Молчание на другом конце провода. Я чувствовал, как Стерн все обдумывает. Пытается решить, говорить мне или нет, что Епифания мертва. Я пошел на риск, назвав ее имя.
– Ладно, – сказал наконец Стерн. – Надо поговорить лично. Сегодня.
– Не выйдет.
– Почему?
– У меня свидание.
– Ладно. Тогда завтра. Оплатишь мне еще один обед.
– Забудь, – сказал я. – У меня деловая договоренность. Встречи все утро и весь день. Впрочем, я согласен стать твоей наживкой в полночь.
Снова молчание Стерна.
– Щедро с твоей стороны, Фаворит, – ответил он наконец. – А где это самое «Лапп Инна Жиль»?
– «Лапан Ажиль». Л-а-п-и-н. Следующее слово – А-ж-и-л-ь. Переводится «проворный кролик». Кабаре на Монмартре. Знаменитое и старинное. С середины прошлого века. Район безлюдный. Почти деревенский. Там через улицу виноградник. Не могу сказать точный адрес, но тебя довезет любой таксист. Спроси в своем отеле. С моей стороны только одно затруднение.
– И какое же?
– Ты говорил, этот твой субъект, Ангел, – убийца. С чего ты взял, что он не хочет меня убить?
– Собственно говоря, скорее всего, хочет.
– Слушай, лейтенант, я не прочь ловить рыбку на живца – главное, чтобы самому не стать дохлятиной.
– Расслабься. Ангел не пристрелит тебя на месте. Такие сукины дети любят убивать медленно и со вкусом. Может, еще попытает немного. Но ты будешь в безопасности. Я все время буду за тобой приглядывать.
– Приведешь отряд французских копов?
– Ни хрена! Это мой арест. Не позволю испортить все дело какой-то шумной ватаге, которая даже не говорит по-английски.
– Не знаю. Как по мне, это рискованно.
Стерн кашлянул:
– Все риски я беру на себя.
– Черт с ним, – сказал я, изобразив нервный смешок. – Живем только раз.
– Вот это настрой. Если выгорит, наш департамент будет тебе должен до гроба.
– А заплатит за гроб, если мы проколемся?
– Может, цветочки пришлют, – сказал Стерн без намека на юмор. – И последнее. Ты правда отец внебрачной дочки Евангелины Праудфут?
– Впервые это слышу. Пора бежать, детектив. Завтра вечером буду в «Лапан Ажиль». Незадолго до полуночи выйду и буду стоять под деревом у входа, как он и просил. Закурю сигарету, чтобы ты меня не пропустил.
– Похоже на план. Придержи у себя записку Ангела. Мне она понадобится, когда я защелкну на нем наручники.
– По рукам, – сказал я и повесил трубку.
Когда я выдал Альфонсу 500 франков за телефонный звонок, он уговорил задержаться на рюмку. Налил нам по бренди, и мы поболтали о лошадиных скачках. Без пятнадцати восемь я снялся с места. Надо было встретиться с Сабором. Я решил пройтись и пошевелить мозгами. Час до заката – мое любимое время дня: тени наполняют каньоны города, а небо над головой все еще молочно-синее. Я всегда был совой. Концерты группы кончались за полночь. В потерянные годы на работе частного сыщика не давали уснуть всенощные слежки. Мой Владыка Сатана требовал проводить ритуалы в темноте.
Иронично, что дьяволопоклонник отправился убивать дьявола. Это не имело никакого отношения к войне со злом. Зло никуда не денется. Как там писал Янош? Диалектика Гегеля? Противоположные силы. Свет и тьма. Добро и зло. На этом балансе работала вселенная. Христос умер почти две тысячи лет назад, а его послание о любви выжило. А когда я прикончу Цифера, ведьмы и колдуны по-прежнему будут собираться в полночь, чтобы праздновать черный шабаш. Так мир и крутится.
Я свернул на рю де Эколь около пяти минут первого, потратив всю прогулку на умствования вместо того, чтобы подогнать мысленный график под завтрашние дела. И к черту. Я знал, что нужно делать. Планы могут пойти под откос, как их не продумывай. Умный комбинатор знает, когда расслабиться. Кое-что лучше предоставить удаче.
Сабор ждал, упулившись в книгу, за тем же столиком в брассерии «Бальзар», где мы ужинали вчера. Я повесил бушлат и оставил саквояж и пальто у круглой металлической вешалки.
– Bon soir, János, – сказал я, положив наплечную сумку рядом со стулом.
– Salve, Ioannes, – приветствовал меня на латыни Сабор. – Quid agis? – другими словами: «Здорово, Джон, как жизнь?»
– Bene sum, – ответил я. – Gratias tibi, – «Хорошо, спасибо».
Так мы игрались, пока официант не принял заказ. Разрыв сил был очевиден: чемпион-тяжеловес против легковесного претендента на «Золотые перчатки». Янош научил меня простым ответам. И все равно я быстро исчерпал словарный запас. Из далеких воспоминаний всплывала позабытая латынь. Слова, знакомые двадцать лет назад. Sacrificium. Tormentum. Sanguinem. Malum[271].
Мы продолжали. За едой я спрашивал переводы фраз. Хотел научиться говорить что-нибудь вроде «я не понимаю» и «повторите, пожалуйста». Удобней тянуть время, если станет горячо. Янош давал ответы, пока нарезал бараний окорок на кусочки, словно какой-то жеманный педик: с ножом в правой руке, вилкой в левой, зубцами вниз. Прям выбесил меня. Я рвал свое жаркое из курицы руками, будто варвар. Вот как это делается в Америке. Вытер жир с губ тыльной стороной ладони.
Скрупулезный и чопорный, Сабор игнорировал мои отвратительные манеры.
– Незачем учить все и сразу, Джонни, – сказал он, насаживая на вилку крошку баранины. – В нашем распоряжении два вечера. Язык проще усвоить, если потреблять его маленькими порциями.
– Не угадал, Янош. – Я облизал пальцы. – Пока что это наш последний урок. Завтра вечером у меня дела. Во вторник я отбываю в Рим.
– Почему так рано?
– Еду на поезде. – Кислое выражение Сабора, как у строгой училки, сообщило мне, что он недоволен. – За пару дней все равно не научусь болтать, как Папа, – сказал я.
– Sans doute, mais…[272] Чем больше готовишься, тем лучше.
Мы доели. Я заказал вторую бутылку вина. Янош потерял в меня всякую веру. В его глазах не осталось надежды. Мы потягивали вино. Я вытягивал из него новые слова. Сабор практически не старался. Не вкладывал усилия. Когда мы пожали руки у дверей, я видел в его глазах, что он считал меня мертвецом.
– Удачи, Джонни.
– Спасибо. – Я сжал его руку. – Увидимся на следующей неделе.
– Peut-être, – ответил с печальной улыбкой Сабор.
Это самое скорбное «может быть» не выходило у меня из головы всю дорогу до «Барона Самеди». В такси я размышлял о Яноше. Он думал, что я не готов для работы под прикрытием. Себя Сабор считал более подходящим кандидатом. Он же шпион, подкованный в латыни. Он не знал, что я пятнадцать лет проработал шпиком в Нью-Йорке. Профессор видел во мне всего лишь какого-то бывшего поп-певца. Только ли о сожалении говорила его жалкая улыбка? Бедный старый Джонни идет на смерть? Или здесь имелся более зловещий подтекст? Может, Сабор меня продал?
Я поднялся в квартиру Бижу и сложил сумки в чулане в коридоре. У Яноша не было правдоподобных поводов для предательства. Если все выгорит, он только выиграет от закрытой информации. Я бросил газеты на софу в гостиной. Даже если двину кони – не беда. Сабор не при делах. Он ничем не рисковал. Подчиняться страху – всегда ошибка. Мне просто надо выпить. Найти Бижу в темном ночном клубе оказалось практически невозможно. Я ждал у бара, послав весточку через официанта. Через несколько минут она вырвалась из теней, как восстающее солнце, – великолепная в платье из золотого ламе.
Мы целомудренно поцеловались. Бижу жестом попросила у бармена бутылку шампанского. Я бы не отказался от чего покрепче, но удовольствовался шипучкой, чтобы не огорчать ее. Ее еще ждала работа, и после единственного бокала она ускользнула обратно в темноту. Я забрал двойной снифтер коньяка с собой наверх и уселся на софе с газетами. Аккуратно прочитал. Не все статьи. Кому какое дело, что Китай сожрал Тибет? Мне ли не насрать, если Фидель Кастро планировал нанести визит в Вашингтон в этом месяце? Заголовки с первого взгляда говорили, надо читать статью или нет. Я искал что угодно об Итане Крузмарке.
Буде тело корабельного магната-дьяволопоклонника найдено в туннеле метро, это бы вошло в мировые новости. Я не нашел ни единого слова. Ничего. Rien. Перепроверив имена в колонке некрологов, я все равно остался ни с чем. Отсутствие новостей – лучшие новости. Пока официально Крузмарк жив, шекель Иуды номер тринадцать не будет приглашением на мою собственную казнь.
Глава 32
Я резко очнулся ото сна, в котором убивал Луи Цифера. Он вытянулся на спине, в смокинге доктора Цифера по моде мюзик-холлов. Его руки и ноги были привязаны к большому жертвенному камню кожаными ремнями. Цифер смеялся, пока я кончиком атаме срезал пуговицы с его белого вечернего костюма. Единственный взмах раскроил его живот, обнажая спутанный пудинг из кишок. Потроха пульсировали и шевелились. Из внутренностей вырвалась туча огромных крылатых насекомых. Клыкастые и отвратительные, размером с птиц, они накинулись на мое лицо. Я закричал, отмахивался. Вскочил в поту, пока сердце билось в груди.
В сумерках спальни рядом со мной тихо лежала Бижу, ее дыхание было ровным и медленным. Она пришла в постель около 3:00, закрыв клуб. Когда я сказал, что мне придется уйти рано утром, она не спорила. Бижу нравилось начинать утро с перепихона. В этот раз она сделала мне поблажку.
В полвосьмого я пошлепал в душ. К восьми был вымыт, выбрит, одет в повседневные чинос, свитер и замшевую ветровку. Натянул бушлат, потому что не хотел таскать его в руках. На улице было пасмурно, но пока что приятно и сухо. Оттого что оставил вчерашние шмотки в чулане Бижу, я чувствовал себя олухом. Стоит мужику расслабиться со своей дамой – и он будет на шаг ближе к Дагвуду Бамстеду[273].
Я дошел до станции метро «Ле-Аль» с саквояжем «Гурка» в руке и сумкой на левом плече. После утренних дел весь день казался свободным. Я отдал в киоске пятьдесят центов за «Семен де Пари», чтобы узнать, что творится в городе. Утренний час пик означал, что во время короткой поездки под рекой можно постоять и почитать. От бульвара Сен-Жермен было рукой подать до улицы Жи-ле-Кёр через лабиринт узких ходов, испещрявших древний квартал.