– И что вы думаете?
– Ни имею малейшего понятия. В последний раз я работал с Уорреном Вагнером в 1943 году. Пикирующий бомбардировщик фрицев в Тунисе положил конец моей карьере в шоубизе. Когда Ангел устроил резню, меня не было в стране.
– Вы путешествовали по Японии?
– Верно. Ангел убивал людей из моего прошлого. Как в каком-то детективном романе. Стерн думал, что он охотится и за мной.
– Почему?
– Не представляю. Лейтенант не объяснял.
Инспектор Ленуар достал из папки глянцевую фотографию А4. Даже не глядя, я знал, что это мой рекламный снимок в восемнадцать лет.
– Вы были красивым молодым человеком, мсье Фаворит. – Он положил снимок на стол передо мной. – Есть такой тип психопата, который охотится на знаменитостей. Возможно, они верят, что если убьют кого-нибудь знаменитого, или похитят, или изнасилуют, то приобщатся к их сути, их душе.
– Я не знаменитость, – сказал я. – Может, был лет двадцать назад, но это давно и неправда. Зачем кому-то гоняться за бывшей недозвездой?
– Мозг преступника – непостижимый лабиринт, – ответил Ленуар. – Зачем эти чудовища насилуют маленьких детей? Или пытают своих жертв часами, даже днями? Отбросы способны на любую жестокость.
Я знал, что это правда. Я убил человека и съел его сердце.
– К счастью, единственное, что хотят у меня оттяпать злобные ублюдки, с которыми я имею дело, – это мою долю прибыли.
– Такой красивый человек. – Инспектор взял снимок. – Когда вы начали красить волосы?
Я толкнул ему муру про то, будто Паук просил краситься под итальяшку. Вряд ли он купился. Но вида не показал. Ленуар был слишком хорош.
– Я полагал, вы итальянец. Что у вас за происхождение?
– Скорее всего, немец. Моя фамилия при рождении – Либлинг. Я вырос в приюте.
– Очень американская история. Из грязи в князи. – Инспектор сунул фотографию обратно в папку. – На сегодня все, мистер Фаворит. Как долго вы пробудете в «Калифорнии»?
– Это зависит от успеха моей новой сделки.
– Пожалуйста, держите меня в курсе изменений адреса. Благодарю за потраченное время.
И на этом все. Управились за двадцать минут. Я вышел из кабинета Ленуара и побрел по коридору, пытаясь вспомнить, откуда пришел. Мозг гудел от неизвестных возможностей. К чему клонил инспектор? Я видел, как он приглядывается к моему распухшему носу, но ни разу о нем не заговорил. Ни разу не сказал, как тот похож на шнобель Гарри. Даже не известил о смерти Стерна. Не упомянул и о Саборе – хотя мог и не знать, что мы с Сабором были знакомы. Шутка про мои светлые волосы была намеком. Ленуар что-то задумал. Жаль, я не мог его просто убить и забыть. Нужно было посидеть в тишине и все обдумать.
Глава 41
Выходя из Префектуры, я чувствовал, что за мной следят. Логично, что Ленуар приставил ко мне хвост. Шагая вдоль по рю де Лютес, я заметил слева станцию метро, а за ней – красочное оживление цветочного рынка. Подумал было сбросить хвост в лабиринте лотков под этими длинными павильонами в стиле ар-нуво, но не стал делать крюк. Хватит с меня плутаний в толчее.
Плоские башни-близнецы Нотр-Дама обещали если не спасение, то хотя бы уединение. Я поторопился через площадь Парви на рю Кюатр-Нотр-Дам вдоль северной стены собора. Задержавшись у входа, оглядел ближайших гуляющих, зафиксировал в памяти. Мой хвост ни за что не последует в северную башню. Здесь только один выход. Он будет ждать меня на улице. Я заплатил мелочь за вход и полез по лестнице. В конце книги Сабора было о том, что местные горгульи – демонические образы. Похоже, идеальное место, чтобы собраться с мыслями.
Еще Янош назвал точное число ступенек. Насколько я помнил, около 300. Я преодолел все, выйдя в верхней часовне башни, где на собрание древних статуй глазела кучка японских туристов. Еще несколько ступенек вели на платформу южной башни. Там стояла другая группка, наслаждаясь видами. Я прогулялся вдоль парапета, любуясь резными чудовищами, обозревавшими Париж. «Можно ли усомниться в их демоническом происхождении?» – писал Янош о средневековых горгульях. Страшнее Квазимодо – они бы не выбивались из интерьера в подземелье Сатаны под башней Николая V.
Они были по мне. Путевые ребята, что тут скажешь. Я подумал о турне с группой горгулий. «Джонни Фаворит и Адские гончие». Каждая гротескная статуя отличалась характером. Один крылатый чудик положил подбородок на ладони, потерявшись в злодейских мыслишках. Другой сжимал жертву за ноги, облизывая ее длинным языком, словно леденец. Я постоял у каждого, пытаясь найти своего духовного брата. Правильный демон мог натолкнуть на мысль. Подарить ключ к дилемме.
У всех ублюдков была одна общая черта. Необузданная злобность. Что бы там ни было, пощады от них не дождешься. Не умели сдаваться. Как мурены и ядозубы – стоило им впиться в тебя клыками, как челюсти уже не разжать. Ценный урок. Я не мог убить Цифера. Почему бы не причинять ему вечные страдания? Быть постоянной занозой в заднице. Доставлять нескончаемую боль ради одного незамутненного удовольствия.
И в моем распоряжении имелись для этого средства. Тайны Собора Тридцати – могущественное оружие. На их тайных встречах звучали секреты, которые Цифер явно хотел сохранить. Каждое слово с последнего собрания осталось на моем диктофоне. Кто знает, какой яд кроется в этих записях? Единственная проблема была в незнании латыни. Без Яноша у меня не осталось никого, кто бы мог перевести древний язык. Для меня дела Собора Тридцати оставались китайской грамотой.
В раздумьях я выбрел на выступающий угловой балкон и облокотился на балюстраду, с парочкой подозрительных монстров о волосатых ляжках по бокам. Погрузившись в мысли, я уставился на запад, на реку и далекий булавочный шпиль Эйфелевой башни. Внизу тягуче текла свинцовая Сена. Я видел мост Сен-Мишель и средневековую башню Сен-Жермен-де-Пре на Левом берегу – мой район раскинулся вокруг них, как серое лоскутное одеяло.
На набережной выше моста Неф я заметил старый ресторан, «Лаперуз», где я, поджидая, когда проявятся фотографии с кардиналом Латуром, пировал и пел всю ночь, пока владелец подыгрывал на скрипке. Топо, так его звали. Тот еще персонаж. Говорил на шести языках. В мыслях промелькнули его слова: «Романские языки – не проблема для любого, кто подкован в латыни». Топо знал латынь!
Я посмотрел на часы. Пять минут четвертого. Если пошевелиться, я успею в банк за вещами, пока он не закрылся в четыре, и забронировать место в «Лаперузе» на то время, когда ко мне сможет присоединиться владелец.
Первым делом, вернувшись в номер, я проверил пол у комода. Ковер у изгибающихся ножек усеивало конфетти из туалетной бумаги. Кто-то выдвигал ящики. Горничной это делать ни к чему. Стопка газетных статей с пометками, лежавшая на столе, выглядела так, будто ее кто-то пролистнул.
Зазвонил телефон. Консьерж подтверждал, что мне забронирован столик в «Лаперузе» на девять. Мсье Тополински с радостью ко мне присоединится. Он предоставит вино и принесет скрипку. Повесив трубку, я решил, что парни Ленуара наверняка следят за моими звонками из отеля. Отныне буду пользоваться телефоном в номере, только чтобы заговаривать им зубы.
Пафосный прикид и солидный адрес подействовали на таксиста, когда я попросил его подождать. Он не свалил, пока я добежал через арку в свой коттедж во дворе. Там я прихватил П-55 вместе с наушниками и мини-динамиком, забрал запись из денежного пояса, запер жилье и вернулся на заднее сиденье меньше чем за три минуты. После многих лет, когда меня гоняли все кому не лень, здорово было для разнообразия испытать почтительное обхождение.
Такси высадило меня на набережной перед «Лаперузом» без пяти девять. Когда я вошел в ресторан, за мраморной стойкой была дочь Тополински. Она сказала, что отец ждет наверху, в «le Salon de la Chasse»[301]. Я сказал, что знаю дорогу, и поднялся по винтовой лестнице. Топо я отыскал в маленьком cabinet particulier[302] размером с коробку для конфет, где на обшитых панелями стенах висели охотничьи сценки в витиеватых рамочках. Он сидел в зеленом парчовом жилете и с яркой бабочкой за овальным столиком под белой скатертью, на котором поблескивали хрусталь и серебро. В канделябре мерцали четыре красные свечи. Из ведерка со льдом выглядывало тонкое горлышко бутылки.
– Bon soir, Джонни, – сказал Топо. За такую улыбку убил бы любой политик.
Я сел напротив, пока Топо откупоривал бутылку и наполнял два высоких бокала игристым.
– Волшебство шампанского, – сказал я, пытаясь ему польстить. – Пузырьки скрытого смеха.
– Pas de Champagne, mon ami[303]. – Он постучал пухлым пальцем по этикетке. – Crémant de Bourgogne[304]. Жемчужина среди белых бургундских.
Мы чокнулись и выпили. Поболтали за жизнь. Обсудили мою поездку в Рим, ни разу не упоминая Ватикан. Топо понравилось, что я пел вместе с Бриктоп спустя двадцать лет. Моя сказочка про возвращение зацепила его за живое. Тополински умолял о парочке дуэтов перед ужином и позвонил прислуге. Когда появился один из его древних официантов, вежливо покашляв за дверью перед тем, как войти, Топо настоял, что закажет для нас обоих.
Я во всем ему подыгрывал. Топо напиликивал на скрипке второразрядные риффы Граппелли, пока я мычал полузабытые вариации «Someone to Watch Over Me» и «Blues in the Night». Он улыбался так, будто мы группа Бенни Гудмана на сцене Карнеги-Холла, и умолял спеть на бис после ужина.
Начала прибывать процессия подносов с накрытыми блюдами. Топо объявлял каждое, поднимая крышки одну за другой. «Timbale des Augustins… Homard américain avec filets de sole pochés et quenelles de brochet… Les rognons de veau braisés… Poularde poelée Docteur… La selle d’agneau Delorme…»[305]