наконец пришел в себя, дни больших групп уже были почти сочтены. Я нашел другой род занятий.
Стерн буравил меня взглядом так, что я почти слышал, как вращаются все две его ржавых шестеренки. Он сосредоточился на моем носе, пытаясь все сложить в уме.
– Пялишься на нос? – огрызнулся я.
– Да. Можно сказать и так. Видел только один такой рубильник. Что случилось, какая-то военная травма?
– Рак.
Тут он присмирел. Никто не любит болтать об этой хреновине. Боятся заразиться. Я гадал, как Стерн прознал о неудачной пластической операции Гарри Ангела. Здесь ему надо было отдать должное.
Вернулся за нашими заказами Арман. Стерн беспомощно посмотрел на меню.
– Ты знаешь язык, Джон. Выручай. Я здесь и пива с трудом допросился.
– Что хочешь?
– Стейк будет в самый раз.
Я заказал entrecôte à la bordelaise для легавого и noix de ris ris de veau Brillat-Saverin[263] для себя. И бутылку «Сент-Эмильона» вдобавок.
– Итак, что стряслось, лейтенант? – спросил я, когда Арман вышел за пределы слышимости. – Ты же не приехал в самый Париж за автографом какого-то бывшего крунера.
– Твоя правда, Джонни. За твоим гребаным автографом я бы и улицу не перешел. Расскажи, что знаешь об Уоррене Вагнере.
Обожаю копов. Предсказуемые, как щенята. Как только думают, что прижали тебя, сразу становятся грознее некуда. Не на того напал.
– Мало что могу рассказать. Он был моим агентом. Не виделись с тех пор, как меня призвали в 43-м.
Стерн наклонился, взял манильский конверт с красочного ковра. Достал из него фотографию и придвинул мне.
– Он?
Я долго всматривался в рожу Уоррена Вагнера-младшего, напоминавшего Хауди-Дуди[264].
– Нет. Эту пташку никогда не видел.
– Это Уоррен Вагнер-младший.
– Может быть. Не знаю никакого младшего. Двадцать лет назад, когда Уоррен со мной работал, ему было под полтинник. Все закончилось, когда меня призвали.
– Значит, это его сын. Управлял агентством по поиску талантов в Брилль-билдинг.
– Видимо, унаследовал от старика. Так из-за чего сыр-бор?
– Пару недель назад Вагнера-младшего обнаружили убитым в мужском туалете в Айдлуайлде. В тот же день, когда ты вылетал авиакомпанией TWA в Париж.
– Совпадение – не преступление.
Стерн достал из конверта вторую фотографию и передал мне.
– Расскажи об этом, – сказал он. Это был глянцевый рекламный снимок. Я видел его три недели назад в отделе новостей «Нью-Йорк Таймс».
– Вот это ностальгия. Гарлем. Наверно, около 1940-го. Публиковали в «Лайфе». Негр-пианист – Эдисон Свит. Мы звали его Ножка Свит. Знаменитый левша.
– Больше нет. Ножку Свита убили где-то три недели назад.
– Это даже не совпадение. Я был в Токио.
Стерн достал из конверта очередной снимок А4. Промо-фотография меня родимого в восемнадцать лет, с зализанным черным помпадуром.
– Ты?
– Я в те годы был настоящим красавцем.
– Когда начал красить волосы?
– Наоборот. Паук Симпсон просил меня тогда краситься. Чтобы быть похожим на крунеров-итальяшек. Расс Коломбо. Перри Комо. Луи Прима. Всякие макаронники.
Мне не нравилось, к чему все идет. Пронырливый коп вышел на след. Я снова отступал. Меня спас Арман, когда пришел и открыл бордо. Стерн сказал, что предпочитает еще пиво. Зачем переводить хорошее вино на невежественного ублюдка.