Перевод в Олбэни был надлежащим образом отмечен в формуляре, рядом стояла дата: 5.12.45 г. Я вынул записную книжку и принялся заносить в нее кое-какие данные из формуляра.
— Вы не знаете, кто из врачей им занимался?
Она потянулась к папке и прочла.
— Это был доктор Фаулер. — Девушка легонько постучала пальцем по досье.
— Он все еще работает здесь, в клинике?
— Ну конечно. Как раз сейчас он на дежурстве. Хотите с ним поговорить?
— Если это удобно.
Она снова скривила губы в улыбке.
— Я позвоню и узнаю, свободен ли он. — Девушка шагнула к коммутатору и тихо заговорила в маленький микрофон.
— Пожалуйста, доктора Фаулера в регистратуру… доктора Фаулера просят пройти в регистратуру.
— Вы работали здесь в прошлый уик-энд? — спросил я, пока мы ожидали.
— Нет, меня не было несколько дней. Моя сестра выходила замуж.
— Раздобыли где-нибудь букет?
— Мне не настолько везет…
Доктор Фаулер возник словно ниоткуда, подойдя по-кошачьему бесшумно в своих туфлях на каучуке. Он был высокий, далеко за шесть футов и шагал сутулясь, что делало его чуть похожим на горбуна. На нем был мятый коричневый костюм в «елочку», висевший на теле, как на вешалке. На вид ему было лет семьдесят. Остатки волос на голове напоминали цветом олово.
Мисс Флис представила меня как мистера Конвоя, и я выложил ему кое-что о своей «работе» в НИЗе[4], после чего добавил:
— Если можете поделиться со мной данными, касающимися Джонатана Либлинга, я буду вам очень признателен.
Фаулер поднял картонную папку. Возможно, его пальцы дрожали из-за частичного паралича, но я в этом сомневался.
— Давняя история, — произнес он. — До войны он работал на эстраде. Печальный случай. Физического подтверждения неврологического ранения не было, но он не поддавался лечению. Продолжать содержать его здесь показалось нам излишним — подумайте о расходах, поэтому мы перевели его в Олбэни. Он был ветеран, и ему полагалась койка на всю оставшуюся жизнь.
— Так значит, сейчас его можно найти в Олбэни?
— Вполне возможно. Если он еще жив.
— Что ж, доктор, не смею вас задерживать.
— Ничего. Жаль, что я не смог оказаться более полезным.
— Нет-нет, вы очень помогли.
И впрямь, так оно и было. Чтобы убедиться в этом, стоило посмотреть ему в глаза.
Глава четвертая
Я вернулся в Пафкипси и остановился у первого попавшегося гриль-бара. Для того, чтобы дозвониться в больницу для ветеранов в Олбэни, потребовалось немало времени, но там лишь подтвердили то, о чем я уже знал: к ним никогда не переводился пациент по имени Джонатан Либлинг. Ни в 1945 году, ни позже. Я поблагодарил их, и, оставив трубку болтаться на проводе, поискал в книге адрес доктора Фаулера. Записав адрес и домашний телефон, я позвонил ему. Ответа не было. Я выслушал дюжину гудков и затем повесил трубку.
Быстренько пропустив стопку спиртного, я спросил у бармена, как проехать к дому 419 по Саут Киттридж-стрит. Он изобразил свои пояснения на салфетке и с наигранным безразличием заметил, что этот район городка считается элитарным. Картографические усилия бармена оправдали выложенные мной чаевые.
Саут Киттридж была опрятная, окаймленная деревьями улица в нескольких кварталах от кампуса[5]. Дом доктора оказался деревянной викторианской постройкой в готическом стиле, с круглой башенкой на углу и массой резных орнаментов под свесом крыши, напоминающих кружева на воротнике старой леди. Постройку огибала широкая веранда с дорическими колоннами, а высокие изгороди из сирени отделяли дворик от соседних домов.
Я медленно проехал мимо, приглядываясь к дому, и поставил свой «шеви» за углом, перед церковью, обнесенной стеной из тесанного камня. На фасаде висела табличка с объявлением о субботней проповеди: «СПАСЕНИЕ В НАС САМИХ». Я пешком вернулся к дому 419 по Саут Киттридж-стрит, неся в руке свой черный «дипломат». Обычный страховой агент в погоне за комиссионными.
На парадной двери был вырезан овал из непрозрачного стекла, за которым смутно различалась обшитая панелями прихожая и покрытые ковром ступени лестницы, ведущей на второй этаж. Я дважды позвонил, но никто не вышел. Я снова позвонил и подергал ручку двери. Она была заперта. Замку было по меньшей мере лет сорок, а отмычки при мне сегодня не было.
Пройдя вдоль веранды, я попробовал открыть каждое окно, но безуспешно. Чуть дальше находилась дверь в подвал. Она была заперта на висячий замок, но некрашеная деревянная рама казалась слабой и старой. Я извлек из «дипломата» фомку и отогнул скобу.
Спускаться пришлось по темным, увешанным паутиной ступеням, и только луч узенького фонарика не позволял мне сломать себе шею. Посреди подвала, словно громадный языческий идол, высилась угольная печь. Я отыскал лестницу и направился по ней наверх.
Дверь наверху оказалась открытой, и я вышел в кухню. Должно быть, она являла собой чудо современной техники во времена президента Гувера: газовая плита с длинными, гнутыми ножками, холодильник с круглым мотором, сидящим сверху наподобие шляпной коробки.
Если доктор жил здесь один, то ему нельзя было отказать в аккуратности. Тарелки были вымыты и стопкой выложены на подставке, а покрытый линолеумом пол навощен. Я оставил чемоданчик на застеленном клеенкой кухонном столе и осмотрел весь дом.
Столовая и гостиная выглядели так, будто ими никогда не пользовались. Громоздкую мебель, расставленную «напоказ», как в мебельной лавке, толстым слоем покрывала пыль. Выше находились три спальни, шкафы в двух из них были пусты. Доктор Фаулер жил в самой маленькой, с единственной железной кроватью и простым дубовым комодом.
Я осмотрел комод, но не нашел ничего, кроме обычного комплекта рубашек, платков и хлопчатобумажного белья. В шкафу висело несколько шерстяных костюмов. Неизвестно зачем, я пошарил в их карманах, но ничего не обнаружил. В прикроватном столике, рядом с переплетенной в кожу Библией, лежал «Уэбли-Марк» калибра 45,5. Такими револьверами пользовались британские офицеры в первую мировую войну. Я проверил его, но «Уэбли» не был заряжен.
Мне повезло в ванной. На умывальнике исходил паром стерилизатор. Внутри я обнаружил с полдюжины иголок и три шприца. Подвесная аптечка не хранила ничего, кроме обычного набора из аспирина, бутылочек с сиропом от кашля, тюбиков зубной пасты и глазных капель. Я осмотрел несколько пузырьков с пилюлями, но все они оказались легальными. Наркотиков среди них не было.
Но я знал, что они должны быть где-то поблизости, поэтому снова спустился вниз и осмотрел старомодный холодильник. Наркотики находились на одной полке с молоком и яйцами. Морфин: не менее двадцати бутылочек по 50 кубиков. Достаточно, чтобы вырубить дюжину наркоманов на месяц.
Глава пятая
Снаружи постепенно темнело, голые деревья во дворе преобразились в силуэты на фоне кобальтового неба, чтобы затем слиться с кромешной тьмой. Я непрерывно курил, наполняя девственно чистую пепельницу окурками. Около семи дом осветили лучи света фар и вскоре погасли. Я ожидал услышать шаги доктора на крыльце, но не услышал ни звука, пока в замке не повернулся ключ.
Он щелкнул выключателем, и прямоугольник света пронизал темную гостиную, высвечивая мои вытянутые ноги до колен. Я затаил дыхание, опасаясь, что меня выдаст запах дыма, но, видимо, ошибся. Он повесил пальто на перила и прошаркал на кухню. Когда доктор включил там свет, я направился туда же через столовую.
Казалось, доктор Фаулер не замечал моего «дипломата» на столе. Он открыл дверцу холодильника и наклонился, роясь внутри. Я наблюдал за ним, опершись плечом о резной, изогнутый в виде арки косяк двери из столовой.
— Самое время для вечерней дозы? — спросил я.
Он резко повернулся, прижимая к рубашке обеими руками картонку с молоком.
— Как вы сюда попали?
— Через щель в почтовом ящике. Почему бы вам не посидеть и не выпить молока за приятным, долгим разговором?
— Вы не из НИЗа. Кто вы?
— Меня зовут Энджел. Я частный сыщик из города.
Я вытянул один из кухонных стульев, и он устало сел на него, держась за свое молоко, будто это было все, что у него осталось.
— Взлом и вторжение — серьезные преступления, — заметил он. — Полагаю, вам ясно, что вы потеряете лицензию, если я вызову полицию?
Я повернул свой стул сиденьем назад и оседлал его, сложив руки на спинке из гнутого дерева.
— Мы оба знаем, что вы не вызовете полицию. А вдруг они отыщут в холодильнике наркотики?
— Я врач. Хранить дома фармацевтические средства не противоречит правилам.
— Бросьте, док, я видел, как ваши «препараты» варятся в ванной. Вы давно уже «на игле»?
— Я не… наркоман! И не потерплю вмешательства в мою личную жизнь. У меня жестокий ревматоидный артрит. Иногда, когда боль становится нестерпимой, я применяю слабый обезболивающий наркотик. А теперь, будьте любезны убраться отсюда, или я действительно вызову полицию.
— Валяйте. Могу даже набрать для вас номер. Они с удовольствием подвергнут вас специальному тесту.
Доктор Фаулер обмяк в своем мешковатом костюме, съеживаясь у меня на глазах.
— Чего вы от меня хотите? — Оттолкнув картонку с молоком в сторону, он оперся подбородком о ладони.
— Того же, зачем я приходил в клинику. Информации о Джонатане Либлинге.
— Я рассказал все, что знал.
— Перестаньте валять дурака, док. Либлинга никогда не переводили ни в какую больницу для ветеранов. Я знаю это, потому что звонил в Олбэни и проверил. Не слишком было умно пытаться отделаться такой дешевкой.
Вытряхнув сигарету из пачки, я сунул ее в рот, но не закурил.
— Вторая ваша ошибка в том, что вы сделали запись о переводе на карточке Либлинга шариковой ручкой. Они не очень-то были в ходу в 1945-м.
Доктор Фаулер простонал и, стиснув голову руками, опустил ее на стол.