Убедившись, что правый лифт поднял Эпифани на одиннадцатый этаж, я вошел в соседний, попросив лифтера отвезти меня на девятый.
На этаж Маргарет Круземарк я поднялся по пожарной лестнице, оставляя позади лихорадочный ритм чечеточного класса и далекие переливы сопрано. Через несколько секунд я оказался у двери со знаком «скорпиона»…
Положив «дипломат» на потертый коврик, я щелкнул замочками. Сверху в «аккордеонных» перегородках торчали пачки липовых формуляров, придающие чемоданчику официальный вид, но под фальшивым дном я хранил свой профессиональный инструмент: «набор грабителя» из особо прочной стали, контактный микрофон с миниатюрным магнитофоном, десятикратный бинокль фирмы «Литц», фотоаппарат «Минокс» с подставкой для пересъемки документов, коллекция отмычек, никелированные стальные наручники и заряженный «Смит и Вессон-Сентенниэл» 38-го калибра с корпусом из облегченного сплава.
Я извлек контактный микрофон и подсоединил к магнитофону наушник. Это была отличная штука. Стоило поднести микрофон к поверхности двери, и я слышал все, что происходило в квартире. Если рядом кто-то появлялся, я ронял магнитофон в карман рубашки, а наушник сходил за слуховой аппарат.
Но коридор пока был пуст — лишь эхо вибрирующего сопрано сливалось где-то вдали с фортепианными арпеджио. В комнате был слышен голос Маргарет Круземарк:
— Мы не были близкими подругами, но я очень уважала твою мать.
Эпифани что-то пробормотала в ответ, и предсказательница продолжала:
— Я часто виделась с ней перед тем, как ты родилась. Она владела «силой».
— Вы долго были обручены с Джонни?
— Два с половиной года… Со сливками или с лимоном, дорогая?
Очевидно, пришла пора чаепития. Эпифани выбрала лимон и сказала:
— Моя мать была его любовницей, когда вы были с ним помолвлены.
— Милое дитя, не думаешь ли ты, что я этого не знала? У нас с Джонни не было друг от друга секретов.
— Поэтому вы с ним и порвали?
— Наш разрыв — всего лишь измышления прессы. У нас имелись свои причины, чтобы сделать вид, будто мы порвали отношения. По сути, мы никогда не были так близки друг другу, как в последние месяцы перед войной. Наши отношения выглядели необычно, я не отрицаю. Полагаю, ты воспитана достаточно свободно, чтобы не поддаваться буржуазным предрассудкам. Правда, твоя мать была полна предрассудков.
— Что может быть буржуазнее, чем «менаж а труа»?
— Это не было «менаж а труа»! Не думаешь ли ты, что мы создали некий ужасный уголок секса?
— Не имею ни малейшего понятия о том, что вы «создали». Мама никогда не говорила мне об этом.
— А к чему ей было говорить? Насколько я знаю, Джонатан мертв и похоронен.
— Но он жив.
— Откуда ты знаешь?
— Просто знаю.
— Никто не расспрашивал тебя о Джонатане? Ответь, дитя — от этого могут зависеть наши жизни.
— Почему?
— Не спрашивай. Так значит, кто-то расспрашивал о нем, да?
— Да.
— Как он выглядел?
— Обыкновенный мужчина, ничего особого.
— Он не казался здоровяком? Не то, чтобы толстым, но с излишним весом? Неряшлив? Ну, по части одежды: мятый синий костюм и туфли, нуждающиеся в чистке. Черные усы и короткие, седеющие волосы?
— И добрые голубые глаза, — добавила Эпифани. — Их замечаешь в первую очередь.
— Он не назвался Энджелом? — в голосе Круземарк послышались нетерпеливые нотки.
— Да. Гарри Энджел.
— Чего он хотел?
— Он ищет Джонни Фейворита.
— Зачем?
— Он не сказал мне зачем. Он детектив.
— Полицейский?
— Нет, частный детектив. Что все это означает?
Слабо звякнул фарфор, и Маргарет Круземарк сказала:
— Я не уверена, что знаю. Он побывал здесь. Но не сказал, что он — детектив; притворился клиентом. Я знаю, это покажется грубостью, но я должна попросить вас немедленно уйти. Мне и самой нужно выйти. Боюсь, это срочно.
— Вы думаете, что мы в опасности? — голос Эпифани дрогнул на последнем слове.
— Не знаю, что и думать. Если Джонатан вернулся, может случиться все что угодно.
— Вчера в Гарлеме убили одного человека, — выпалила Эпифани. — Моего друга. Он знал маму, и Джонни тоже. Мистер Энджел расспрашивал этого человека.
Послышался скрип стула по паркету.
— Теперь мне пора идти, — сказала Маргарет Круземарк. — Живо, я возьму твое пальто и мы спустимся вместе.
Я сорвал с двери контактный микрофон и, выдернув из аппарата наушник, сунул все добро в карман пальто. Держа «дипломат» под мышкой, я промчался через длинный коридор будто гончая, нагоняющая зайца. Ухватившись за перила для равновесия, я понесся через четыре, а то и пять ступеней вниз по пожарной лестнице.
Ждать лифта на девятом этаже было слишком рискованно из-за большой вероятности очутиться в одной кабине с двумя леди, поэтому я бежал по пожарной лестнице вплоть до пустого вестибюля.
Я выбежал на тротуар и, спотыкаясь, пересек Седьмую-авеню, не обращая внимания на уличное движение. Очутившись на противоположной стороне, я начал прохаживаться у входа в здание Осборн-Апартаменте, сипя будто жертва эвфемизмы. Проходившая мимо гувернантка с детской коляской сочувственно поцокала языком.
Глава двадцать шестая
Эпифани и Круземарк вышли из здания вместе и прошли с пол-квартала до 57-й улицы. Я двигался прогулочным шагом по противоположной стороне авеню, держась вровень с ними. На углу Маргарет Круземарк нежно поцеловала Эпифани в щеку, будто тетушка, прощающаяся с любимой племянницей.
Когда зажегся зеленый сигнал светофора, Эпифани направилась через Седьмую-авеню в моем направлении. Маргарет Круземарк лихорадочными взмахами руки останавливала проходящие такси. Я подозвал к тротуару новенький «кэб» с включенным фонарем на крыше и влез внутрь прежде, чем меня заметила Эпифани.
— Куда едем, мистер? — осведомился круглолицый таксист.
— Хочешь получить пару долларов сверх счетчика?
— А что ты задумал?
— Проследить за машиной. Остановись-ка на минутку у «Русской чайной».
Он сделал, как я просил и повернулся, чтобы посмотреть на мои документы. Я позволил ему взглянуть на «почетный жетон», пришпиленный к бумажнику, и сказал:;
— Видишь даму в твидовом пальто, которая садится в такси возле Карнеги-Холл? Не упусти ее.
— Это пара пустяков.
Указанное такси вдруг резко развернулось на 57-й улице. Нам удалось повторить маневр, не привлекая к себе внимания, и мы тронули следом по Седьмой-авеню, держась за пол-квартала от них. Круглолицый поймал мой взгляд в зеркальце и улыбнулся:
— Ты обещал пятерку, парень, верно?
— Пятерку и получишь, если тебя не заметят.
— Я в этом деле дока.
Мы проехали по Седьмой до Таймс-сквер, и тут первое такси свернуло налево и помчалось по 42-й улице. Искусно маневрируя среди потока машин, мы держались достаточно близко. Однажды, видя, что мы отстаем, таксист газанул и проскочил на красный у Пятой-авеню.
Два квартала между Пятой и Гранд-Сентрал были забиты транспортом, и движение резко замедлилось.
— Видел бы ты это местечко вчера, — извиняющимся тоном произнес Круглолицый. — Тут был парад в честь «Святого Пэдди». Заварили кашу на весь день…
«Кэб» Маргарет Круземарк снова повернул к центру на Лексингтон-авеню и остановился у Крайслер-Билдинг. На крыше такси вспыхнул индикатор «свободен».
— Останови-ка здесь, — приказал я, и Круглолицый подъехал к Чэнинг-Билдинг. На счетчике набежало полтора доллара. Я протянул ему семь — он отработал их до единого цента.
Я зашагал через Лексингтон-авеню. Маргарет Круземарк уже исчезла. Но это не имело значения. Я знал, куда она направляется. Пройдя через вращающиеся двери и очутившись в угловатом, отделанном хромом и мрамором вестибюле, я выяснил в справочном бюро, что компания «Круземарк Маритайм Инкорпорейтед» находится на сорок пятом этаже.
Уже выйдя из лифта, я передумал встречаться с Круземарками лицом к лицу. Сейчас они с легкостью могли побить все мои козыри. Дочь выяснила, что я разыскиваю Джонни Фейворита, и помчалась прямо к папаше. Видно то, что она хотела ему сообщить, было слишком важно, чтобы довериться телефону. Я начал было жалеть о том, что не могу услышать их дружескую беседу за семейным столом, но к счастью, в эту, минуту заметил мойщика окон, собирающегося приступить к работе.
Лысый, пожилой, со вдавленным носом бывшего боксера мойщик шел по блестящему коридору, фальшиво насвистывая прошлогодний шлягер «Птичник». На нем был зеленый комбинезон, а крепления пояса безопасности болтались позади, напоминая пару расстегнутых подтяжек.
— Минуточку, приятель! — окликнул его я, и он, оборвав мелодию, замер со сложенными в трубочку, будто в ожидании поцелуя, губами. — Держу пари, ты не сможешь сказать мне, чей портрет находится на пятидесятидолларовой бумажке.
— В чем дело? Это что, телепередача «Откровенная камера»?
— Ни в коем случае. Просто, я держу пари, что ты не знаешь, чье лицо изображено на полтиннике.
— Ну ладно, умник: Томас Джефферсон.
— Ты ошибся.
— Неужто?… Ну и что с того?
Вытащив бумажник, я извлек из него сложенную полусотенную, которую ношу при себе на крайний случай для непредвиденной взятки и поднял так, чтобы он увидел ее достоинство.
— Мне показалось, тебе захочется глянуть на счастливчика-президента.
Мойщик окон кашлянул и моргнул.
— Ты что, чокнутый, или как?
— Сколько тебе платят? — продолжал я. — Не стесняйся, выкладывай. Надеюсь, это не секрет?
— Четыре-пятьдесят в час, благодаря профсоюзу.
— А каково сделать в десять раз больше? Благодаря мне?
— Вот как? А что я должен сделать за эти бабки?
— Дай мне на часок свой костюм и прогуляйся. Спустись вниз и купи себе пива.
Он почесал макушку, словно она нуждалась в дополнительной полировке.
— Сдается, ты все же чокнутый, — В голосе его послышалось явное восхищение.
— А тебе что за разница? Все, что мне нужно — твоя упряжь и никаких вопросов. Сделаешь полсотни, посидев часок на своей заднице. Ну как, согласен?